Все решала личная популярность Моррисси.
Шанаги исполнилось тринадцать лет, когда он повстречал старого занакомого. Он шел по Файв Пойнт, шагая по середине мостовой, как и положено хозяину района, когда увидел Мейд O'Килларни. Кобыла была запряжена в повозку мясника.
Он подошел к обочине и остановился. Стараясь не обращать на себя внимания, Том внимательно осмотрел лошадь. Тот же шрам над копытом, тот же окрас. Это она.
Спокойно стоящая лошадь вдруг сделала шаг вперед и вытянула морду к нему. Том погладил ее, а когда из дома вышел посыльный, развозивший мясо, прокомментировал: — Хорошая лошадка.
— Проворная, — сказал посыльный. — Слишком проворная.
Шанаги запомнил название фирмы, написанное на борту повозки, помахал на прощание рукой и отправился дальше. Но завернув за угол, бросился бежать.
Он знал, что Моррисси сидит в своем игорном доме и поспешил именно туда.
Том вошел в комнату и увидел, что Моррисси сидит за столиком в компании незнакомых людей, перед ним стояла кружка пива, в кулаке зажата сигара.
— Сэр? Мистер Моррисси? — Старик Моррисси не любил, когда его прерывали. Он резко обернулся, однако увидев Тома, смягчился. — В чем дело? Что-нибудь случилось?
— Мне надо поговорить с вами, сэр. Как можно скорее.
Моррисси изумленно уставился на Тома. На протяжении полутора лет, с тех пор, как он впервые увидел мальчишку, тот никогда не осмеливался заговорить первым. Он не путался под ногами, делал, что велено, и держал язык за зубами.
— Что такое?
— Наедине, сэр. Я должен поговорить с вами один на один.
Моррисси отодвинулся от стола. — Надеюсь, вы извините меня, джентльмены.
Взяв пиво в одну руку, сигару в другую, он проводил Тома к уединенному столику, уселся и знаком показал Шанаги, чтобы тот занял место напротив. Так в чем же дело, малыш? Как ты знаешь, я занятой человек.
— Сэр, я только что видел Мейд O'Килларни.
— Кого? Что это за Мейд? Или кто это?
— Лошадь, сэр. Скаковая лошадь. Она развозила мясо в Файв Пойнт.
Моррисси вставил сигару в рот. — Скаковая лошадь тянет мясницкую повозку? Должно быть, она не так уж хороша. Может сломала что-нибудь?
— Не думаю, сэр. Она выглядела прекрасно, только неухоженная. Я хорошо ее знаю. Она необычайно резвая, и даже если находится не в лучшей форме, от нее можно иметь жеребят, сэр.
— Ладно, парень. Не торопись и расскажи мне все подробно.
Как давно это было? Шанаги, подложив руки под голову, смотрел на шелестящую вверху листву. Десять лет назад? Давно, очень давно.
Медленно и подробно он рассказал Джону Моррисси о Мейд, как присутствовал при ее рождении, как объезжал ее на тренировках и участвовал в первых скачках.
— Мейд выиграла, — объяснял он, — потом опять выиграла. Она победила еще дважды с другим жокеем, затем ее владелец проигрался в карты. Он потерял Мейд и ее продали какому-то американцу.
Моррисси стряхнул пепел. — Ты не ошибся?
— Уверен. Первые подковы ей выковал мой отец. Я играл с ней мальчишкой. Нет, я не ошибаюсь, да и она меня вспомнила.
— Сколько ей сейчас?
— Пять лет… чуть больше.
Через два дня Моррисси его вызвал.
— Том, мой мальчик, как тебе понравится ездить на мясницкой повозке?
— Как скажете.
— Тогда считай, что у тебя новая работа. Будешь развозить мясо и проверишь лошадь. Как я понимаю, все доставки должны быть закончены к полудню. Когда освободишься, отведешь лошадь к Фенвею. Завтра суббота. Утром выведи ее на дорожку и немного поработай. Легонько. Понаблюдай, как она двигается, не случилось ли с ней чего. Там будет Локлин, он хорошо разбирается в лошадях. Он будет за вами присматривать. Сейчас никаких рекордов, потому что жила Мейд в плохих условиях и обращаться с ней надо заботливо. Но не вздумай ее вычесывать и скрести. И ни слова никому, ты понял? Ни слова!
Воскресное утро было холодным, с привкусом тумана в воздухе. Он вывел Мейд на дорожку, и Локлин ободряюще махнул рукой.
— Один круг, парень. Посмотрим, как она двигается. Может мы что-то имеем, а может нет.
Когда они выехали на дорожку, Мейд вспомнила. Голова ее вздернулась, она закусала удила. — Не сейчас, малышка. Успокойся… Успокойся!
Мейд пустилась в галоп и прошла один круг. Когда Шанаги натянул поводья возле ворот, его уже ждал Локлин.
— Хорошо идет. Немного застоялась, вот и все.
Том сделал еще один круг, на этот раз чуть быстрее. Мейд натягивала поводья, стремясь пуститься вскач, и ему приходилось сдерживать кобылу.
— Как она себя вела? — спросил Локлин, когда они вернулись к началу дорожки.
— Она боец, мистер Локлин. Она любит выходить из-за спины, и если в ней что-то осталось от прежних времен, она сможет мчаться, как вихрь.
С неделю он развозил мясо на повозке, запряженной другой лошадью, очень похожей на Мейд. После полудня он работал на ипподроме. У Мейд было врожденное желание к соперничеству, она любила скачки и любила побеждать. Шанаги не знал, что задумал Моррисси, но догадывался, что тот задумал заработать на этой лошади кучу денег.
— Том, — сказал однажды Моррисси, — некоторое время не показывайся на Барклай-стрит. — Он прикурил новую сигару. Туда приходит играть один человек, который мнит себя знатоком лошадей. У него есть своя кобыла. Этот человек хвастается, что она лучшая в мире, а мой друг хочет поймать его на слове.
Как-то утром Том должен был доставить мясо на Барклай-стрит. Он остановился, чтобы взять пакеты с мясом из повозки, когда увидел Моррисси. С ним было несколько человек, и Том услышал, как один из них сказал: — Что? Да моя кобыла выиграет у любой из них. Повторяю: у любой!
В голосе говорившего слышались высокомерные нотки, однако Шанаги не обернулся, хотя ему очень хотелось.
— Боб, — произнес другой голос, — ты все время болтаешь о своей драгоценной кобыле. Мы слышим от тебя много, но ничего не видим. По-моему, ты просто треплешься.
— Ничего подобного! Она выиграла шесть последних скачек и выиграет следующие шесть! Если хочешь поставить на кого-нибудь другого, выбирай себе лошадь!
— Ба! — в голосе Суини сквозило презрение. — У меня нет лошади, и ты это прекрасно знаешь. Однако мне кажется, что кроме слов и тебя ничего нет. Могу спорить, что эта дохлятина перескачет твою кобылу.
— Что?
Мейд, в шорах и с сеткой от мух, с поникшей головой стояла в ожидании Тома и вяло подгребала копытом дорожную пыль.
— Не будь идиотом, Суини, — запротестовали остальные, — эта кляча свое отбегала. Во любом случае такое животное вряд ли сможет перейти даже на рысь. Все, что она может, — это тянуть повозку.
Из игорного дома вышел Локлин. — Что такое? Что происходит?
— Суини только что поспорил, что вот эта водовозная кляча победит Уэйд Хэмптон Боба Чайлдерса. Он, конечно, шутит, но…
— Какие, к дьяволу, шутки, — сердито сказал Суини. — Я совершенно серьезно! Боб болтает о своей кобыле, будто это единственная лошадь в мире. По-моему, с его стороны это пустые разговоры.
Локлин пожал плечами. — Ты же не станешь утверждать, что эта кобыла победит скаковую лошадь! Ты, должно быть, свихнулся, но если ты серьезно, я ставлю двадцать к одному, что Уэйд Хэмптон выиграет.
— Двадцать к одному? Согласен.
Суини в нерешительности замялся. — Ну… Не знаю…
— Пошел на попятную, Суини? — спросил Боб Чайлдерс. — Сам же говорил, что все это пустые разговоры.
— Будь я проклят, если откажусь от своих слов! Я сказал, что спорю, значит, спорю! Двадцать к одному. У меня есть тысяча долларов, которая утверждает, что эта лошадь выиграет.
— Тысяча долларов? — В разговор впервые вступил Моррисси. — Это большие деньги, Суини.
— У меня они есть, и я их ставлю, — упрямо повторил Суини. — Боб, ты с Локлином можешь либо принять пари, либо заткнуться.
— Подумай, что ты делаешь, Суини. Ведь у Боба скаковая лошадь, а ты поставил на старую, закостенелую дохлятину. Черт возьми, если она когда-то и бегала, то только в далекой юности. Брось этот спор.
— Он слелал ставку, и я ее принимаю, — сказал Локлин. — Я ставлю все, что у меня есть, но с одним условием: скачки состоятся завтра. — Локлин повернулся к Чайлдерсу. — Боб, — сказал он мягко, — это будут самые легкие деньги, которые мы заработаем. Я знал, что Суини дурак, но не знал, что его дурость дошла до таких пределов. Я получу тысячу за вложенные двадцать, и все это в течение нескольких минут. — Он помолчал. — Сколько поставишь ты, Боб? Можешь взять с него сколько угодно, потому что он слишком упрям, чтобы отказаться. Ты знаешь Суини, он только и делает, что проигрывает.
— Ну… — нахмурился Чайлдерс, — я должен подумать.
— Со Суини мы с тобой сдерем кучу денег, такой уж он бестолковый. Другого такого шанса у нас не будет. Думаю, его можно расколоть тысяч на двадцать-тридцать. Я могу достать еще двадцать, а если ты выложишь шестьдесят, мы его обчистим. Это не спор, а конфетка.
