В 1893–1894 годах за столом петербургской публичной библиотеки можно было часто встретить двух молодых людей. Один из них — в синей студенческой тужурке, с пышной шапкой волос и небольшими усиками. Другой — с великолепно вылепленным лбом, умными карими глазами, часто смеющимися то лукаво, то ласково. Оба молодых человека походили друг на друга тем, что всегда были окружены грудой серьезных книг, читали и делали выписки, не обращая внимания на окружающих.
Они не были знакомы и едва ли при случайных встречах запоминали друг друга. Но пройдет еще несколько лет, и дороги обоих любителей чтения пойдут вместе. Более старший, Владимир Ильич Ульянов, станет создателем рабочей партии нового типа — большевистской партии, а Вячеслав Рудольфович Менжинский — его верным учеником, соратником.
Не случайно Ленин и Менжинский стали частыми посетителями библиотеки: книги были постоянными их спутниками. Ленин овладел всей суммой человеческих знаний, критикуя и перерабатывая их, для того чтобы продолжать великое учение Маркса и Энгельса.
И Менжинского книга сопровождала с раннего детства. У отца была довольно большая историческая библиотека, и любимым занятием Вячеслава, как только он научился читать, было вытащить из отцовского шкафа книгу и уноситься мыслью за героями Плутарха и Тацита, Карамзина и Соловьева. История навсегда осталась его любимой наукой.
Но вот как-то попалась ему книга Лермонтова. И рядом с историей стала поэзия:
…Мерный звук твоих могучих слов
Воспламенял бойца для битвы…
И отзвук мыслей благородных
Звучал, как колокол на башне вечевой
Во дни торжеств и бед народных…
Вячеслав решил стать поэтом. Забравшись в укромный уголок, он исписывал стихами целые тетради. Позднее Вячеслав полюбил Некрасова. Молодому Менжинскому по душе был поэт, который срывал раскрашенную маску с неприглядного лица царской России. Взволнованно декламировал Менжинский наизусть сотни пламенных строк своего любимого поэта:
…Мать отчизна! Дойду до могилы,
Не дождавшись свободы твоей!
Но желал бы я знать, умирая,
Что стоишь ты на верном пути,
Что твой пахарь, поля засевая,
Видит ведренный день впереди,
Чтобы ветер родного селенья
Звук единый до слуха донес,
Под которым не слышно кипенья
Человеческой крови и слез…
Обличительная поэзия Некрасова заставляла Менжинского присматриваться к страшным картинам жизни народа под ярмом царизма. Борцы с тиранами, которых Вячеслав встречал на страницах исторических книг, и пламенные стихотворения любимых поэтов воспитывали в мальчике свободолюбивый дух, ненависть к угнетателям.
Перед Менжинским раскрылись двери гимназии[10]. Но даже став взрослым, он говорил, что если ночью у него был кошмарный сон, то это значило, что он видел во сне свою гимназию.
Из царства мысли и высоких стремлений умный, начитанный мальчик попал в тюрьму мыслей. Это все равно, что со свежего горного простора, где кругом раскрывались широкие дали, войти в затхлый сырой каземат.
Главным предметом в гимназии того времени были «мертвые языки». Так назывались латинский и греческий языки, на которых ни один ныне живущий народ не говорил. По-латыни и по-гречески было написано древними авторами много прекрасных произведений, но изучали эти языки не потому, что на них говорили тысячелетия назад великие народы, а потому, что они были очень трудны и требовали много времени. Они отвлекали ребят от действительной жизни, не оставляя времени для свежих мыслей. Думать и писать надо было слово в слово, как написано в учебниках. Сухие чиновники-учителя преследовали самостоятельные мнения.
Во Франции когда-то были «компрачикосы» — злодеи, которые помещали детей в уродливые вазы и выращивали по форме вазы страшных уродов. Вот такими «компрачикосами» были многие учителя царских гимназий, которые из гимназистов выращивали покорных, нерассуждающих чиновников. Они уродовали не тело, а ум.
Рано разбуженная чтением любознательность не находила себе пищи в классической гимназии, которая стремилась воспитать из молодежи покорных исполнителей царской власти. Преподаватели требовали не понимания предмета, а исключительно зубрежки. Гимназисты должны были выучивать учебники наизусть, это касалось и таких предметов, как история, литература. Сочинения писались для изощрения в формальном мышлении, всякое откровенно высказанное мнение преследовалось. Понятно, что в результате всего этого у любознательных юношей параллельно с гимназической шла другая жизнь. Часто можно было застать Вячеслава Менжинского в такой позе: на столе учебник, а на коленях совершенно посторонняя гимназической учебе книга. Весь Достоевский, критики, полулегальные брошюры были прочитаны таким образом. Сочинения Писарева, Добролюбова, Чернышевского, которые в то время были изъяты из обращения, передавались из рук в руки и продолжали оказывать свое влияние на молодежь.
Восьмидесятые годы прошлого столетия, в которые протекала гимназическая жизнь Вячеслава Менжинского, были годами реакции, безвременья, годами проповеди малых сил. «Исполняй свою работу, обслуживай свою семью и сиди тихонько в своем уголке, — твердила вся пресса, — старшие за тебя все обдумают». Самодержавие предприняло ряд шагов, чтобы восстановить крепостное право. Был введен институт земских начальников, имевших право пороть крестьян. Революционеры, если они не были заключены в тюрьмы и сосланы, уходили в глубокое подполье. Либералы из старшего поколения твердили о достижениях так называемой эпохи великих реформ, обращая свои взгляды назад. Требовалась большая вдумчивость, чтобы разобраться в этих вопросах и найти звено, за которое можно было ухватиться.
Менжинского возмущали лицемерные речи, которыми самоуслаждались либералы и в которых они хотя и задевали остроумно правительство, но намеренно не затрагивали основ существующего общества. Его мучила социальная несправедливость. Он часто думал об уходе из семьи, где он все же пользовался некоторыми привилегиями сравнительно с крестьянами и рабочими, но в конце концов решил остаться и продолжать учение, считая, что принесет больше пользы народу, если станет служить ему, приобретя необходимые знания.
В старших классах гимназии были ученики, интересовавшиеся социальными проблемами и сорганизовавшиеся в кружки для изучения социальных вопросов. Менжинский вел один из таких кружков, в котором были объединены учащиеся различных гимназий. Занятия эти требовали от руководителя большой подготовки и заставляли глубоко продумывать основные вопросы, так как члены кружков были очень активны и засыпали руководителя вопросами и возражениями,
В последних классах гимназии под влиянием талантливого преподавателя древних языков[11]. Вячеслав Менжинский усиленно работал над усвоением классических языков и, таким образом, заложил основательный фундамент для своих дальнейших лингвистических занятий. Чтение античной литературы осталось до конца жизни одним из любимых его занятий. Много времени он посвятил и математике, что дало ему впоследствии возможность самостоятельно заниматься высшей математикой.
После блестящего окончания гимназии в 1893 году Вячеславу Менжинскому предстояло решить, какое высшее учебное заведение даст ему возможность выбрать работу по душе. Больше всего его прельщало быть врачом. Врач по своему положению в то время мог ближе подойти к рабочим на заводе или к крестьянам в деревне. Менжинский не осуществил этого намерения, но даже в последние годы своей жизни он жалел, что не занялся вплотную медициной, перед которой стояло и стоит столько неразрешенных вопросов.
Однако стремление изучать социальные науки заставило его предпочесть юридический факультет Петербургского университета, где можно было изучать политическую экономию и другие социальные науки. За два года до поступления Менжинского на этом же факультете блестяще сдал экзамены и получил диплом первой степени Владимир Ильич Ульянов.
Университет сравнительно с гимназией предоставлял молодежи больше свободы в деле изучения науки. Исчезло мелочное наблюдение за каждым шагом, студент мог посещать лекции на любом факультете, мог заниматься самостоятельно и был связан только обязательством вовремя сдавать зачеты. На юридическом факультете был ряд хороших профессоров, в увлекательных лекциях знакомивших студентов с достижениями буржуазной юридической науки.
Менжинский посещал лекции и на других факультетах — химия, физика, анатомия, психология привлекали его внимание. Но скоро он перенес свои занятия из стен университета главным образом в публичную библиотеку, где поглощал целые кипы книг. Он читал чрезвычайно быстро; все наиболее интересные книги конспектировал. Впоследствии, когда у него составилась своя библиотека, он испещрял поля книг заметками, ироническими восклицаниями, вопросительными и восклицательными знаками.
