Иван Егорыч вначале никак не мог понять, откуда его зовут. Он шел мимо четырехэтажных домов, которые недавно в поселке построила база Сельхозтехники, и ему показалось, что окликают его откуда-то из окон верхних этажей. Он остановился и начал вопросительно посматривать на раскрытые окна. Тут Сеня и настиг его.
- А я к вам как раз, Иван Егорыч, - заговорил Сеня, встряхивая своей пышной шевелюрой, которую он берег пуще глаза, так как считал ее обязательной принадлежностью своего поэтического таланта. - Письмо вам поступило. Авиа-заказное. Судя по обратному адресу, от Виктора Иваныча. Распишитесь, пожалуйста.
Сеня раскрыл толстую прошнурованную книгу, подал Ивану Егорычу карандаш и письмо, тот расписался, и Сеня помчался назад. Да. Пишет он, Виктор. Его крупный почерк, отчетливый и как будто рисованный, Иван Егорыч безошибочно мог узнать среди тысячи других почерков.
Захотелось тут же вскрыть конверт и прочитать письмо. Иван Егорыч ощупал карманы - очков не было, а без очков он мог читать только на расстоянии вытянутой руки. "Неподходяще. Люди увидят, подумают, что стал Крылов совсем стариком", - подумал Иван Егорыч и заспешил к своему дому.
"Интересно, что Витюшка пишет... небось опять к себе зовет, уговаривает... А как мне уехать отсюда? Разве легко? Столько тут прожито... Куда ни взгляни - всюду родная земля... И могила ее тут... Уедешь - зарастет чертополохом, ржа покроет оградку, упадет на землю, а то и того хуже: свиньи взроют холмик, затеряется моя Зинаида в безвестности", - проносилось в голове Ивана Егорыча.
Поднимаясь на крыльцо, он остановился, чувствуя, что одышка затрудняет дыхание, а сердце стучит, как молоток, в ребра. "Перехватил малость", - прошептал Иван Егорыч и присел на ступеньку отдохнуть. Но сидеть долго не смог: не терпелось.
Через минуту-другую он встал, заторопился в дом и, водрузив очки на нос, сел поудобнее в угол за стол, намереваясь прочитать письмо не спеша, вдумываясь в каждое слово.
Ну, конечно же, в своих предположениях относительно содержания письма Иван Егорыч не ошибся.
"Добрый день, отец. Здравствуй, наш родной папка, - писал сын. Надеюсь, ты теперь уже на пенсии. Ну, какова жизнь? Не тяготит ли тебя этот "заслуженный отдых"? Зная твою натуру, убежден, что лихо тебе без дела, в одиночестве. И снова повторяю то, что много раз говорил тебе: приезжай к нам. Витька-младший ждет тебя. Нина пишет тебе отдельно. Ей хочется, чтобы жил ты у нас всегда. И не подумай о нас худого: приспосабливать тебя к домашним делам не станем. Поправишь здоровье и захочешь работать - слова против не скажем. Наш городок хоть и маленький, но растет быстро, люди здесь нужны, как нигде. Особенно люди с опытом. Приезжай! Пойми сам, тут тебе будет лучше, спокойнее, и нам так же. Каждый день беспокоимся: как ты там? Здоров ли? Хорошо ли тебе? Дела мои по службе идут нормально. Можешь поздравить меня с новым званием - майор! Выходит, обогнал я тебя. Так что, товарищ капитан, слушайте мою команду: прибыть к месту нового проживания!.."
Под письмом сына каракули внука Витюшки-младшего: "Дедуля, когда поедешь к нам, захвати с собой сибирскую белочку". А на отдельном листочке послание от снохи:
"Дорогой и милый Иван Егорыч! Витя написал все, что мы думаем о вашей жизни. Добавлю от себя, переезжайте к нам, не раздумывайте! Я люблю вас и уважаю как человека большой души. В самые трудные годы моего детства вы не только приютили меня, вы вместе с Зинаидой Спиридоновной заменили мне родителей. А кроме того, именно в вашем доме, в вашей семье я нашла свое счастье: Витю. Разве всего этого недостаточно, чтобы быть вам благодарной весь ваш век? Приезжайте, пусть вас не терзают сомнения. Я убеждена, что вы будете довольны и мной и Витюшкой, ну а о самом Вите не говорю - он сын вам, и его сердце всегда с вами".
Иван Егорыч и раз и два перечитал письмо. Слезы застлали глаза. "Любят они меня. Если б не любили, не стали бы так настойчиво звать. А только упрощают вопрос. "Приезжайте к нам!" Легко сказать! А вот попробуй сделай... Страшно представить... Жил всю жизнь в Сибири - и вдруг Закарпатье... Ах, Витя, Витя, как бы славно все было, пойди твоя жизнь иначе... И зачем только стал ты военным, а не аграрием... Был бы теперь в одном из совхозов агрономом или зоотехником... Да с твоим умом ты бы и директорские вожжи держал умело... А мог бы и в райком сесть... Вон Аркадий-то Чистяков только на два года тебя старше, а посмотри, какое доверие заслужил - первым выбран..."
Иван Егорыч встал, вытер запотевшие очки краешком скатерти, прошелся по комнате, снова взял письмо. Хотел еще раз перечитать, но отложил, говоря вслух:
- Подумать надо, крепко подумать... А военным Виктор стал из-за меня же. Разве я-то чистый аграрий? Рос на моих фронтовых рассказах... Мои ордена и медали захватили его воображение... Да уж что случилось, того не переменишь. Кому-то надо и на границах стоять... - вздохнул Иван Егорыч, положил письмо в карман пиджака, чтоб всегда при себе было. "Ласковые они, очень ласковые", - подумал Иван Егорыч и снял трубку с телефона.
- Дай-ка мне, Наташа, Печенкина, - сказал Иван Егорыч, знавший всех телефонисток и по голосам и по именам, и построжел в ожидании, когда ответит Печенкин. Председатель исполкома поселкового Совета ответил не сразу и недовольным тоном.
- Здорово, Тимофей Андреич, здорово. Крылов это говорит. Чем ты недоволен, почему такой раздраженный? С женой, что ли, поссорился? Уступи, братец мой, уступи. Женщин ценить нужно. А уж твою Марию Карповну и почитать можно. И красавица, и работник отличный. Комбинат бытобслуживания на загляденье другим поставила. Соседние районы от зависти сгорают... Нет, говоришь? Не угадал, значит? А в чем дело?.. А, вон оно как! Сельский пастух пьяный напился и потраву совхозного хлеба допустил... За это взыщи по всей строгости... Как бы я поступил? А так же, как ты: высчитать из зарплаты стоимость стравленного хлеба, выговор на исполкоме записать, решение предать огласке... Скот, говоришь, в хорошем состоянии? Ну что же, если в зиму скот такой же будет, выговор снимешь, благодарность объявишь, премию дашь. Растолкуй ему сам его перспективу, растолкуй по-человечески, чтоб не было у него такого мнения, будто рукой на него все махнули из-за этого проступка. Вот так, Тимофей Андреич, действуй. А теперь послушай-ка, что хочу тебе сказать: ты на кладбище давно был? Когда тещу хоронил? Так. Помнится мне, годика три тому назад это дело было. Даже четыре. Ну, видишь, как времечко-то катится... Не откажи-ка, побывай там срочно, посмотри, как усопшие труженики лежат, все ли там с ними в порядке. Усопшим, братец мой, от нас ничего не надо, а вот нам без них не обойтись. Они ведь корни-то, Тимофей Андреич, они. Они славу нашему. Отечеству добывали. А мы с тобой - трава, верхушки. Корни крепкие, прочные - и мы с тобой в цвету, в наливе. Побывай-ка там. А какие при этом мысли возникнут - поделись по телефону. Сам понимаешь, прошу тебя по-товарищески, указаний давать не имею права, это теперь прерогатива Чистякова... Поддерживай его, мужик молодой, энергичный и умом не обделен... Ну, позвони, позвони и не ругай, что отвлек от других вопросов.
Иван Егорыч положил трубку с ощущением исполненного долга и лег на диван. Хотелось полежать, отдохнуть, подумать, крепко подумать, как жить дальше.
5
А как же все-таки жить дальше? Иван Егорыч покоя лишился от постоянных дум: ехать, не ехать. Временами тоска сжимала сердце, и тогда созревало решение: надо уезжать. Но стоило Ивану Егорычу представить себе на минуту одну лишь сценку, как сомнения охватывали его с прежней силой. Сценка эта рисовалась ему так: несмело входит он к Чистякову в свой прежний кабинет. Говорит тихим голосом (на громкий не хватает энергии):
- Уезжаю, Аркадий. Снимай с учета. Сын, внук, сноха к себе зовут, жизнь спокойную-обещают.
Улыбчивое, с тугими щеками и сильно очерченными бровями лицо Чистякова становится хмурым, мрачно глядя на Ивана Егорыча, он с отчаянием шепчет:
- Иван Егорыч, не верю словам твоим, не верю! Да ты пойми, что ты делаешь! Ты же в самое сердце райкома нож втыкаешь. Теперь мне лучше не показываться в области, перед активом. Из района в район покатится хула: "Слышали, как в Тепловском ветеранов берегут? Даже бывший первый секретарь куда-то смотался, едва только на пенсию вышел. Видать, этот Чистяков выскочка, без году неделя в секретарском кресле, а людей, как семечки, раскидывает. Ай-ай, позор-то такой!"
Иван Егорыч не был убежден, что будут сказаны именно такие слова, но то, что подобные слова будут сказаны, он ни на минуту не сомневался. Думал он и о другом: "Атак ли уж предельно болен ты и стар, чтобы покинуть Тепловское только ради того, чтобы оказаться рядом с сыном и внуком? С изношенным сердцем тебе тяжеловато было на посту первого секретаря райкома. По справедливости отпустили тебя на пенсию. А если взять дело полегче? Потянешь, вполне потянешь. Люди от безделья и безответственности дряхлеют, а работа по силам молодит человека, вливает в него бодрость. В журналах и газетах немало на эту тему статей напечатано. А в "Правде" один академик прямо высказался: "Активная трудовая деятельность - путь к долголетию".
