Но они отвечали:
— Раз жиды, то уж и коммунисты… и всех вас надо перестрелять.
Мы поняли, что напрасно говорить.
Шли молча.
Вокзал был переполнен крестьянами-повстанцами, которые с зловещим любопытством смотрели на нас. Каждый по-своему обвинял нас и каждый выдумывал для нас наказание.
Отовсюду звучало одно:
— Смерть.
Мы слушали и молчали.
Так просидели до часа ночи.
К этому времени прибыли с позиции 5 повстанцев, они обобрали и раздели нас почти догола. Они уже успели убить двух «коммунистов» евреев, и никто из повстанцев не сомневался в принадлежности этих убитых к коммунистам.
Дошла очередь и до нас.
Они устроили совещание и порешили, что нас нужно заколоть штыками. По военным соображениям они отказались от прежнего своего намерения — расстрелять нас, так как боялись, что стрельба вызовет панику среди повстанцев, разрывавших полотно железной дороги. Выполнение смертной казни взяли на себя эти 5 новоприбывших.
Каждый взял за руку одного из нас.
И повел.
Ночь была темная.
Даже на ближайшем расстоянии ничего нельзя было отличить. Предсмертные судороги охватили нас. Языки наши прилипли, и мы не могли произнести ни одного слова. Каждый был погружен в свои мысли и старался не думать о предстоящей смерти.
Мы все-таки надеялись жить.
Наконец молчанье прервал мой отец.
Он стал просить убийц пощадить хотя бы меня, — единственного кормильца остающихся сирот.
Но те на мольбы старика отвечали:
— Каждый за свои грехи погибает.
Вдалеке темнел большой дремучий лес. Нас туда и вели.
Трех старших, моего отца и еще двух евреев, шедших за нами, прикололи штыками. Убийцы так ловко это сделали, что несчастные не успели вымолвить слово, как, обливаясь кровью, упали. Остались в живых только я и еще один еврей Гольдис.
Убийцы взялись за нас.
Державший Гольдиса, приказал ему лечь грудью кверху, для того, объяснил он, чтобы еврей видел, как его будут убивать.
Но Гольдис не послушался.
Лег спиною кверху, чтобы хоть не видеть, как вонзится штык в его тело. Однако убийца настаивал на своем, и бедному еврею пришлось подчиниться. Злодей поднял штык высоко, чтобы возможно ловчее вонзить его в грудь еврея, а бедняга лежал и все это видел. Но в это время, когда штык должен был вонзиться в его тело, он схватил его обеими руками и не дал опуститься ниже. Убийца хотел вырвать штык из его рук и потянул к себе винтовку. Но это послужило только в пользу Гольдиса, который не выпуская штык из рук, был поднят с земли. Мужик с большой силой потянул к себе винтовку, и на этот раз еврей выпустил из рук штык
Мужик не удержался на ногах и упал.
А Гольдис убежал.
Я только слышал, как стали кричать:
— Ловии-те!
Мужик, державший меня, не имел штыка, и решил застрелить меня. Для того, чтобы я не удрал, один из них держал меня за руку. А другой выстрелил.
Пуля проскользнула мимо щеки.
Но не задела.
Он прицелил опять к щеке.
Выстрелил.
Но я отклонил голову и пуля опять не задела меня.
Третий раз он выстрелил.
Пуля ранила руку державшего меня.
Тот отпустил меня на миг.
Я, не теряя времени, побежал.
Убежал я почти в одно время с Гольдисом.
По нас открыли стрельбу.
И опять пролетела пуля, которая задела только кожу моей спины.
Мы побежали без оглядки.
Нет возможности описать того ужаса, какой мы чувствовали в это время.
Я не знал, что делаю. Какая-то сила толкала меня прочь от этого ужасного места, и я ей повиновался, бежал… пока не прибежал к дому одного немца.
И там мы скрылись.
12 дней просидели мы у этого немца, боясь показаться на свет.
Семьи убитых убежали в Ушомир.
Две недели лежали убитые в лесу, пока не стали разлагаться. Немцы боялись заразы, и решили закопать их в землю.
Но мужики не допустили их к лесу.
10 еврейских семейств в селе Давидовке жили всегда в мире с местными крестьянами. С появлением петлюровцев отношения ухудшились. Они увидели, как зверски поступают петлюровцы с евреями, видели, что евреев можно безнаказанно грабить и убивать, и решили «потеребить немного своих жидков».
Они обвиняли нас в том, что мы продаем хлеб большевикам, что мы виновны во всех реквизициях, которые совершают большевики.
Приехал как-то отряд красноармейцев в колонию Горщик, в 7 верстах от нас, и там арестовал несколько немцев-колонистов в качестве заложников для выдачи молодых людей, подлежащих мобилизации. Крестьяне нашей деревни, услыхав о том, решили присоединиться к другим селам, уже восставшим против большевиков, и вооружившись пошли разрушать полотно железной дороги и наступать на Коростень. Мы уже оставили дома и, в тяжком предчувствии разбежались по деревне, чтобы спрятаться у крестьян. Но ни в один крестьянский дом нас не впустили. Два кулака нашего села приказали крестьянам никого из евреев не укрывать.
У одного из кулаков жил сапожник австриец.
Некоторым из нас удалось спрятаться в одном крестьянском сарае, и мы там таились несколько дней. Но вот пришли два крестьянских парня нашего села «с фронта», т. е. от линии железной дороги, и заявили крестьянам от имени своего коменданта, чтобы они собрали всех евреев в один дом и оттуда их никуда не выпускали. Мы решили свои норы оставить и стать под их защиту. Вдруг вошли в наш арестный дом четверо чужаков-соколовцев с намерением нас перебить, но хозяин дома, которому мы внесли 200 рублей, чтобы не дал нас в обиду, не позволил им выполнить их замысел.
И они ушли ни с чем.
Так просидели мы еще сутки.
Тут вошли к нам 7 других чужаков-соколовцев.
И обобрали нас.
Сын мой в это время прятался в сарае.
Видя, что бандиты вошли в дом, он решил выйти из сарая и спрятался во ржи, потому что слышал их разговор убить всех. Об их таком решении мы ничего не знали и были рады, когда они собрались уходить, не обнаружив спрятавшихся.
Но тут вошел сапожник-австриец.
Вооруженный винтовкой, он стал срамить бандитов за то, что они не убивают жидов.
Те все же ушли, никого не тронув.
Австрии пошел за ними.
Кто-то из крестьян указал ему место, где спрятался мой сын и с ним некоторые другие. Австриец пригласил товарища, бандита нашего села, и с ним вместе отправился на поиски.
Нашли моего сына.
И с ним еще еврея.
Убили их.
Вынули из кармана деньги с документами и пошли отыскивать остальных, нашли и хотели убить, но некоторые крестьяне не допустили этого, боясь мести большевиков — «жидовских защитников».
Я указал на мое несчастье.
Хотел пойти забрать дорогой мне труп.
Но крестьяне не хотели выпустить меня.
А через час пришли другие и с злорадством заявили мне:
— Собаки уже грызут твоего сына.
Не вытерпело мое сердце.
Вырвался из дому.
Побежал к штабу повстанцев.
Просил у них повозку, чтобы забрать своего сына, валялся как собака у ног их. Вымолил повозку. Поехал забрать труп.
Потом вырыл могилу в кладовой и там на время похоронил своего сына.
Пришли крестьяне и велели вынуть труп, чтобы, разлагаясь, он не заразил воздух.
…Зарыли его в поле…
В это время повстанцы скрылись, разбитые; и пришли большевики. Крестьяне освободили нас и приказали просить большевиков не сжигать села. С хлебом и солью, с болью в сердце, мы вынуждены были защищать, оправдывать крестьян.
Мой муж был рабочим на стекольном заводе, близ села Обиход, уже 15 лет. В час ночи подъехали к заводу 12 человек бандитов.
Страшно испуганные, мы бросились к дверям и открыли их бандитам, думая этим смягчить их, но они сейчас же, по входе в избу, выстрелили из винтовки и убили моего мужа.
А потом стали бить меня прикладами.
Я, обезумев от ужаса, не издала ни одного звука, и это избавило меня от верной смерти.
Забрав из хаты, что могли, бандиты ушли.
Дети подняли страшный крик.
Бросились к своему дорогому отцу, думая оживить его.
Но труп уже остыл.
А бандиты, не довольствуясь этим убийством, бросили бомбу в хату.
К счастью, разрыв ее никого не убил.
……………………………………………………………………………………………………
В деревне Буки убили двух пожилых евреев. После убийства одного из них, вторично явились бандиты и хотели убить жену и детей его.
Бандит уже поднял винтовку, целясь.
Но тут подбежал случайно подоспевший крестьянин и закричал:
Что ты делаешь?..
Убей лучше раньше детей, не оставляй сирот!
С этими словами он выхватил винтовку у бандита.
Тем спас все семейство.
…………………………………………………………………………………………………….
