Наконец в четверг вечером я внезапно почувствовал себя полным живой уверенности: "пришло для меня время стать траппистом".
Откуда взялась эта мысль? Я знаю только, что она явилась внезапно. И это было чем-то властным, неудержимым, ясным".
Мой друг Лайф Ховельсен, несколько раз переживавший подобные внезапные решения, называет их Божьим интернетом. Вы обдумываете важное дело, составляете план, и вдруг в последний миг из какой-то глубины приходит другое решение и настаивает: так! только так!
Мертон искал выход из суеты, в глубину одиночества, но опасался строгости монашеских уставов. Он долго перебирал их, выбрал то, что казалось полегче; потом почувствовал, что и это ему не по силам. И вдруг - избрал самое суровое послушание: получать только четыре письма в год, объясняться по возможности знаками... Какую роль во всем этом сыграла дружба с баронессой2?
Влияние ее личности было огромным. Мертон это очень ярко описал, но нельзя сказать, что он подчинился влиянию. Баронесса звала помогать бедным, опустившимся неграм в Гарлеме, а он выбрал орден созерцателей, ушедших от мира. Видимо, повлияли не слова баронессы, а сама ее личность, ее нравственная цельность. Пример цельности ускорил выход из расколотости, ускорил воссоединение всех сил в глубине. И когда это произошло, глубина мгновенно все решила, не слушая ничьих слов. Лайф Ховельсен сказал бы: сработал Божий интернет. В глубине стал слышен голос: выбирай самый суровый путь. Тебе надо чем-то заменить путь, по которому прошла баронесса. В Доме дружбы, который она создала, ты этого пути не пройдешь.
Между тем самой баронессе уставная аскеза была ни к чему. Сравнивая ее с двумя знакомыми священниками, Мертон пишет: "...молитва, и жертвенность, и полная, бескомпромиссная бедность наполнили ее душу чем-то, что, видимо, эти два францисканца тщетно созерцали перед собой в сухой, условной и заученной отрешенности, выпавшей на их долю". И далее о естественной, не условной и не заученной деятельности баронессы: "Когда Бог находит душу, в которой он может действовать, он использует ее для множества целей, открывает перед ее глазами сотни направлений, умножает ее труды и апостольские возможности почти невероятно, гораздо больше обычных человеческих сил".
Несколько лет спустя баронесса встретила человека, способного разделить с ней ее служение, и вышла за него замуж. Она эмигрировала из России вскоре после революции молодой девушкой, Мертон ее встретил в 1941 году. Легко подсчитать, что замуж она вышла на пятом десятке. Не будь случая, осталась бы одинокой. Но состоялась встреча, и двое людей продолжили свое служение вместе.
Между тем к самому Мертону после "Семиярусной горы" пришла та полнота творческих сил, которую можно передать словами его любимого святого Августина: "Полюби Бога и делай, что хочешь". Эта свобода духа не укладывалась в монастырские правила. Пятнадцать лет боролся Мертон с рутиной, не считавшейся с кипением его мысли и обрекавшей его на хроническую бессонницу и целую серию болезней. Только в условиях аджорнаменто3 к 1960 году удалось переселиться в маленький домик, где отшельник принимал, кого хотел, или никого не принимал и погружался в созерцание. Именно в эти последние годы жизни были созданы лучшие книги, в том числе "Новые семена созерцания", которые я могу сравнить разве только с "Проповедями и рассуждениями" Мейстера Экхарта; других примеров, между XIV и XX веками, не нахожу. И лишь в 1968 году, когда аббатом стал его же ученик, Мертону дали полную свободу передвижений, плодом которой стал "Азиатский дневник".
Чем глубже он созерцал, чем непосредственнее становилось то, что он называл прикосновением к Богу, тем глубже были его сомнения в букве предания и монастырских правилах. Он пишет Розмари Рютер, женщине-богослову, вызвавшей его доверие, что чувствует себя скорее дзэнцем (а дзэнцы имели право вернуться в мир); и Рютер отвечает ему (повторяю эти слова): "...отрешенность и одиночество не пожизненное призвание, а часть большого ритма жизни". Думаю, что она права и жесткие формы монашества принадлежат к общей жесткости сословного и кастового общества.
Я не ставлю точки над "i", но мне кажется, что многие плодотворные случаи современной аскезы отходят от средневековых образцов. Последний пример - духовный путь Антония Блума. Юность его была такой же мучительно тяжелой, как у баронессы. Вдруг в пятнадцать лет, читая Евангелие от Марка, между первой и третьей главой, он пережил незримое присутствие Христа. С той поры - буквально сгорел душой и думал только о служении Христу. Духовник потребовал от него уйти из дому. Антоний долго боролся с собой и наконец сказал: "Я готов. Куда теперь идти?" - "Как куда? - ответил духовник. - Иди домой". Нужна была только готовность на жертву, и эту готовность мы чувствуем в глазах вл. Антония, вживе или с видеокассет. А жить он продолжал в семье, с нежно любимыми бабушкой и матерью, до последнего дня матери, умиравшей от рака. Никаких монастырских стен ему не нужно было, и чем дальше, тем меньше были нужны догматические определения вселенских соборов. В выступлении 8 июня 2000 года он прямо признает их лишними. Итогом духовного пути была духовная свобода, призыв укорениться в Боге и мыслить свободно. Так, как живет и мыслит он сам, передавая ученикам полноту любви, в которой начало и конец истины и жизни.
1 Это стихотворение перекликается с другим, коротким:
О дух сжигающий! Когда наступит тишь,
Душа в твоих лучах заплещется, сгорая,
Неотвратим, как смерть, ты смерть испепелишь,
Одним ты - адский огнь, другим ты - солнце рая.
2 Я называю ее так, как в тексте. Видимо, американцам было трудно произносить ее фамилию.
3 Обращение Католической Церкви к диалогу с другими религиями.
