Николай Иванов - Операцию «Шторм» начать раньше…

— Подумайте, как это сделать. В любом случае это должны быть добровольцы.

— Извините, но добровольцы должны подписывать контракт. А офицеры прежде должны уволиться из Советской Армии, чтобы вступить в другую.

— Продумайте и этот вариант, он не исключен. Тысячу, тысячу двести рублей в месяц — на эту сумму контракт будут подписывать?

— Добровольцы-то найдутся. Но что мы скажем миру?

— Эти объяснения оставьте нам, МИДу. Проработайте свои вопросы, чтобы они не застали вас врасплох.

— Отчего вы, гражданские, такие кровожадные? — выходя из кабинета на очередной перерыв в заседании, в сердцах бросил один из генералов представителю министерства иностранных дел.

А Громов по ту сторону Гиндукуша требовал определенности. У границы с Советским Союзом колонны специально растягивались в гармошку, чтобы показать: сбоев в графике вывода нет, войска находятся в движении. Молчал лишь эфир.

— Если мы не выведем войска полностью, нам больше никто в мире не поверит ни в наши благие намерения, ни в перестройку — ни во что. И не надо себя обманывать — ничего мы не сможем объяснить и миру. — Член Политбюро А. Н. Яковлев, до этого практически во всем поддерживавший Шеварднадзе, на этот раз принял сторону военных. И чаша весов стала склоняться к тому, чтобы вывести войска в срок, безоговорочно и полностью.

Сам Шеварднадзе, как председатель Комиссии, вылетел в Афганистан, чтобы прояснить ситуацию на месте.

— Что Ахмад Шах? — спросил он у командования 40-й армии после доклада по общей обстановке.

— Держит Саланг.

— А мы?

— Мы ниже. На самые высокие вершины первым сел он.

— А почему не мы?

Громов оставил вопрос министра без ответа: слишком разные это задачи — выводить войска и одновременно занимать господствующие вершины, Да еще без потерь. Тут или — или.

Однако, поняв озабоченность Шеварднадзе, пояснил:

— Я передал ему несколько писем. Предварительная договоренность такова: мы не трогаем его, он пропускает нас.

— И вы поверили ему на слово? — удивился министр.

Мог ли верить Громов Ахмад Шаху — этому влиятельнейшему и достаточно сильному полевому командиру? Имел ли право идти по острию бритвы? Полевой командир был непредсказуем, но если делать расклад всей ситуации — а Громов к этому времени служил в Афганистане по третьему сроку, — Ахмад Шаху крайне выгодно, чтобы шурави[3] ушли спокойно, не тронув его. В этом случае он оставался единственной реальной силой в Афганистане, способной вести борьбу с нынешним режимом. Если же советское командование, обеспечивая безопасность вывода, обрушит на него удары авиации и артиллерии, станут неизбежны потери, и потери значительные. И тогда на первые роли выйдут другие — Гульбеддин, Раббани, то есть те лидеры оппозиции, которые всю афганскую войну просидели в Пакистане. Отдавать такой шанс хоть и единоверцам, но полностью продавшимся Западу и Штатам, Ахмад Шах не хотел.

Находились козыри и для Советского Союза, если бы вдруг власть Наджибуллы пала после вывода ОКСВ. Те же Гульбеддин, Раббани, Наби и другие смотрели только на США и Запад. Ахмад Шах в конечном итоге не отвергал сотрудничества в будущем и с Советским Союзом. Так что из двух зол надо было выбирать меньшее.

Однако, косвенно возвышая прозападных «духов», Шеварднадзе приказал тем не менее подготовить и нанести удар по отрядам полевого командира. Отметая все расчеты и прогнозы на будущее. Пусть сегодня нормально выйдут войска, а завтра…

И впервые за афганскую войну наши летчики не заботились о точности бомбометания, выпуская ракеты, снаряды, бомбы на пустые склоны гор: даже они понимали, что нельзя, уходя, проливать новую кровь. И смолчал командарм Громов, глядя на результаты таких ударов. И Ахмад Шах тоже оценил это, и воистину вывод войск прошел без боевых действий.

Ну а тогда, «ударив» по противнику и доложив в Москву о выполнении приказа, Громов получит наконец команду продолжить движение на север. И приведет свою 40-ю армию практически без потерь к родному порогу. И сам выйдет последним в лучших традициях русского офицерства — только когда за его спиной не останется ни одного человека, кому бы угрожала опасность, он переступит черту, отделяющую войну от мира.

Родина встречала своих сыновей. Громова же, выведшего тысячи парней к матерям, женам, невестам, — его самого не должен был встречать никто. Отец погиб в 43-м на Курской дуге, сразу после войны умерла мать. Жестоким, подлым ударом судьбы стала гибель в авиационной катастрофе жены. Лишь два сына, Максим да совсем малый Андрейка, жили в Саратове у дедушки и бабушки, родителей жены.

Шел Громов, последний наш солдат на афганской земле, самый молодой генерал-лейтенант в Вооруженных Силах, Герой Советского Союза, шел просто домой. И вдруг…

— Папа!

Под пулями ходил, снарядами обстреливался, а здесь вздрогнул.

— Максимка. Сынок!

Спасибо саратовским телевизионщикам: вылетая на съемки фильма о выводе войск, они включили в группу и четырнадцатилетнего сына командарма. И пусть у них была своя профессиональная цель — заснять встречу отца и сына, но мир, не отрывавшийся в то время от телевизоров, увидел, как вздрогнул невозмутимый, железный Громов, как проявил свою, наверное, первую нерешительность: обнять ему сына или сначала доложить о выполнении приказа Родины. И Родина ему простила, когда он обнял сына. И именно в этот миг до всех дошло — война кончилась…

Хотя, ради исторической правды, последними с афганской земли, получив сообщение о выходе «Первого», переправились пограничные отряды, которые обеспечивали безопасность и моста Дружбы, и самого Громова, и празднества встречи. А вышли тихо, без фанфар, поздравлений и приветствий, подарков и наград, скромно — как с работы. Хотя так оно и было: они вышли и стали погранзаставами по Амударье.

Вообще-то пограничники — особый разговор в афганской теме. Долгие годы даже не упоминалось, что они тоже прошли через эту войну, что и у них есть свои Герои Советского Союза, свои погибшие и раненые. Еще в 1981 году афганцы обратились к Советскому правительству: пусть ваши пограничники охраняют границу и с нашей стороны. Это высвободит афганские части для борьбы с бандами и в какой-то степени обеспечит мир и спокойствие в северной, пограничной зоне. К этому времени участились переходы душманов нашей границы, попытки захвата наших пограничников и мирных жителей, особенно пастухов. В Москве лежали письма руководителей среднеазиатских республик с просьбой навести порядок.

И в марте 1982 года мотоманевренные группы погранвойск стали в основных узловых точках северной зоны ДРА. Первое, что попробовали сделать, — это организовать приграничную торговлю между двумя странами. Не по их вине задуманное не получилось. Но уважительное отношение к местному населению осталось главенствующим в поведении пограничников, что и позволило им сдать при выводе самую нетравмированную войной зону.

514 пограничников погибло на этой войне. Но ни один из них не сдался в плен, ни один не попал в руки душманов даже раненным, ни один погибший не остался лежать на той стороне после вывода войск. Ни один пограничник, который должен был уволиться осенью в запас, не уехал домой, пока не дождался сигнала, что Громов вышел. И последний, «прощальный» Герой Советского Союза на этой войне именно пограничник-вертолетчик.

Но все это будет потом, далеко потом. И это будет уже другая история. Важнее же понять, почему эта история случилась так, а не иначе. Для этого надо заглянуть в семидесятые годы, когда все для нас только начиналось.

Ко всему, кажется, можно привыкнуть в России, но только не к ее дорогам.

Вдрызг исколошмаченные, истерзанные, прорезанные колеями, как окопами, залитые в низинах водой — такие они со времен царя Гороха по весне и осени. Горе кому умирать или рождаться в эту пору: до больницы аль станции ни доплыть, ни доехать, ни доползти. Можно, конечно, рискнуть: сцепить цугом два-три трактора, за ними на прицепе тележку и — спаси и сохрани, Господи, — в путь.

Но дело это и впрямь настолько рисковое, что застрять всему этому цугу и простоять до лета — коту труднее чихнуть на печке. Идут, конечно, иногда и на такое, но это если только нужда подопрет своего брата механизатора или председатель пообещает закрыть ходку тремя нарядами. Гарантии, конечно, опять никакой, что на первой же из колдобин роженица не разрешится, а душа отходящего не плюнет на все эти земные мытарства и не улетит — какое там по погоде? — на серое, придавившее землю небо.