С остатками дружины, женой и детьми добрался князь до суздальской Оки и остановился в устье Поротвы, куда Юрий Долгорукий послал ему богатую «встречу» и дары каждому из прибывших «паволокою» – дорогими тканями и «скорою» – мехами.
Не замедлил расчетливый Юрий Владимирович воспользоваться ратным искусством беглеца – дал ему «воевать» по зимнему пути Смоленскую волость вверх по Поротве, а сам направился «воевать» новгородские волости.
Святославу удалось успешно дойти до верховьев Поротвы и занять город Людогощ, Юрию – Новый Торг. На обратном пути из Нового Торга в родной Суздаль шел Юрий Владимирович через Волок Ламский, откуда, скорее всего, и послал приглашение соратнику, благо была Москва к тому времени местом и благоустроенным, и достаточно богатым.
Святослав Ольгович поехал на встречу с небольшим числом воинов и в знак особого доверия Долгорукому выслал вперед своего маленького сына Олега, который получил почетнейший подарок – «пардус», иначе – шкуру барса.
Встреча состоялась 4 апреля 1147 года, на пятой неделе Великого поста, в канун праздника Похвалы Богородицы. Князья радостно расцеловались «тако возвеселишеся вкупе», по словам летописца. А на следующий день довольный ходом дела Долгорукий приказал устроить «обед силен», одарил всех гостей и княжескую дружину щедрыми подарками и тут же сосватал свою дочь за малютку Олега Святославича. Венчание молодых состоялось спустя три года.
Возраст для брака в то время никакого значения не имел. Жизнь заставляла рано взрослеть. На коня садились, едва начав ходить. В двенадцать лет участвовали в сражениях наравне со взрослыми воинами. Ратный век князя начинался и кончался обычно очень рано.
Приходилось торопиться обзавестись семьей, наследниками, чтобы было кому передать навоеванное и нажитое.
Союз Юрия Долгорукого со Святославом Ольговичем оказался недолгим. Уже на следующий год щедро одаренный суздальским князем Святослав соединился с его врагом Изяславом, и Юрию Владимировичу пришлось выступить против обоих. Измена оказалась тем тяжелее, что Изяслав пригласил себе на помощь венгров, богемцев и поляков.
И все же 20 марта 1155 года Юрию Владимировичу удается очистить от врагов Киев и торжественно въехать в столицу. В продолжавшихся распрях он принимает решение, о котором сообщает в 1156 году Тверская летопись: «Князь великий Юрий Володимеричь заложи град Москву на усте же Неглинны, выше реки Аузы».
Заложить град не означало основать город, но построить укрепление. Москва уже располагала достаточными оборонными сооружениями. Ее окружал семисотметровой длины земляной вал с частоколом на гребне и глубоким рвом.
Теперь площадь града была значительно увеличена. Длина стен достигла 1200 метров. Ров стал пятиметровой глубины, ширина его увеличилась до 12–14 метров.
Но как бы быстро ни сооружалась новая крепость на Москве-реке, это не снимает вопросов о ее действительном строителе. Через считаные месяцы после решения о строительстве укреплений на Боровицком холме Юрия Долгорукова не стало. В 1157 году власть перешла к его второму сыну от половецкой княжны, дочери хана Аэпы, Андрею Юрьевичу Боголюбскому.
Отважный воин и искусный полководец, Андрей Юрьевич характером пошел в деда, Владимира Мономаха. Сражений не любил и, хотя сопровождал отца во всех его походах, был, по свидетельству летописца, «не величав на ратный чин, но похвалы ища от Бога».
Киева князь Андрей Юрьевич не любил, сердцем тянулся к суздальским землям и постоянно убеждал отца: «Нам, батюшка, здесь делать нечего, уйдем на тепло». Неприязнь Андрея к Киеву оставалась так велика, что даже вопреки воле отца он оставил данный ему для княжения Вышгород, под Киевом, и направился в суздальские земли, захватив с собой единственное сокровище – написанную, по преданию, Евангелистом Лукой икону Божьей Матери. Конь, который вез обоз, внезапно остановился как вкопанный в одиннадцати верстах от Владимира. На этом месте Андрей Юрьевич и заложил свое княжеское селение – Боголюбово, а икона, ныне хранящаяся в Третьяковской галерее, стала называться Владимирской.
После смерти Юрия Долгорукого ростовчане и суздальцы, как повествует летописец, «задумавшеся, пояша (взяли) Андрея, сына его старейшего, и посадиша и в Ростове на отни (отеческом) столе и Суждали, занеже бе любим всеми за премногую его добродетель, юже имяше преже к Богу и ко всем сущим под ним». Ему-то и довелось стать действительным строителем обновленного Москова.
Рождение Москвы связывалось еще с одним именем – полулегендарного боярина Стефана Ивановича Кучки, владевшего землями по Москве-реке и жившего в собственном селе на месте нынешних Сретинских ворот. Юрий Долгорукий воспользовался некой вымышленной или действительной провинностью Кучки, чтобы захватить его владения. Дочь боярина Улита была насильно выдана замуж за Андрея Юрьевича, но не смирилась ни с гибелью отца, ни с собственной поруганной честью. 28 июня 1174 года она приняла участие в заговоре против мужа и погибла от ран.
И вот археологическая находка наших дней, как будто вновь вызвавшая к жизни те далекие времена. На месте древнего московского кладбища, на Соборной площади Кремля, было открыто женское погребение, а в нем остатки богатейшей женской одежды. Обвивавшаяся вокруг головы шитая зелеными нитками лента – ожерелье и шитое золотом обрамление вокруг шеи. Входили они в наряд, который надевался на женщину дважды – в день свадьбы и в день похорон. Возраст знатной москвички и характер ран, от которых она умерла, позволяют предполагать, что это останки княгини Улиты Боголюбской.
В заговоре против Андрея Боголюбского, кроме княгини, приняли участие шурин князя Яким Кучков, стремившийся отомстить за смерть брата, зять шурина Петр и любимый княжеский ключник Анбал, «ясин» – родом с Кавказа. Всего заговорщиков собралось около двадцати человек. Ключник заранее спрятал меч князя, и Андрей оказался безоружным перед яростно накинувшимися на него заговорщиками.
Но даже голыми руками он долго боролся с врагами, так что им пришлось дважды добивать его. Два дня потом тело князя лежало на паперти церкви – никому не давали ни приблизиться к нему, ни войти в храм. Когда же князя – воина и строителя понесли под его стягом на погребение, народ во Владимире горько плакал.
Летопись сохранила слова верного слуги князя, киевлянина Кузьмы: «Уж и тебя, господин, и холопи твои знать не хотят; а бывало, придет ли гость из Царьграда, или из иной какой-нибудь страны, из Руси ли, латынец, христианин или поганый, ты прикажешь повести его в церковь, в ризницу, пусть посмотрит на истинное христианство и крестится, что и бывало: крестились и болгары, и жидви, и все поганые, видевшие славу Божию и украшение церковное, сильно плачут по тебе, а эти не пускают тебя в церковь положить».
Трагедия гибели Андрея Боголюбского усугубилась тем, что княжеская чета не оставила потомства. Великокняжеский престол перешел к брату Андрея. Наступили страшные годы татаро-монгольского ига.
Лаврентьевская летопись скорбно повествует о начале лихолетья: «В лето 6731 (1223)… Того же лета явились народы, их же никто толком не знает и какого они племени и откуда пришли, и что за язык их, и какого племени и какой веры; и зовут их татары, а иначе называют таумены, а другие печенеги, иные говорят, потому что о них свидетельствовал Мефодий Патарский епископ: пришли они из пустыни Егриевской, лежащей между востоком и севером; как говорит Мефодий: как к концу света… попленят всю землю от Ефрата и Тигра до Понетьского моря, кроме Ефиопии. Бог же один ведает, кто они такие и откуда пришли, премудрые мужи знают их хорошо, кто книги читать умеет; мы же не знаем, кто они есть, но здесь вписали о них ради памяти русских князей беды, которая пришла от них… А князья русские пошли и бились с ними, и побеждены были ими и едва избавились от смерти: кому была судьба жить, те бежали, а остальные были побиты…»
В 1238 году начинается нашествие хана Батыя на Москву, и у летописца не хватает слов для описания пережитого: «Татарове поидоша к Москве и взяша Москву… а люди избища от старьца до сущего младенца, а град и церкви святые огневи предаша… и много именья взямше (взяв много имущества. – Авт.), отъидоша…»
Перс Джувейни в своей «Истории завоевателя мира» говорит о разгроме города «М.к.с.», который расшифровывается исследователями как Москва, еще короче и страшнее: «Они оставили только имя его». Кроме «града», сгорели прилегающие «все монастыри и села». Это был год восшествия на великокняжеский престол отца Александра Невского – Ярослава-Федора Всеволодовича.
Успешно воевал Ярослав Всеволодович с осаждавшими Псков и Новгород немцами. И не потому ли, когда пришлось князю ехать на поклон к Батыю, Батый предпочел переправить его к самому великому хану, на берега Амура?
