В нескольких верстах от Перми находится большое село Мотовилиха, где тогда был расположен пушечный завод. Директором этого завода был инженер Строльман, который вместе со своей женой относился ко всем офицерам-кавалеристам с большим предубеждением, считая их легкомысленными ветрогонами и прожигателями жизни. Это мнение их строилось на основании сплетен, разлетавшихся по провинциальной Перми, всегда преувеличенных и прикрашенных, о той веселой жизни, которой в свободное от службы время жили офицеры полка. Поэтому вход в дом Строльманов офицерам полка был закрыт. Но нужно сказать, что главной причиной этого подозрительного отношения было то, что у стариков Строльманов была дочка Ольга Сергеевна, которую они берегли пуще зеницы ока. Но в данном случае полностью оправдалась пословица, что суженого конем не объедешь.
Где-то случайно, на каком-то уездном балу, Ольга Сергеевна познакомилась с Каппелем. Если на него сразу произвела огромное впечатление ее привлекательность, то и она сама тоже оказалась во власти обаяния серо-голубых глаз молодого офицера.
Но так как не только Каппелю, но и самому командиру полка вход в дом Строльманов был закрыт, то молодые люди должны были видаться тайком, а письменную связь поддерживать через горничную Ольги Сергеевны, переносившей за щедрое вознаграждение Канпеля их записки от одного к другому. Разрешить это тяжелое положение помог им случай. Строльман был вызван в управление завода в Петербург и с ним вместе уехала его жена, оставив дочку под наблюдением своего хорошего знакомого, старика инженера, который для более успешного выполнения этой миссии переселился в дом Строльманов. Но это не помогло.
Темный сад, деревья под снегом, в глубине большой дом, окна ставнями закрыты, слышно как за забором промерзшие лошади нетерпеливо переступают.
Каппель ждет.
Чья-то тень мелькнула между деревьев, совсем близко любимые глаза… А потом в санях, в снежном облаке, сумасшедшим махом несут полковые лучшие кони их обоих в туманную даль. Потом свет в окнах маленькой деревенской церкви, возбужденные лица сослуживцев, какое-то подобие хора и сельский священник в старом выцветшем облачении, надевая кольцо на его руку, негромко произносит так страстно-желанные слова:
«Обручается раба Божия Ольга рабу Божию Владимиру».
Все прошло так, как полагалось в славных кавалерийских полках, и из церкви Ольга Сергеевна вышла уже под фамилией Каппель.
Заехав на несколько минут домой, чтобы взять необходимые вещи, она с мужем уехала в Петербург, оставив старика инженера почти без сознания от неожиданного сюрприза.
Приехав в Петербург, молодожены предусмотрительно направились сперва к матери В. О., которая приняла их с распростертыми объятиями, а потом к родителям Ольги Сергеевны. Но те, оповещенные о случившемся телеграммой из Перми, отказались принять молодых и они снова уехали к матери В. О.
Такой разрыв дипломатических отношений продолжался довольно долго, пока Строльманы не узнали, что В. О. принят в Академию и проходит там hype. Это заставило их увидеть в нем не кутилу-кавалериста, а серьезного человека, и они положили гнев на милость.
У В. О. и О. С. Каппелей было двое детей — дочь Татьяна, родившаяся в 1909 г. и сын Кирилл, родившийся в 1915 году. О судьбе О. С. Каппель точных сведений нет. Известно, что в 1918 году она жила в Екатеринбурге у родных. В это время Каппель пробирался с разваливающегося фронта и был заброшен судьбой в Самару, где и начал свою легендарную борьбу с коммунизмом. Ольга Сергеевна была увезена каким-то комиссаром в Москву в качестве заложницы и дальше все ее следы исчезли. Ходили слухи, что после крушения Белого Движения она встретилась с детьми, оставшимися в Иркутске, но соответствует ли это истине — неизвестно.
Окончив Академию по первому разряду, В. О. нес службу офицера Генерального штаба и на первую мировую войну вышел в чине капитана Генерального Штаба, как старший адъютант штаба 37-ой пехотной дивизии, а под конец войны был начальником штаба той же дивизии.
Как было сказано выше, В. О. Каппель до своего конца исповедывал монархические взгляды. Февральскую революцию он пережил в нравственном отношении очень тяжело, может быть, тяжелее, чем октябрьскую, так как вторая явилась естественным продолжением первой. В. О. Каппель понимал, что после февраля оздоровление страны может быть только тогда, когда сильный и умный диктатор, придя к власти, уберет с Российского пути звонко болтающее правительство Керенского. В противном случае большевики безусловно захватят на какое-то время власть в свои руки. Попытка ген. Корнилова, единственного в то время человека способного повести Россию по первому пути, кончилась неудачей, благодаря двоедушию и трусости Керенского. После этого октябрь стал логическим заключением февраля и для Каппеля остался один путь — путь борьбы с новой властью, путь борьбы за Россию.
Но будучи убежденным монархистом В. О. понимал, что говорить в то время об этом, звать к этому значит только вредить принципу монархии. Взбесившаяся страна, от полуграмотного солдата до профессоров и академиков, открещивалась от этого. Всякое напоминание об этом заставляло настораживаться. «Призрак реакции» только разжигал эту злобу к старому. Надо было не говорить, а действовать, доказывать какое зло и горе несет России советская власть. Надо было уничтожить главный источник этой ненависти, то-есть, эту самую власть, а потом, когда страсти остынут, звать русский народ к настоящей русской жизни, возглавляемой потомками тех, кто триста лет вел страну по пути славы и правды.
В. О. слишком чтил ушедший в феврале строй, чтобы дешевыми, звонкими фразами говорить о нем — это был для него слишком серьезный вопрос, к которому следует относиться особенно бережно. Каждый злобный, грязный и, в большинстве, до идиотизма глупый выкрик в адрес прошлого глубоко ранил его душу и оскорблял его. Давать лишний повод к этому он не имел права по своим убеждениям; спорить, доказывать было бесполезно; погибнуть за это во время таких споров он не считал себя в праве, так как в душе и уме уже созрело решение встать на путь борьбы с советской властью, конечным этапом каковой было восстановление старого порядка. Но он об этом молчал и только совсем немногие, самые близкие люди знали это. «Говорить о монархии теперь — это значит только вредить ей», говорил он им.
У нас нет материалов, объясняющих почему В. О. не оказался на Дону у ген. Корнилова. Надо полагать, что просто в силу тогдашних причин ему не удалось это сделать. Во всяком случае, к июню 1918 года судьба его забросила в Самару, где он и начал свой последний блестящий и тернистый путь.
***
Председатель Ревкома Самары тов. Куйбышев уже со средины мая был встревожен и озабочен. С одной стороны, «взбунтовавшиеся», по выражению Троцкого, чешские эшелоны с боями двигались в направлении Самары. Кое-как сколоченные красные части не могли противостоять хорошо вооруженным, дисциплинированным, с опытным командным составом чехам и отступали под их натиском. Над городом нависла угроза занятия его чехами, а Куйбышев и его помощники отлично знали, что с ними шутки плохи. С другой стороны, Куйбышеву его сексоты доносили о какой-то противосоветской организации, состоящей, главным образом, из молодежи. Вдобавок к этому, в городе и легально и нелегально проживало много членов Учредительного Собрания, почти все состоявшие в партии эсэров, ярых врагов Ленина, и ходили слухи, что и они ведут какую-то работу против советской власти. Но главное, конечно, были чехи. Из Москвы шли грозные приказы Троцкого задержать, обезоружить и вообще ликвидировать «взбунтовавшихся прихвостней Антанты», но исполнить это было не так просто. Словом, было над чем задуматься.
Двигаясь через Пензу на Сызрань, чехи к началу июня нависли над Самарой. К этому времени один из наиболее активных членов противосоветской организации в Самаре, подполковник Галкин сумел связаться с наступавшими чехами и получил от них сообщение, что они решили взять город б-го июня. Заговорщики собрались небольшими группами по конспиративным квартирам, ожидая атаки чехов, чтобы помочь им.
Но в силу непредвиденных причин чехи начали обстрел города только 7-го июня к вечеру и на рассвете 8-го вошли в город. Красные части отходили на север, частично погрузившись на пароходы. В 10 часов утра 8-го июня было объявлено о сформировании нового правительства, состоявшего из членов Учредительного Собрания. Для заведывания военной частью был назначен подполковник Галкин, тоже член партии эсэров. К полудню по всем улицам города было расклеено воззвание о вступлении в народную противосоветскую армию. Здание женской гимназии, где производилась запись, было забито молодыми добровольцами.
В тот же вечер состоялось собрание офицеров генерального штаба, проживавших в Самаре, на котором обсуждался вопрос о том. кто возглавит добровольческие части. Желающих взять на себя тяжелую и ответственную роль не оказалось. Все смущенно молчали, опустив глаза. Кто-то робко предложил бросить жребий. И вот тогда, скромный на вид, почти никому неизвестный, недавно прибывший в Самару офицер встал и попросил слова: «Раз нет желающих, то временно, пока не найдется старший, разрешите мне повести части против большевиков», спокойно и негромко произнес он. В этот момент история вписала в свою книгу Белой Борьбы имя подполковника Генерального Штаба Владимира Оскаровича Каппеля.
