ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ЕВРОПЕЙСКИЙ ТЕАТР
Глава первая.
РОССИЯ И НАЧАЛО ВОЙНЫ ЗА АВСТРИЙСКОЕ НАСЛЕДСТВО
В 1740–1742 годах жизнь дворов крупнейших европейских держав существенно переменилась; главные действующие лица войн за Испанское и за Польское наследство сошли со сцены, уступив место новым, молодым монархам и целой плеяде министров-«ревизионистов». 31 мая 1740 года на отцовском троне воссел Фридрих II, музыкант и литератор, очень скоро удививший окружающих неожиданно воинственным нравом. Австрийский же престол после смерти императора Карла VI (скончавшегося в октябре 1740 года) согласно Прагматической санкции должна была занять его дочь Мария-Терезия — именно это ее право и оспорили соседние монархи, в результате чего началась война за Австрийское наследство, продлившаяся целых восемь лет и охватившая весь европейский континент. Кончина императора заставила прусского короля оставить свои «мирные забавы»; Фридрих признавался Вольтеру, что променял театры, актрис и балеты на порох и пушки. В то время «старая политическая система совершенно преобразилась; точь-в-точь, как тот камень из сна Навуходоносора, который оторвался от горы, ударился в истукана из четырех металлов и раздробил эти металлы все до одного».{4} Воспользовавшись смятением, которое охватило Европу, Фридрих ринулся в бой и аннексировал Силезию (декабрь 1740 года)[5]. Франция и Испания приняли сторону курфюрста Баварского, избранного императором под именем Карла VII{5} и — хотя и не без колебаний — заключили союз с Пруссией против юной наследницы Габсбургов{6}. Что же касается Франции, то смерть кардинала де Флери (январь 1743) совершенно переменила ее внешнюю политику, и по воле повзрослевшего Людовика XV Версаль стал поддерживать католические нации. Георг II, самый старший из государей великих держав, в феврале 1742 года был вынужден отправить в отставку своего министра Уолпола, скомпрометированного в глазах английского общества своей франкофилией. Август III (известный также под именем Фридриха-Августа II) получил — благодаря деятельной поддержке России — польскую и саксонскую короны, и назначил своим первым министром Брюля, заклятого врага пфальцграфов и Гогенцоллернов{7}.
Неустойчивая обстановка в германской империи привела к созданию коалиции, в которую входили Франция, Испания и Бавария; на противоположной стороне сражались Великобритания и Нидерланды, а между ними метались кальвинистская Пруссия, католическая Австрия, «духовные князья»{8}, преданные венскому двору, и лютеранская Саксония, чей перешедший в католичество король правил также и католической Польшей. Наконец, в войну могла вступить и еще одна держава, внушавшая одновременно и страх, и надежды, — православная Россия. Таким образом, война за Австрийское наследство, непосредственной причиной которой были Прагматическая санкция и территориальные споры между германскими государями, имела все шансы превратиться в конфликт мирового масштаба, не уступающий войнам, которые вела Аугсбургская лига, или войне за Испанское наследство. Война грозила охватить не только всю Европу, но также Америку, Индию и даже державу, располагавшуюся, подобно Турции, на двух континентах, — Россию.
Императрица Анна Ивановна скончалась в том же году, что и Карл VI[6]. Наследнику престола Ивану VI к этому времени исполнилось два месяца; регентшей при нем (после недолгого регентства фаворита Анны Ивановны Бирона) была его мать, которую поддерживал фельдмаршал Миних, верный друг Пруссии. Договор об оборонительном союзе, согласно которому Россия обязалась при начале военных действий предоставить Пруссии 5000 человек вспомогательного войска, был подписан в тот самый день, когда в Петербург пришла весть о захвате Силезии. Что следовало предпринять России — воспротивиться или выступить в роли посредницы? Юный император «удовольствовался» неофициальным протестом; петербургский договор остался в силе.
Тем не менее ясности в отношениях между Россией и Пруссией не прибавилось; прежде они никогда не воевали, но международное положение 1740 года грозило превратить бывших союзников в соперников. Между тем не прошло и года, как из Петербурга пришло известие о государственном перевороте, возведшем на престол Елизавету, дочь Петра I. Известие это вызвало у одних серьезные опасения, другим же внушило самые радужные надежды. Фридрих, исключенный из сообщества европейских наций, увидел в России — молодой стране с колоссальной протяженностью и огромным населением — идеальную союзницу. На то у него имелись и геополитические, и стратегические причины. Недаром отец перед смертью завещал ему хранить дружеские отношения с Московией{9}. Перед Россией открывались самые разные возможности: новые власти в Петербурге могли поддержать Пруссию, а могли, напротив, приняв сторону Австрии и Саксонии, сжать ее в тиски[7]. Именно в эту пору монарх из рода Гогенцоллернов осознал необходимость создать общеевропейскую систему, которая соединяла бы Лондон (или — смотря по обстоятельствам — Париж) с Берлином и Санкт-Петербургом и, охраняя его собственные территориальные завоевания, противостояла Габсбургам.
Реакция Пруссии и Франции на воцарение Елизаветы Петровны
Франция стояла у истоков государственного переворота, в результате которого в конце 1741 года российская корона досталась дочери Петра I. Кабинетом короля двигало вовсе не сочувствие молодой женщине, которую некогда прочили в невесты Людовику XV. Под предлогом помощи дочери Петра французские политики стремились внедрить своих доверенных лиц в окружение русской императрицы и таким образом восстановить гегемонию Франции на севере Европы{10}. Для достижения этой цели версальский кабинет натравливал на Россию соседнюю Швецию: со смерти Карла XII две страны постоянно оспаривали одна у другой части территории. Война со Швецией, полагали в Версале, ослабит и без того непрочную российскую власть, представленную императором-младенцем Иваном VI и регентшей Анной Леопольдовной, которую французы считали ставленницей немцев. Возведя на престол Елизавету, французы рассчитывали отстранить от русского двора как советников немецкого происхождения — Остермана, Миниха, Левенвольде, — так и «габсбургскую» партию. Таким образом, при русском дворе повторялись в более скромных масштабах те распри, которые раздирали после смерти Карла VI всю Европу. Успех операции зависел от посланника Людовика XV маркиза де Ла Шетарди. Он должен был разжигать конфликт в Финляндии; если бы война там разгорелась не на шутку, русским пришлось бы перебросить войска из Петербурга на театр военных действий и оставить столицу беззащитной. Подготовка к государственному перевороту велась и внутри императорского дворца; французский дипломат, светский человек и дамский угодник, не жалел подарков и денег, а кроме того, употребил все свои таланты соблазнителя, чтобы уверить празднолюбивую Елизавету в ее благородном призвании[8]. Узнав о приближении шведской армии, 3 000 гвардейцев Преображенского полка собрались, дабы уговорить Елизавету «взять бразды правления в свои руки»[9]. С отвагой, «достойной дочери Петра Великого», она в ночь с 24 на 25 ноября 1741 года встала во главе отряда из 300 гренадеров и пешком, «со штыком наперевес и с гранатами в карманах»{11}, направилась в императорский дворец. Заговорщики ворвались в спальню регентши и ее супруга, бросили взрослых и детей в сани и развезли по частным квартирам. Все, кто правил страной при Анне Леопольдовне, как немцы, так и русские, были немедленно арестованы и заключены в Петропавловскую крепость{12}. Ни единой капли крови пролито не было; новая императрица отдала приказ вывезти семью прежнего императора за пределы России.
Министрам Остерману, Миниху и Левенвольде смертную казнь заменили на пожизненную ссылку в Сибирь вместе с женами и конфискацию имущества. Ла Шетарди в течение нескольких месяцев оставался в фаворе: императрица советовалась с ним обо всем, от пустяков до таких важных дел, как назначение министров{13}. Маркиз умело напоминал Елизавете о моральном и материальном вкладе Людовика XV в восстановление справедливости и порядка в России: Версаль осчастливил Россию и рассчитывал на признательность со стороны царицы{14}.
Известие о долгожданном перевороте вызвало во Франции большую радость; Флери поспешил отправить новой императрице поздравительное послание. Казалось, что прошлые конфликты и те унижения, которым подвергло французское правительство родителей Елизаветы, навсегда забыты. «Король, — сообщал министр, — издавна мечтал увидеть на русском троне дщерь Петра Великого — монарха, чью память французы будут чтить вечно». Кардинал беззастенчиво льстил императрице и уверял, что пол ее величества «не может помешать различить в ней великие и героические доблести ее августейшего родителя»{15}. Петру официально приписывались достоинства, прославляемые философами, дочери — добродетели, чудесным образом унаследованные от отца. В России такой оборот дела смутил служилую знать, выдвинувшуюся благодаря Петровой Табели о рангах, и вызвал ненависть старинного боярства, которое интриги Ла Шетарди оттеснили на второй план. При дворе возникла антифранцузская партия, тайным вождем которой стал Алексей Петрович Бестужев-Рюмин.
