Уже за полночь, когда над головой на темном бархате южного неба ярко сияли огромные звезды, очнувшись от полузабытья, в которое повергло пережитое и перенесенное накануне, увидел Карпа Кузьмича сидящим на передке телеги. Он устроился полулежа и, подперев голову рукой, дремал. Гнедая трусцой бежала по ровной, укатанной дороге, торопясь доставить нас в медсанбат. Она хорошо знала и этот путь, обстреливаемый противником, и свои обязанности. Умное и доброе животное — лошадь!..
И враз подумал о своих друзьях-конниках, об оставленной в эскадроне такой же гнедой масти лошади по кличке Валет, понимавшей меня, казалось, с полуслова, особенно в ночных рейдах во вражеском тылу.
Проехали Абинскую, повернули на Краснодар. Впереди, в каком-нибудь километре, заплясали вдруг огни, взметнулось в темноту пламя. Ухнул тяжелый взрыв, за ним другой…
— Бомбит, проклятый! — со вздохом выдавил ездовой. — Все ему мало крови. Бить его надо, да посильней.
Что мог ответить Кузьмичу? Да, трудно. Но еще буду драться! Вот и мне врезал «мессер». Больно не только физически, а и душа от обиды горит. «Почему все же враг сбил меня? — думал всю дорогу, анализировал. — Поздно увидел его! Неправильно внимание распределял — как-то по шаблону, без учета реальных условий полета. Противник хорошо использовал дымчатую синеву гор и рельеф местности. Зная, что на этом фоне сможет скрытно подобраться, искал его повыше, на фоне неба, а он с принижением, буквально следом, как борзая за зайцем, идет и норовит ударить наверняка.
Урок это, хороший урок! Ну, погоди, встретимся еще!»
…В Краснодар добрались только на следующий день к обеду. Гнедая уверенно свернула в улицу, ведущую к госпиталю, и у крыльца приемного покоя остановилась.
— Бывайте, братцы! Поправляйтесь! — сказал Карп Кузьмич на прощанье, когда все пятеро его пассажиров были приняты на попечение медиков.
— Спасибо вам, добрый человек! Привет сестричке передайте, обязательно!
— Это уж непременно! — усмехнулся он в рыжие, прокуренные махоркой усы.
Дежурный врач — это был, как потом выяснилось, Михаил Месхи — осмотрел меня, ощупал, расспросил, записал что-то в историю болезни. Пришли еще несколько врачей. Сосредоточенно слушают сердце, велят дышать, покашлять. А боли адские — невозможно лежать ни на боку, ни на спине. Но не подаю вида, креплюсь. Мысль одна: в полк! Во что бы то ни стало — добраться в родной полк!
Подсел главврач. Расспрашивает, уточняет. Месхи что-то говорит ему. Слышно:
— Не будем в тыл отправлять, пусть отлежится: переломов нет, одни ушибы. Раны не глубокие.
Глаза у доктора добрые, голос мягкий. Чувствуется, человек он отзывчивый, можно довериться.
— Доктор, мне к своим надо. В полку быстрее вылечусь.
— Вам рентген надо сделать, провериться необходимо самым тщательным образом.
Стараюсь объяснить, как тяжко летчику жить без неба, да еще в такую пору, когда враг на пороге…
Врач снимает пенсне, тщательно протирает стекла платочком, щурит усталые глаза…
— Убедил! Согласен с доводами. Но у нас нет ни одной машины.
— Это не беда. Что-нибудь придумаем вместе, — говорит Месхи…
А минут через сорок уже лежу на пахучем сене, под головой парашют, впереди сидит местный казак и понукает свою тощую лошаденку. Михаил Месхи уговорил его доставить раненого в Краснодар: там — аэродром, там — летчики. А они своему товарищу обязательно помогут!..
В пути разговорились.
— Хорошо знаю эти места, — рассказываю казаку. — Отец, правда, с Орловщины. Но в гражданскую здесь воевал, с Ковтюхом эти края прошел, остался на Кубани. Жили родители на хуторе Кеслеровом, он теперь под немцем…
Рассказал и казак кое-что о себе. Глядь — а уже Краснодар! А вон и аэродром — самолеты виднеются. Их уже ждут: оказывается, доктор Месхи звонил сюда, объяснил, что да как. Вот и У-2 уже стоит готовый к взлету.
…Ребята помогли во вторую кабину забраться. Сел, хотел казаку спасибо сказать, хоть рукой помахать, да боль глаза туманит.
Затарахтел мотор, и самолет сразу же пошел на взлет. Промелькнули стоянки боевых машин. Техники, механики, летчики провожали взглядом «кукурузник».
Судьба впоследствии сведет меня с этими ребятами, сроднит на всю жизнь с боевым коллективом. А пока что знакомый до каждого винтика трудяга У-2 несет на своих крыльях туда, откуда взлетел на боевое задание — на аэродром близ станицы Красноармейской.
Там решительно ничего не знают. У-2 заходит на посадку, садится, рулит к командному пункту. Летчик выключает мотор, помогает подняться и выбраться из кабины.
Кое-как выпрямился, пытаюсь гримасу превратить хотя бы в подобие улыбки — впереди вижу ведь своих друзей — летчиков Сергея Никитина, Николая Ходкого, Ивана Руденко, Славу Березкина, Павла Клейменова, Виктора Жердева. Хочу им что-то сказать, да дух перехватило. Подходят командир полка майор Алексей Павликов и начальник штаба майор Иван Гейко. За ними спешит наш полковой доктор военврач третьего ранга Николай Калюжный. Со стоянок бегут девчата-оружейницы и радистки. Все смотрят на меня с недоумением, даже как-то оторопело.
Первым нарушил молчание начальник штаба.
— Посыльный! — повернувшись, крикнул он солдату, стоявшему у входа в землянку. Тот мигом подбежал к майору, внимательно выслушал его, вскинул руку:
— Слушаюсь! — и, крутнувшись, бегом умчался куда-то. Нет, не куда-то, вскоре узнал — на полевую почту.
Оказывается, только-только Иван Никитович Гейко подписал похоронку. Теперь все понял и послал солдата перехватить ее, пока не отправили.
А получилось так. Возвратилась пятерка И-шестнадцатых, ведущий и доложил командиру полка: Сухова, мол, сбили, летчики видели, как горящий самолет упал и взорвался. Парашюта в воздухе никто не заметил. Значит, погиб и «солдат». Тринадцатая потеря…
— Живой!..
Радость на лицах встречающих. Жмут руку командир, начальник штаба, суетится врач, что-то говорит ребятам, бросившимся обнимать товарища. На глазах у меня слезы. Видят — двинуться не могу. Догадались:
— Ничего, дружище, отлежишься, поправишься!
— Что нового? — скорее машинально спрашиваю друзей.
— Да ничего хорошего, Костя! — откровенно отвечает Руденко: парень он прямой, обиняков не любит. — За эти два дня еще троих потеряли в боях — Кальченко, Потеряева, Зюзина… На штурмовки больше не летаем. С сегодняшнего дня нам поставлена задача прикрывать взлет и посадку бомбардировщиков,
— Кстати, женский это полк, — уточнил Иванов и лукаво подмигнул мне.
— Хватит парня мучить! Давайте его сюда, — распорядился военврач, и мы вдвоем направились к домику, у входа в который висит белый флажок с красным крестом в центре.
…Дней пятнадцать пролежал в лазарете, выполнял все назначения врача: только бы хоть немного прийти в себя — и снова в кабину, снова — в бой!
Тем временем полк возвратился в станицу Фастовецкую: получена была новая боевая техника, и личный состав приступил к переучиванию.
Отлежался, подлечился и вот — вернулся в строй. Состояние, как говорится, удовлетворительное. Но боль еще ощущаю. Врачу, конечно, об этом не говорю — пройдет!
…Вторую неделю летчики осваивают новый истребитель. Когда впервые сел после лазарета в кабину, сердце сильно забилось в груди: «Вернулся в строй!..» По сравнению с «ишачком» эта машина сложнее в управлении, пилотировать ее не так-то просто, а ведь еще и стрелять надо, маневрировать!
Новый самолет существенно отличается от тех, на которых приходилось летать прежде, на нем установлено носовое колесо, и потому взлет и посадка имеют свои особенности…
Какое это счастье для летчика — снова держать в руке штурвал!.. Летчики отрабатывают то, что изучено «в классе» — в землянке, где проходят теорию, обстоятельно прорабатывают все, что услышано от старших, что записано в рабочей тетради. Приобретают навыки работы с прицелом, радиоаппаратурой. О, это большое дело — радиосвязь! Улучшится взаимодействие в бою, усовершенствуется управление экипажами. А это значит — крепче будут бить фашиста!
Тренажи, тренажи — и все на самолете. Но потом пошли полеты. Прилетели к нам два летчика из соседнего 45-го авиаполка — старший лейтенант Борис Глинка и младший лейтенант Иван Бабак, выпустили самостоятельно на новых самолетах руководящий состав нашего полка, а затем они начали вводить в строй и остальных летчиков.
Спарок пока нет, и навыки скоростной посадки нам дают на УТИ-4. Замечаю: врач все время держит меня в поле зрения.
— Все нормально! — говорю ему после очередного тренировочного полета. Он в ответ:
— Рад за тебя. Видать, счастливый ты, «солдат Сухов»! — и улыбается. Что у него в мыслях — не знаю. И не хочу знать: мне надо летать, все остальное — побоку!..
6 августа 1942 года один из истребительных авиаполков «раздвоился»: одна часть осталась на месте, а две эскадрильи «отпочковались» и по тревоге в срочном порядке перебазировались на новую географическую точку. Двадцать «чаек» на виду у Казбека перелетели через Кавказский хребет и совершили посадку на удобном для работы, мягком травянистом поле близ Орджоникидзе.
