На протяжении веков, таким образом, легионы на границах сдерживали натиск варваров с помощью единственно возможной системы: силы и, прежде всего, угрозы применить ее в любой момент.
Во сколько же это обходилось римскому налогоплательщику?
По мнению Эдварда Люттвака, стратегию можно измерять на основе того, насколько она обеспечивает безопасность коллектива. Он приводит в пример Калигулу, которого помнят только как жестокого диктатора. На самом деле император, как полагает Люттвак, был первоклассным стратегом в плане управления государством. В его правление империю защищали двадцать пять легионов (то есть немногим более 130 тысяч легионеров) плюс примерно такое же число ауксилариев. Итого получается чуть больше 250 тысяч солдат. Действительно, совсем не много, чтобы защитить всю империю (хотя при Калигуле Британия еще не входила в ее состав). Всем им прилично платили, хорошо кормили, у них была медицинская служба и больницы. Самым большим расходом была пенсия. Но сама мысль о том, что целую империю, простирающуюся на три континента, защищает «горстка» солдат, которых едва хватило бы, чтобы заполнить два-три футбольных стадиона, представляет собой нечто удивительное и единственное в своем роде для античной эпохи.
Армия оплачивалась за счет налогов, и империя была устроена таким образом, чтобы получать со всего деньги.
И это еще не все: с помощью таких сооружений, как Адрианов вал, системы других валов, рвов и крепостей, империи удалось сократить число солдат, располагавшихся вдоль границ, а следовательно, и расходы на их содержание (валы играли роль своего рода солдат-роботов, заменявших легионеров точно так же, как автоматические станки в промышленности ручной труд).
Позднее, когда была принята иная система охраны границ — уже не оборонительная линия, а открытая граница с разрозненной оборонительной армией, размещенной в тылу, — расходы возросли.
Ночь
По окончании сражения римская армия уходит обратно. Но сначала на поле битвы был воздвигнут трофей: огромный ствол в форме буквы Y. На него прибили шлем, щиты и оружие врага — получилось этакое военное пугало в честь победы. После благодарственных обрядов и церемоний легионы покинули поле боя, оставив лишь трупы врагов, на которые уже начали садиться вороны.
Центурион Магн снова в Могонтиакуме. После возвращения в казарму наконец всем дали увольнительную. В переулках и на улицах слышны возгласы, смех и музыка — почти во всех заведениях празднуют победу. Когда он идет мимо одной из таверн, женщина с большим бокалом вина в руке обнимает его, целует и пытается завлечь в заведение, но центурион грубо отталкивает ее.
Магн не собирается участвовать в городских празднествах: у него важная встреча, личная. Посередине одной из широких улиц при слабом свете фонаря ему удается разглядеть вывеску трактира: на ней нарисован человек, восходящий на вершину горы. Это ориентир. Чуть дальше — неприметная дверь. Вход в трехэтажный дом в центре города.
Магн заходит внутрь. Шум городского праздника едва доносится сюда, в полутьме он видит лестницу, ведущую на верхние этажи. При каждом шаге деревянные ступени издают скрип. На самом верху из-под двери просачивается свет. Вот мы и пришли. Он решительно открывает дверь.
Внутри — изящно обставленная комната. Бронзовые светильники по углам создают островки света, выхватывающие элементы обстановки: два складных плетеных кожаных стула, мраморный столик, ткани, несомненно восточные, похожие на ковры, висят на стене, повсюду много фресок. Потолок высокий, с балками — немного необычный для римского времени.
На столике около постели — статуэтка из синего стекла, изображающая прекрасную голубку. Хвост голубки отбит.
И сделано это нарочно. На самом деле это… флакон духов!
В римскую эпоху стеклодувы умели создавать бутылочки в форме птицы с длинным хвостом — настоящие миниатюрные шедевры. Внутрь наливали духи, затем заливали стеклом конец хвоста, запечатывая содержимое. Чтобы воспользоваться духами, женщина должна была отломить кончик хвоста, как в наше время — головку ампулы с лекарством.
Некоторые из этих флакончиков чудесным образом сохранились целыми до наших дней и выставлены в музеях. Странно, что эта идея (по крайней мере, форма сосуда) не была воспроизведена какой-нибудь крупной современной парфюмерной фирмой.
В глубине комнаты Магн наконец замечает женщину, с которой у него назначено свидание. Он видит ее зеленые глаза, издалека глядящие на него, улыбку пухлых губ, белокурые волосы. Приближаясь, центурион взглядом ласкает ее тело, изящно раскинувшееся на диване под большим окном. Это местная аристократка, с которой у центуриона бурный роман. А комната — их любовное гнездышко.
На ней туника из прозрачного шелка, оставляющая открытой часть тела. Ее кожа мягко мерцает, будто посыпанная золотой пудрой.
Между ними идет безмолвный диалог. Центурион подходит к светильнику и гасит его. Затем поворачивается к женщине, вставшей тем временем с дивана. Теперь ее тело освещено только сумраком из окна. Магн стоит перед ней, он снял тунику и жадно вдыхает воздух, будто изголодался по нему.
Его руки распускают тунику на женщине. Прикосновения легки как перышко. Руки, которые убивали, способны проявлять любовь и нежность.
Одним движением Магн развязывает строфий, римский «бюстгальтер», — это полоска мягчайшей замши, приподнимающая и поддерживающая грудь.
Строфий брошен на пол, обнаженные груди будто ищут центуриона.
Точно так же Магн распускает шнурки на «нижнем белье» женщины: трусиках из мягкой кожи, передняя часть которых украшена дырчатыми арабесками и геометрическими узорами. Подобные предметы одежды найдены археологами и наводят на мысль, что за две тысячи лет ничего не изменилось…
Два тела слились в объятиях. Ее ладони скользят по его шрамам, его — по ее женственным изгибам.
Сейчас женщина сверху на центурионе, ее формы вырисовываются тенью на фоне потолочных балок, зеленые глаза радостно мерцают. Это одно из самых нежных и чувственных видений этой ночи, и он его никогда не забудет.
А ведь он мог и не оказаться здесь. Мог быть уже кремирован. Тело его превратилось бы в пепел, если бы этот удар мечом, поразивший его в голову, был сильнее. Еще и по этой причине он отдается ароматам и ощущениям этой ночи… Утренняя заря застанет их в объятиях друг друга.
Милан
Женская эмансипация
Торговец янтарем
Сквозь темную чащу с громадными деревьями пробирается небольшой караван повозок. Ветер играет кронами, словно следуя ритму древнего танго. Этот величественный танец сопровождается бесконечным свистом, напоминающим далекое завывание. Кажется, что взвыли все волки здешних бескрайних лесов.
У странника в последней повозке напряженное лицо. Он то и дело с тревогой смотрит по сторонам и вверх. От взгляда его темных глаз не ускользает ни единое движение в глубине чащи и за стволами деревьев.
Здесь нападение германцев может произойти в любой момент, поскольку мы движемся на юг параллельно границе и вблизи от нее. И все-таки это вряд ли возможно. Данная дорога всегда патрулируется, и небольшие отряды конной охраны расположены в стратегических точках невдалеке друг от друга.
Мужчина все знает, он неоднократно колесил по этой дороге. Однако его особенно волнуют не столько возможные внешние опасности, сколько то, что находится внутри его повозки: много янтаря.
Так и есть. Этот человек — торговец янтарем. Но так много этого сокровища ему пока не доводилось перевозить.
Наш сестерций, как вы уже догадались, перешел к нему. Он оказался в сдаче, полученной при покупке пары новых сандалий у лавочника в Могонтиакуме (ныне Майнц). А тот в свою очередь взял его от центуриона, зашедшего приобрести прекрасные расшитые женские босоножки. «Для моей невесты», — сказал он…
Торговец янтарем зашел в лавку пару минут спустя, вернувшись из дальнего заграничного путешествия, во время которого он совершенно разбил свою прежнюю обувь. Но дело того стоило: в странствии ему удалось купить куски янтаря невиданных размеров и качества.
