НАПИСАТЬ БИОГРАФИЮ БРУНГИЛЬДЫ
Можно ли, располагая столь ограниченными источниками, позволить себе воссоздать жизнь королевы, жившей четырнадцать веков тому назад? Любое предприятие такого рода как будто обречено стать новым процессом по делу проклинаемой или восхваляемой королевы{11}. Можно выбирать, встать ли в лагерь защитников, приняв во внимание свидетельства Григория Турского или Фортуната, либо поддержать обвинение вслед за Фредегаром и его современниками. Но статьи обвинения будут теми же, что неизменно появлялись в историографии с XVI в.
Прежде всего: была ли Брунгильда «варваркой»? Эта проблема по существу относится не к ее этнической идентичности, а к ее политической деятельности. Иначе говоря, предпочитала ли королева сильное централизованное государство римского образца или, напротив, поощряла независимость аристократии, в чем некоторые видят выражение «германского духа». Подобные споры никогда не были беспристрастными. Так, в 1581 г. Этьен Паскье, сторонник Генриха IV в борьбе с Лигой, изобразил франкскую королеву дальней прародительницей монархической традиции{12}. Напротив, Франсуа Эд де Мезере, бывший фрондер, в «Кратком хронологическом очерке истории Франции» (1668) описал гнусную королеву-«варварку», преступления которой оправдывают измену ее магнатов{13}. Брунгильда у него стала прообразом Анны Австрийской. В XIX в. вопрос принадлежности франкской королевы к римскому или германскому миру приобрел новое значение: отныне утверждали, что Брунгильда, будь она хорошая или плохая, отличалась свирепостью, свойственной тевтонцам — пришельцам из-за Рейна. В «Рассказах из времен Меровингов» (1843) Огюстен Тьерри уже возвел непреодолимый барьер между цивилизованными галло-римлянами и дикими Меровингами; Брунгильда, хоть за ней и были признаны некоторые достоинства, оказалась на дурной стороне. Зато по мнению Годфруа Курта, написавшего блестящее исследование об этой королеве накануне войны 1914 г., Брунгильда отличалась чисто латинской прямотой; в этом она составляла противоположность некой Фредегонде, для которой бельгийский историк не находит достаточно суровых слов, чтобы описать ее германское коварство. Сегодня спор идет скорее о форме управления «варварскими королевствами» и о том, можно ли в них обнаружить империализирующие государственные институты или нет.
Вторая статья обвинения, предъявленного Брунгильде, относится к качеству ее правления. Сумела ли женщина достойно руководить франкским королевством? Неудивительно, что самые суровые обвинения появлялись при Старом порядке, в периоды регентства. Подобные критические замечания возродились во времена Марии-Антуанетты, когда упоминание о королеве-варварке позволяло проводить скрытые аналогии{14}. Но и создатели Третьей республики тоже не выражали чрезмерной любви к женщине, которая в их время даже не имела бы права голоса. «Всеобщая история» Лависса описывает ее как «чародейку, которая пришла с Юга и должна была вызывать страстную преданность и страстную ненависть»{15}. В школьных учебниках ее жизнь сводилась к яростной потасовке с мегерой по имени Фредегонда. Ведь женщина определенно не могла бы управлять государством. Годфруа Курт, стараясь реабилитировать королеву, был вынужден утверждать, что она царствовала как мужчина.
Третье направление, по которому двинулись позже, связано с поведением Брунгильды именно как женщины{16}. Недавние исследования о семье в раннем средневековье{17} заставляют задуматься о специфически женских стратегиях в использовании насилия. А именно: супруги и вдовы как хранительницы памяти о родне как будто проявляли больше восприимчивости к некоторым коллективным эмоциям, особенно к чувствам стыда и гнева{18}. В рамках варварского общества такой habitus якобы побуждал их предпринимать энергичные действия, направленные на то, чтобы вернуть себе честь. Так, некоторые описывают период с 568 по 613 г. как продолжение нескончаемого цикла родовой мести, делая Брунгильду одной из самых рьяных ее вдохновительниц. Однако другие историки, а именно женщины, считают, что этот образ измыслили мужчины, писавшие историю с VI в.{19} Королева франков могла бы оказаться жертвой женоненавистников всех времен…
Но обязательно ли подменять суд над Брунгильдой судом над ее клеветниками? Среди ее врагов безусловно были мужчины, но немало мужчин было и ее союзниками. И вообще нужен ли здесь суд? Шестьдесят пять лет жизни королевы образуют сложную загадку, и подобную личность не следовало бы сводить только к ее нравственной, культурной или сексуальной составляющей.
Впрочем, проблема по-настоящему заключается не в том, что память Брунгильды очернили, а в том, что ее стерли. Противники намеренно преуменьшают ее власть: Брунгильда якобы царствовала при помощи яда и интриги, одним словом, средств столь же женских, сколь и предосудительных. С помощью подобных низких методов можно манипулировать двором, но не сохранить королевство. Что касается ее сторонников, они смягчали образ, изображая Брунгильду только супругой, матерью или бабушкой королей. В самом деле, долгое время считали, что салический закон отказывал женщинам во всякой власти. Тогда казалось немыслимым, чтобы дама обладала публичной властью, не предав своей сексуальной идентичности или не преступив норм своего века. Так что лучше было придавать Брунгильде черты Бланки Кастильской — хорошей королевы, потому что хорошей матери.
Чтобы правильно оценить личность королевы франков, надо обратиться к современным ей источникам и понять их содержание. Все они утверждают, что особые обстоятельства, сложившиеся между 566 и 583 гг., позволили княгине по имени Брунгильда сосредоточить в своих руках козыри, давшие ей возможность претендовать на верховную власть. Потом тридцать лет эта женщина безраздельно, но не без затруднений царствовала над очень обширной территорией. Как талантливый тактик она не упускала из виду ни одной из сфер, на которые распространялась королевская власть, от юстиции до церковных дел и от дипломатии до фискальной системы. В начале VII в. социальная и политическая обстановка, прежде позволившая ей прийти к власти, изменилась. Брунгильде пришлось столкнуться с чередой серьезных кризисов, угрожавших хитроумному порядку, который ей удалось установить.
ГЛАВА I.
РОЖДЕНИЕ ВАРВАРСКОЙ ЕВРОПЫ
Среди многочисленных изделий из золота и серебра, которыми владела Брунгильда и которые, к сожалению, известны только по текстам, есть большое серебряное блюдо с изображением Энея в центре[2]. Присутствие легендарного основателя Рима в сокровищнице варварской королевы не должно нас удивлять. «Энеиду» Вергилия, самое знаменитое произведение латинской античности, в конце VI в. по-прежнему читали и комментировали и ей по-прежнему подражали{20}. Конечно, время от времени какой-нибудь сравнительно строгий папа чувствовал себя обязанным сделать внушение епископу, проводящему время за декламацией этих историй о языческих героях и богах, вместо того чтобы проповедовать учение Христа{21}. Но эти добродетельные упреки имели лишь слабый эффект. Даже если никто уже не исповедовал старую римскую религию, Вергилий оставался фундаментом ученой культуры, общей для всех элит, будь они светскими или церковными, римскими или германскими.
Однако «Энеида» включала любопытные места, самое знаменитое из которых — пророчество Юпитера о судьбе племени Энея: «Я же могуществу их не кладу ни предела, ни срока, / Дам им вечную власть»{22}. Этими словами верховное божество якобы даровало римлянам вечную власть над всем миром. Во всяком случае, в этом хотел убедить соотечественников, травмированных гражданскими войнами умирающей Республики, император Август, и именно это он просил Вергилия исподволь внушать в своем произведении — с известным успехом. Ведь в период между I и IV вв. нашей эры никто всерьез не усомнился в вечности Рима.
Тем не менее, когда Брунгильда в 580-е гг. созерцала это серебряное блюдо, ситуация на Западе существенно изменилась. Рим был захвачен, территорию бывших провинций занимали варварские королевства, а императорский титул сгинул. В одно и то же время восторжествовало христианство и покончили с собой оракулы. Однако представление о вечности империи, внушаемое шедеврами классической литературы, не было полностью подорвано. Отпечаток римской цивилизации в умах и пейзажах был еще слишком глубок, чтобы времена цезарей можно было легко забыть.
ДОЛГОВРЕМЕННАЯ МОЩЬ РИМСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
