И это не громкие слова. Базанкур точно передает волнение маршала Сент-Арно, понимавшего, что перевес русских в артиллерии, как и затянувшийся подъем пехоты, могут дорого стоить. Лишь поняв, что Барралю удалось поднять пушки в количестве, дающем возможность противостоять русской артиллерии, а Буа тоже на плато, Сент-Арно успокоился. По воспоминаниям Базанкура, он снял свое кепи, посмотрел на небо и произнес: «Действительно, с нами Бог».{345}
С французами был не только Бог. На их стороне была военная удача — им удалось использовать ошибку Меншикова, позволившего беспрепятственно поднять артиллерию.
Убедившись, что сражение началось, СентАрно двинул свой штаб вперед — и через несколько минут штаб французского главнокомандующего пересек Альму. Конвой спаги лейтенант де Молен перевел через реку ниже: он не хотел, чтобы яркие красные бурнусы его подчиненных привлекали внимание русских артиллеристов и подвергали, таким образом, опасности жизнь Сент-Арно.{346} Для Меншикова и Раглана подобные «мелочи» не были существенными. В результате свиты обоих главнокомандующих имели к концу дня чаще всего напрасно убитых и раненых офицеров.
До потерь среди чинов английского штаба время еще не пришло, но одни из первых выстрелов батарей Фьева и Робино-Марки были направлены в свиту русского князя, которую французы явно приняли за маневрировавшую кавалерию.
Из-за трудностей с подъемом артиллерии затянулся выход турецких батальонов. Все тропки, тропы и дороги были заполнены поднимающимися французскими пехотинцами, и туркам пришлось ждать своей очереди.
Пока же Боске предпочел не подвергать солдат лишней опасности, давая возможность артиллеристам самим «разбираться» с русскими. Для этого он приказал отвести пехоту за линию артиллерии. Только два батальона 3-го полка зуавов развернулись в 100 метрах впереди и на флангах батарей, прикрывая их. Остальных полковник Табурьеш укрыл за складками местности, чтобы не мешать дуэли артиллеристов.
Самому командиру зуавов не повезло. Избежав пули русского стрелка 20 сентября, он умер на следующий день от внезапно обострившейся холеры.
Ну что ж, с французами все ясно. Теперь снова вернемся к русским.
Французские артиллеристы. Сер. XIX в.Меншиков видит, но выжидает…
Не подлежит сомнению, что первыми неприятельские колонны действительно заметили генерал Кирьяков, находившийся утром 8 сентября недалеко от Тарутинского полка — в самом центре русской позиции, вместе с начальником артиллерии 6-го пехотного корпуса генерал-майором Кишинским.
Начальник артиллерии в оптическую трубу («огромную подзорную трубу, укрепленную на треножнике и направленную на Евпаторию»){347} со смотровой площадки башни телеграфа рассматривал подступы к позиции.
Все происходившее наблюдал находившийся неподалеку светлейший. Рядом с ним постоянно два молодых офицера, которым все происходящее пока кажется не более чем приключением — Владимир Александрович Меншиков, сын главнокомандующего, и юнкер Константин Хомутов, сын наказного атамана Хомутова.{348}
События начинают разворачиваться по нарастающей. Часом раньше Меншиков предупредил Кирьякова о готовности к началу сражения. Сообщавший это Василию Яковлевичу капитан-лейтенант Стеценко вспоминал: «…князь рассматривает позиции неприятеля и часов около 7 или 8 приказывает мне отправиться на левый фланг и передать генералу***[39], что против него опустились возле самого устья Альмы семь или восемь батальонов французов и чтобы он был очень осторожен. Генерал отвечает, что он это видит, но не боится их».{349}
Дивизионный генерал Франсуа Сертен Канробер. Командир 1-й пехотной дивизии.Стеценко сказал мало и одновременно многое. Вопервых, подтвердил лишний раз то, что движение французов вдоль берега не было неожиданностью для Меншикова. Во-вторых, что с этого времени он требовал от Кирьякова внимания и готовности к действиям в любую минуту.
Кирьяков тоже не собирался впадать в истерику и доложил командующему, что готов к встрече неприятеля. Ничего сверхожидаемого. Василий Яковлевич на месте, ободряет войска. Батальоны кричат «ура!», которое слышат в свите Меншикова.{350} Еще один раздражитель князя, который не то чтобы не любит «патриотические массовки», просто ему уже донесли, что командир 17-й дивизии начал банкет, повода для которого пока нет, а шампанского привезли много.
Вскоре все изменилось. Находившийся рядом с командующим А. Панаев увидел, что, едва начав движение, французские войска остановились и «…вся неприятельская боевая линия более трех часов недвижно стояла перед нашими глазами».{351} Мы уже знаем, что это последствия «здорового детского сна» уставших британцев, решивших, что на войну, как и на тот свет, опоздать невозможно.
Меншиков о таких деталях не осведомлен, но почти поверил, что и сегодня сражения не будет. Князь отправляет Панаева к Кирьякову и требует, чтобы с наступлением ночи тот зажег на самой близкой к морю горе костры, дабы «…придать этому месту вид нового бивака».{352}
Прибыв к Кирьякову, Панаев застает идиллию. Стол накрыт, пикник (о котором уже вовсю шепчутся доброжелатели в свите светлейшего) в разгаре, адъютанты широким жестом приглашают присоединиться, при этом следует монолог командира дивизии о положении дел. К сожалению, он сохранился только в интерпретации Панаева и, честное слово, достоин, чтобы привести его в полном объеме.
«Вы уже не первый посланный от Светлейшего, и все об этом левом фланге! Что он беспокоится? Слезайте-ка с коня, да закусите, а мы их угостим — как кур перестреляем; кто на подъем вышел — тот тут и лег… Да не пойдут, бестии, они только делают отвод. У меня там Ракович, он всё подкрепления просит. Куда ему? Там и батальону-то делать нечего! А вот вечером велю развести огни, а нет — так пошлю отсюда команды. Доложите Светлейшему: не пропустим! Я сейчас послал князю сказать о том, что мне Ракович доносит. Неприятель, видите ли, притащил к берегу моря какой-то огромный ящик и положил его на самой Альме, со своей стороны, против подъема на гору, а сам ушел. Я думаю, в этом ящике — чумные; они нас поддеть хотят: думают, вот так мы и побежим рассматривать… ан нет! Я послал сказать Раковичу, чтобы он к этому ящику никого отнюдь не посылал… Вот, возьмите трубу: этот каторжный ящик виден отсюда. Однако надо убрать завтрак и отправить телегу…».{353}
Полковник Бурбаки. На Альме — командир бригады.Эта история про ящик никакого значения и, более того, смысла не имеет и может свидетельствовать только об уровне подготовки высших командиров российской армии. Ее еще несколько раз передадут из уст в уста, постепенно она обрастет новыми деталями, более достойными восточных сказок, нежели трезвой оценки. Будут версии и про чумных, и про чуть ли не новую редакцию Троянского коня, и сверхтвердый материал, из которого он сделан.{354} Не будем повторять соревнование в глупости…
Ну что ж, ящик ящиком, а с 8 утра все перемещения неприятеля перед глазами русского командования. Ни истерики, ни суеты, ни резких изменений планов нет и не предвидится. Так может вести себя главнокомандующий, у которого все идет по разработанному им плану. Даже читая французских авторов, убеждаешься, что план Меншикова, в принципе, сработал: выйдя на плато, Боске, считавший, что ему удалось совершить маневр в одиночестве, оказался один на один с массами русской пехоты, вскоре усиленной артиллерией.{355}
В уверенности, что все идет по его замыслу, русский главнокомандующий, явно не доверявший Кирьякову, отправляется на левый фланг лично.{356}
Для себя отметим одну деталь из «ящичного» монолога Кирьякова — он не представляет, где находится Ракович, и по какому-то странному убеждению считает, что 2-й батальон Минского пехотного полка где-то рядом с Альмой. В действительности, подполковник Ракович от реки достаточно далеко, в нескольких километрах. В события постепенно вмешивается нечто, вскоре сломавшее алгоритм действий князя, нарушившее одному ему известную схему и приведшее к поражению.
Ну вот, и у русских часовая стрелка прошла цифру 11. В воздухе висит напряжение, вот-вот запахнет порохом, но кровь еще не пролилась…
Пока…
СОЮЗНЫЙ ФЛОТ В СРАЖЕНИИ НА АЛЬМЕ
«…участие флота в Альминском сражении принесло существенную пользу союзникам и немало способствовало победе их».
