Летом 1952 года незадолго до отправки из Караганды (Песчанлага) в Норильск (Горлаг) у Грицяка была знаменательная беседа с бандеровцем Степаном Венгриным. Венгрин вызвал Евгения на разговор, чтобы выяснить, как он относится к идее всегулаговской забастовки. Грицяк ответил, что это полная утопия, надо бы для начала в одной своей зоне забастовку организовать, а потом, глядишь, движение распространится и по всему ГУЛАГу[38]. Это был неожиданный поворот в опасной дискуссии, которую Грицяк вел уже не первый месяц. Можно было бы подумать, что его критика возымела действие. В действительности, как выяснилось много позднее, перемена отражала новую точку зрения Степана Бандеры и руководства ОУН-Б на тактику действий. Если раньше действовала инструкция беречь личный состав и не вступать в открытые боевые столкновения до начала третьей мировой войны, то в начале 50-х была распространена инструкция о проведении всегулаговской забастовки. Очевидно, она дошла до лагерей, и с ней-то и связана инициатива Степана Венгрина.
Совпадение давних собственных идей и поддержки извне окрылило Грицяка. Именно он вместе с товарищами остановил работу на Горстрое в Норильске вечером 26 мая, после того как младший сержант Дятлов открыл стрельбу из автомата по заключенным 5-го лаготделения[39]. Это было начало забастовки, вошедшей в историю как Норильское восстание.
Таким образом, стратегия забастовочного движения возникла как альтернатива рубиловке, но вместе с тем была и продолжением ее, потому что важнейшую роль сыграло изменение климата в особлагах, создание подпольных организаций. И наконец, не только члены ОУН-Б, самой мощной группировки в послевоенных лагерях, участвовали в организации сопротивления, но если бы ОУН-Б была против, забастовок бы не было.
Вирус мятежа
Документы, воспоминания и устные свидетельства дают возможность проследить, как руководство ГУЛАГа, само того не желая, распространяло дух и подбрасывало дрожжи сопротивления в благодатную закваску особлагов.
«Дубовский этап привез нам [в Экибастуз] бациллу мятежа», — пишет Солженицын. Детали о событиях в Дубовке неизвестны, документов нет, свидетелей разыскать не удалось — хотя были там и мятеж, и пожар, и расформирование[40]. Датировать эти события можно приблизительно концом 1950 — началом 1951 года.
В сентябре — декабре 1951 года в Камышлаг (Кемеровская область, поселок Ольжерас) приходят этапы из Песчанлага и Луглага общей численностью 1700 человек, из них 1500 заключенных западноукраинцев и более 200 «заключенных азиатской и кавказской национальностей, к которой примыкают и русские, по разным причинам обиженные „бандеровцами“»[41]. Это был не штрафной этап. Объяснялся он укомплектованием Камышового лагеря (особлага № 10), созданного 30 апреля 1951 года. Начальник лагеря Г. А. Марин в своей докладной сообщает: «Контингент заключенных, поступивший из „Песчаного“ и „Лугового“ лагерей, в режимном отношении составляет концентрацию уголовно-бандитствующего элемента, склонных к бандпроявлениям и неоднократно участвовавших в массовых беспорядках и бандпроявлениях в других лагерях»[42]. В четвертом квартале 1951 года убито 17 человек и 6 ранено из «лиц, замеченных в какой-либо связи с лагерной администрацией» и «бывших воров»[43]. Руководство Камышлага попыталось как можно быстрее избавиться от бунтовщиков, и в начале 1953-го этап в 1000 человек отправлен на Воркуту.
22 — 29 января 1952 года в Экибастузе (6-е лаготделение Песчанлага) происходит первая крупная забастовка в послевоенном ГУЛАГе[44]. В феврале — апреле 1952-го из Экибастузского отделения Песчанлага отправлен штрафной этап в Степлаг — 632 зэка. Из них 328 размещены в 1-м лаготделении (поселок Рудник) и 304 — в 3-м лаготделении (поселок Кенгир)[45]. Не позднее 21 апреля 250 зэка из Кенгира переведены в отдельный лагпункт[46] (по сообщению Ф. И. Запорожца в 3-й ОЛП (отдельный лагерный пункт) 2-го лаготделения Степлага). В документах ГУЛАГа находим сообщение, что на начальника Режимно-оперативного отдела Песчанлага майора Стожарова было наложено взыскание, так как он не информировал руководство Степлага и Камышлага о том, какой контингент к ним направлен[47]. Нарушающая инструкции скрытность главного чекиста Песчанлага объяснима — у администрации лагеря, принимающего этап, всегда были возможности под благовидным предлогом от него отказаться. С этим этапом в Кенгир пришли многие из тех, кто составил костяк руководства Кенгирским восстанием: Михаил Келлер, Анатолий Задорожный, Виталий Скирук, Емельян Суничук.
8 сентября 1952 года в Горлаг (Норильск) приходит этап в 1200 политзаключенных из Песчанлага[48]. «Обстановка в Горном лагере резко изменилась», — сообщает заместитель начальника ГУЛАГа П. И. Окунев[49]. «Карагандинцы» начинают борьбу с нарядчиками и бригадирами-садистами. Среди прибывших с карагандинским этапом многие будущие руководители Норильского восстания.
В феврале 1953-го в Речлаг (Воркута) пришел этап в 1000 человек из Камышлага, «все бывшие украинские националисты, в числе их бывшие руководители районных, кустовых подпольных националистических органов»[50]. Напомню, что в Камышлаг они попали из Песчанлага (см. выше). В июне того же года в Речлаг приходят еще два этапа, уже непосредственно из Песчаного лагеря: 25 июня — 1015 человек и 29 июня — 1033 человека[51]. Все эти этапы объяснялись производственной необходимостью, запросом Министерства угольной промышленности для работ на комбинате «Воркутауголь». Месяц спустя (21 июля 1953 года) начальник Речлага генерал-майор А. А. Деревянко сообщал в Тюремное управление МВД, что 2048 человек, прибывших из других лагерей, «нами еще не изучены и по окраске не разбиты»[52]. Разобраться генералу помогли сами заключенные. 17 июля забастовало 6-е лаготделение, остановилась шахта № 1, через два дня, 19 июля, во 2-м лаготделении Речлага 350 человек, прибывших из Песчаного лагеря, забастовали и потребовали представителя ЦК КПСС для ведения переговоров, с этого началось Воркутинское восстание[53]. Считается, что запалом к этому взрыву послужил арест Берии 26 июня 1953 года[54]. В действительности бикфордов шнур Воркутинского восстания был подожжен в Караганде. Начальник Песчанлага генерал-лейтенант В. Т. Сергиенко, отправляя этап, сообщил, что едут зэка не в лагерь, а на вольное поселение[55]. (Была такая мечта у зэка послесталинского ГУЛАГа.) Не будь этой уловки, каждый барак непокорных песчанлаговцев пришлось бы брать с боем. Довольный своей хитростью Сергиенко[56] остался в Караганде, две тысячи обманутых этапников, прибыв в Воркуту, не работали ни дня. Осмотревшись, наладив связи, они-то через месяц и подняли восстание.
Таким образом, руководство ГУЛАГа, пытаясь распылить лагерные подпольные организации, само распространяло «вирус мятежа». В некоторых случаях целью штрафных этапов было обезглавить сопротивление, создать невыносимые условия для подпольщиков в тяжелых северных лагерях, находящихся под контролем сук. В других, например в Камышлаге, администрация пыталась быстрее избавиться от непокорных заключенных, перебросив их в другой лагерь. Несомненно, центром, где зародилось организованное сопротивление, был Песчанлаг. Документы и воспоминания, отражающие первые этапы этого процесса, мной пока не обнаружены.
Кенгирское восстание и его загадки
Одним из самых трагических восстаний в послесталинском ГУЛАГе был Кенгирский «сабантуй» в Степном лагере. Говорят, что впервые это слово сорвалось с брезгливых губ генерала Бочкова, приехавшего из Москвы вести переговоры: «Вот устроили сабантуй!» И чуткие к острому слову зэки подхватили: «Да, именно сабантуй». «Потому что сабантуй по-татарски праздник. А это и был праздник, хоть все так трагически и кончилось», — пояснила мне американка Норма Шикман, первая из встреченных мной очевидцев тех событий. Так сабантуем до сих пор и зовут Кенгирское восстание между собой его участники… Сабантуй пронзительно и точно описан А. И. Солженицыным в главе «Сорок дней Кенгира» в третьем томе «Архипелага ГУЛАГ». Одним «из самых прекрасных гимнов бунту, сложенных в нашем веке», назвал это повествование известный филолог Жорж Нива[57]. Со времени выхода солженицынского трехтомника опубликованы десятки воспоминаний и свидетельств участников событий[58], многие документы, а также две монографии[59]. И хотя такая широкая известность Кенгирского восстания избавляет меня от необходимости последовательно излагать канву событий, следует признать, что загадок в этих событиях до сих пор остается немало. Именно на них я сосредоточу внимание.
