Но ни заградотряды на станциях, ни расстрелы не могли остановить многотысячный поток «мешочников», ежедневно отправлявшихся в сельские регионы за продуктами. В деревнях катастрофически не хватало промышленных товаров, и на две катушки ниток в 1918 г. можно было выменять пуд муки, а на мужские сапоги – от 4 до 15 пудов. В нелегальном снабжении участвовали практически все. Укрываясь от проверок, люди перемещались на крышах вагонов, тормозных площадках и буферах. Одни шли на риск, чтобы спасти от голодной смерти себя и свою семью, другие – чтобы обогатиться на пришедшей разрухе. Если бы не «мешочники», т. е. крестьяне и перекупщики, которые, нарушая указ о запрете торговли, везли в города продукты питания, рискуя жизнью и свободой, то за 1918–1920 гг. вымерли бы практически все «нетрудовые элементы». По замечанию А. И. Куприна, при большевиках жившего в Гатчине, множество людей были тогда обязаны жизнью «предприимчивой жадности мешочника». Не случайно Зинаида Гиппиус предлагала поставить в будущей свободной России памятник «спекулянту-мешочнику», его обусловленное алчностью мужество спасло жизнь миллионам людей.
Кроме продуктов, в городах исчезло топливо. Города в зиму 1918/19 г. не отапливались, электричество если и давалось, то по нескольку часов в сутки, воды в современных многоквартирных домах не было, канализация не работала, газа также не было. Чтобы обогреть промерзшие комнаты, применялись небольшие железные печки, получившие прозвище «буржуйки». Добыча топлива, как и добыча еды, превратилась в жестокую борьбу за существование. Когда нельзя было достать дров, в ход шли разобранные заборы, железнодорожные шпалы, даже могильные кресты. Топили мебелью, паркетом, деревянными домами, книгами, парковыми деревьями – и это в стране, изобиловавшей лесом. Ванны зимой до краев были заполнены замерзшими испражнениями.
Недоступность лекарств и антисанитарные условия жизни способствовали распространению эпидемий, от которых в России за годы военного коммунизма умерло 3,5 млн. человек (в 7 раз больше, чем погибло на фронтах Гражданской войны).
Жизнь человеческая обесценилась настолько, а нравы так ожесточились, что молодой человек, работающий в ЧК или имеющий там друзей, вполне мог пригласить понравившуюся ему барышню вместе сходить посмотреть на пытки и расстрелы, как при старом режиме приглашали в цирк или кинематограф. Например, в марте 1918 г. на именинах писателя Алексея Толстого Сергей Есенин пытался пригласить на такое зрелище «поэтессу К.» (очевидно, Кузьмину-Караваеву, будущую монахиню Марию) – «А хотите поглядеть, как расстреливают? Я это вам через Блюмкина (левого эсера. – Отв. ред.) в одну минуту устрою» (В. Ходасевич. «Некрополь», «Сергей Есенин»). Самое ужасное, что подобные предложения нередко принимались любительницами острых ощущений.
Привычным явлением стали постоянные аресты и обыски. В любое время чекисты могли войти в квартиру и забрать какие угодно вещи или продукты, объявив их лишними для хозяев. Например, в «Известиях Одесского Совета рабочих депутатов» от 13 мая 1919 г. граждане обязывались заранее составить список того, что у них будет отнято: «Принадлежащие к имущим классам должны заполнить подробную анкету, перечислить имеющиеся у них продукты питания, обувь, одежду, драгоценности, велосипеды, одеяла, простыни, столовое серебро, посуду и другие необходимые для трудового народа предметы. <…> Каждый должен оказывать содействие комиссии по экспроприации в ее святом деле. <…> Тот, кто не подчинится распоряжениям комиссии, будет немедленно арестован. Сопротивляющиеся будут расстреляны на месте». Отнятые вещи попадали, как правило, не в распоряжение абстрактного «трудового народа», а в дома тех, кто проводил «экспроприацию».
Не причастный к новой власти человек не был отныне хозяином даже собственной посуды и постельного белья, не говоря уже о квартире. Каждый, кто не получил от большевиков особых привилегий, подлежал «уплотнению»: в его собственное, когда-то купленное или унаследованное жилье подселяли незнакомых людей, которые размещались в нем как хозяева. Прежних владельцев домов и квартир могли не только «уплотнить», но и просто выселить или расстрелять – по усмотрению местного Совета. Но и «уплотнение» (самый мягкий вариант «экспроприации» жилья) ставило прежних хозяев в унизительное положение.
Кодекс законов о труде (10 декабря 1918 г.) устанавливал для всех граждан РСФСР трудовую повинность. Эта повинность также использовалась для показательного унижения «бывших», особенно женщин и девушек дворянского и «буржуйского» происхождения: их посылали, как правило, мыть уборные в чекистских и красноармейских казармах.
18 (30) декабря 1917 г. вышел декрет о гражданской регистрации браков, разводов, рождений и смертей. Так как нужного административного аппарата долгое время не было, это не только сорвало учет населения, но способствовало разрушению семьи, особенно в атмосфере военной разрухи, пропаганды «свободной любви» и марксистского взгляда на брак как на буржуазный пережиток. В разных районах России, находившихся под большевицкой властью, в 1918–1919 гг. издавались и проводились в жизнь декреты, объявлявшие женщин «всенародным достоянием». В Саратове, Владимире, Екатеринодаре и других городах в начале 1918 г. были изданы декреты советской власти, отменявшие «частное право на владение женщинами». Можно себе представить, к каким ужасам приводили попытки их претворения в жизнь.
Документ
«Декрет Саратовского губернского совета народных комиссаров об отмене частного владения женщинами
Законный брак, имеющий место до последнего времени, несомненно является продуктом того социального неравенства, которое должно быть с корнем вырвано в Советской республике. До сих пор законные браки служили серьезным оружием в руках буржуазии в борьбе с пролетариатом, благодаря только им все лучшие экземпляры прекрасного пола были собственностью буржуев, империалистов, и такою собственностью не могло не быть нарушено правильное продолжение человеческого рода. Поэтому Саратовский губернский совет народных комиссаров, с одобрения Исполнительного комитета Губернского совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, постановил:
1. С 1 января 1918 г. отменяется право постоянного владения женщинами, достигшими 17 лет и до 32 лет…
3. За бывшими владельцами (мужьями) сохраняется право на внеочередное пользование своей женой…
4. Все женщины, которые подходят под настоящий декрет, изымаются из частного владения и объявляются достоянием всего трудового класса.
5. Распределение заведывания отчужденных женщин предоставляется Совету рабочих, солдатских и крестьянских депутатов…
8. Каждый мужчина, желающий воспользоваться экземпляром народного достояния, должен предоставить от рабоче-заводского комитета или профессионального союза удостоверение о своей принадлежности к трудовому классу…» – «За права человека». № 4–5. М., 1999. – C. 8.
Внезапное обнищание, постоянное чувство голода и не менее постоянная угроза кары со стороны властей вели к психологическому слому того основного слоя населения, который изначально не был на стороне большевиков. Существовавшие прежде формы взаимопомощи (например, кооперативы) и социальной поддержки (сеть приютов, ночлежек и т. д.) были разрушены, и каждый должен был выживать сам по себе. Общий шок усугублялся и резким смещением времени – годового и суточного. 24 января 1918 г. Совет народных комиссаров РСФСР заменил юлианский календарь, по которому до тех пор жила Россия, григорианским; по декрету, после 31 января наступило не 1, а 14 февраля. Другим декретом, от 31 марта 1918 г., стрелки часов были переведены сразу на два часа вперед (так называемое «декретное» время).
В сентябре 1918 г. устранен другой «пережиток феодализма» – взамен привычных фунтов, пудов, верст и аршинов стала действовать метрическая система мер и весов.
Все это в совокупности рождало у современников чувство нереальности происходящего, отмеченное многими мемуаристами; для рядового российского обывателя новая жизнь казалась страшным сном, который вот-вот кончится. Дореволюционный быт вспоминался теперь как образец благополучия.
Свидетельство очевидца
И. А. Бунин записывал в 1919 г. в Одессе: «Мёртвый, пустой порт, мёртвый, загаженный город… Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, – всю эту мощь, сложность, богатство…»
Под властью большевиков у людей оставалось только три пути: служить этой власти, погибнуть или эмигрировать.
Мнения очевидцев
«Что касается политической стороны, то появился какой-то отбор тех, которые решили при всех условиях остаться в Петрограде. Эти люди скептически относились к идее насильственного свержения большевиков и ко всякого рода затеям гражданской войны. По сравнению с югом, где жили прошлым и активно желали его возвратить, здесь жили настоящим и лишь желали его улучшения, хотя бы и весьма относительного. Психология тех же самых слоев русского общества была иная. Те же самые социальные элементы перерабатывались разнородно, и результаты были разные.
