По выжженной равнине, за метром метр
Бостонцы могли праздновать. План Мэйсона оправдал себя на 146 %: после резни в Мистике пекоты перестали существовать. То есть физически они никуда не делись, но недавно еще могущественное племя распалось на десятки групп потерявших боевой дух, каждая со своим вождем. «Герцогу» Сассакусу уже не подчинялись, он, едва избежав гибели от рук своих же людей, обвинивших его в бездарности и ротозействе, повел тех, кто ему еще доверял, к голландскому фронтиру, где надеялся найти защиту и землю для поселения у племен Лонг-Айленда. Однако надежды его не оправдались, как не оправдались и надежды вождей других кланов: принимать «помеченных бедой», тем самым рискуя поругаться с победителями, не хотел никто. Хуже того, не только враги, но и вчерашние союзники отлавливали мелкие группы пекотов, убивая их и относя головы и руки в близлежащие городки, где бостонские представители без обмана выплачивали удачливым охотникам положенное вознаграждение. А тем временем отцы Бостона решили ковать железо, не отходя от кассы, заодно и лишив голландских конкурентов источника поступления мехов. В лагерь у Сэйбрука прибыло пополнение с приказом окончательно решить проблему пекотов, в первую очередь Сассакуса, и в середине июня Джон Мэйсон с большим отрядом – 160 английских колонистов и 40 союзных туземцев – приступил к исполнению. Шансов на спасение у бывших хозяев Коннектикута не было: мало воинов, мало припасов, много раненых, еще больше истощенных скво и детей, плюс скарб, да к тому же и уходить им было некуда. Так что оторваться не удалось: их нагнали у холма Аттанок, где около 200 пекотов, в большинстве женщины и дети, сдались в плен, а мужчины отошли на болото, приготовившись к бою, который, как все понимали, станет для них последним.
Так и сталось. Правда, 60 или 70 воинов, в том числе и «герцог», сумели прорваться через кольцо и уйти, но все дальнейшее было агонией. Не зная, где укрыться, большая часть ушедших вскоре предпочла сдаться на милость победителей, явившись в приграничный городок Хартфорд и сдав оружие. Их не убили, поступив разумнее: самых крепких разобрали в «домашние слуги», а прочих, включая большинство женщин и детей, – всего две-три сотни, выжившие из народа, недавно еще насчитывавшего 4000 душ, – раздали союзникам, могиканам и наррангасетам, взяв с них клятву «перестать быть пекотами». С самыми упрямыми покончил в ходе завершающего рейда Джон Мэйсон, к концу июля зачистив бывшую страну пекотов от пекотского духа, стерев с лица земли все постройки, украшенные тотемами убитого племени. А 5 августа 1637 года в Бостон были торжественно доставлены и вручены городскому совету скальпы Сассакуса, его брата, еще пяти пекотских сашемов и двух десятков последних воинов, убитых «нейтральными» мохавками, посулившими им убежище, но вместо того решившими сделать белым сюрприз. На свободе остался только один военный вождь, Мономотто, мохавкам не поверивший, но о нем с тех пор никто ничего не слышал. И не стало пекотов, совсем не стало: подаренные могиканам и наррангасетам сделались могиканами и наррангасетами, взятые в Бостон вскоре умерли, ибо не умели жить в неволе, а забракованных продали в рабство на Антилы, откуда не вернулся ни один.
Справедливости ради следует сказать, что колонисты, когда первый угар прошел, начали искать оправдания своим действиям. Никто их ни в чем, конечно, не упрекал, и никто не считал истребление «диких язычников» каким-то преступным деянием, но по мемуарам того же Мэйсона ясно видно: что-то в душах все-таки шевелилось. В связи с чем и старались объяснить самим себе и потомству, что осуществляли всего лишь «справедливое возмездие» за «зверскую жестокость» пекотов, за убийства «невинных фермеров», дополняя тем политически оправданным соображением, что-де, не поступи они так, пекоты рано или поздно заключили бы союз с наррангасетами, которые впоследствии перестали быть друзьями. Но эти доводы вряд ли можно принять: пекоты, конечно, были жестоки, но и сами колонисты им в этом смысле не уступали, а о враждебности наррангасетов никто еще и подумать не мог, они, напротив, были верными союзниками Бостона. Да и фермеры фронтира, если уж на то пошло, пострадали не с хухры-мухры, а в итоге совершенно ничем не спровоцированных действий экспедиции Эндикотта. Впрочем, это уже не так важно. Важно, что «пекотская война», хотя и кончилась тотальной победой, многое в жизни колоний изменила. Окрестные племена, – вне зависимости от того, как они относились к пекотам, – сделали выводы; прежнее дружелюбие сменилось настороженностью, если не враждебностью, и вскоре стало ясно, что порознь колониям в случае чего не устоять. А потому, после долгих и сложных переговоров, начавшихся сразу после войны, собравшись в 1643-м в Бостоне, делегаты Плимута, Нью-Хейвена, Массачусетса и Коннектикута, не запрашивая Лондон (королю и парламенту было не до того), подписали Акт о создании Конфедерации Новой Англии – первой ласточки грядущей самостоятельной государственности.
Глава 15. Время Роозевелтов
Да не удивит вас, дорогие друзья, что мы сворачиваем на боковую тропинку. Она, во-первых, идет параллельно нашей с вами дороге, во-вторых, все равно вольется в нее, а в-третьих (оно же и главное), англосаксы англосаксами, а от того факта, что Рузвельты с Вандербильдами по-прежнему рулят, то открыто, то из-за кулис, при всем желании, никуда не денешься…
В отличие от испанцев, искавших в Новом Свете золото и серебро, или англичан, нуждавшихся в землях под заселение, голландцы, основавшие на островке Манхэттен городок Новый Амстердам с фортом Оранж, хотели, примерно как французы в Канаде, только покупать у аборигенов всякие полезные товары, в первую очередь, пушнину, но, в отличие от французов, не собирались никого приобщать к Христу. Поэтому с индейцами они дружили, стараясь не ссориться ни с кем: ни с могиканами, ни с пекотами, ни с ирокезами, – и совершенно не интересовались, кто там побеждает, а кто проигрывает в «бобровых войнах». При этом небольшой – человек 300–400, в основном торговцы плюс сколько-то фермеров, – но процветающий городок был фактической собственностью Вест-Индской компании. То есть формально колония имела статус провинции, но провинция эта – в силу того, что форт Оранж и пристань были взяты компанией в аренду у государства, – на 100 % зависела от поставок продовольствия, пороха, оружия, а стало быть, глава офиса, «директор», был и хозяином города. Без права судить и казнить единолично, но в бытовых, а главное, торговых аспектах – безусловно. И только в 1639-м, правильно решив, что монополия Компании мешает расширению зоны влияния в Новом Свете, власти Голландии эту монополию отменили, после чего буквально за пару лет Новый Амстердам разросся почти вдвое; появились торговцы, никак не связанные с Компанией, жизнь стала свободнее, выросли новые дома, церкви и укрепления. В общем, появилась перспектива. Но при всем том, слово директора офиса по-прежнему было определяющим, а ничего похожего на английскую ассамблею не появилось. Что и понятно: колония существовала не на скудные налоги горожан, а на деньги, которые выделяла Компания, а поскольку влиять на эти деньги никакая ассамблея не могла, так и не стоило городить огород.
Итак, с местными голландцы, в отличие от англичан, с самого начала отбивавших себе «лебенсраум», жили в мире, торговали по согласию, и всех все устраивало. Аж до прибытия в Новый Амстердам нового, пятого по счету директора Виллема Кифта, резко сломавшего схему. Почему? Сложно сказать. Характер у него был тяжелый, тут спору нет, но в соответствии с потребностями времени. Утверждать, что был расистом, вслед за лучшим, видимо, его биографом, тоже оснований нет, – скорее уж, в рамках кальвинистской традиции, просто полагал аборигенов чем-то типа демонов, а потому и боялся. В связи с чем, почти сразу по вступлении в должность, приказал усилить укрепления форта и поставил вопрос об усилении небольшого наемного гарнизона, присланного Компанией для защиты не столько от индейцев, сколько от англичан, если они вдруг задумают недоброе. Поскольку же дополнительных денег Компания на реализацию замыслов не выделяла, единственным вариантом финансирования было решить вопрос за счет индейцев – что Кифт и сделал, в лучших традициях Вещего Олега сообщив окрестным племенам, многочисленным, но разрозненным, что отныне они, нравится им это или нет, данники Нового Амстердама. С чем бедолагам под дулами мушкетов пришлось смириться, и отряды голландцев пошли в полюдье, привозя в город меха и продовольствие, так что очень скоро город был неплохо укреплен, а из Голландии пришло danke за рост поставок пушнины – и Кифт, мужик с амбициями, решил, что теперь он хозяин тайги. В принципе формально так оно и было: в отличие от английских колоний с их общинами, Новый Амстердам считался собственностью Компании и власть директора (если речь не шла о суде) была абсолютной, – но в реальности все директора до того считались с мнением «отцов города». А Кифт это правило нарушил, что, естественно, не способствовало росту популярности.
