Разумеется, датировка собственно «купли» и духовной грамоты вряд ли могли совпасть. Речь идет лишь о юридической фиксации акта продажи Рязанью части удела Москве. Только в октябре 1483 г., например, Иван III закрепил жалованной разводной грамотой волоцкому князю Борису Васильевичу размежевание собственных новгородских владений с ржевскими младшего брата, причем со ссылкой на волю скончавшегося двадцатью годами ранее великого князя Василия Васильевича: «А говоришь, что… пришли к тебе (земли. – А. Л.) от нашего отца»[574].
Как представляется, объяснение всех странностей с «куплей» необходимо искать в особенностях, если не уникальном характере, отношений московского и рязанского великокняжеских домов в XV в. С вокняжением в 1402 г. Федора Ольговича «дальнейшая история Рязани представляет только постепенный переход к окончательному соединению с Москвою»[575]. Для Великого княжества Рязанского этот «постепенный переход» растянулся более чем на столетие, но, вплоть до 1521 г., года включения Рязани в число владений Московского княжества, оно сохраняло, последним из государственных образований, родившихся в домонгольскую эпоху на обломках Киевской Руси, формальную политическую самостоятельность[576]. При этом истоки «соединения» берут свое начало фактически в эпоху Куликовской битвы.
Московско-рязанский «мир вечныи» был закреплен браком 1386–1387 гг. Федора Ольговича и Софии Дмитриевны, возможно всего лишь вторым в долгой истории Москвы и Рязани[577]. Брак сообщил московско-рязанским межгосударственным отношениям своеобразный семейный характер, тем более, что в дальнейшем семейные связи укреплялись и постоянно «подпитывались» иными браками, необязательно прямыми, но, так или иначе, ставившими наследников Дмитрия Ивановича и Олега Ивановича в близко родственные отношения.
В 1400 г. младший брат великого князя московского Василия Дмитриевича, Юрий Дмитриевич, получивший после кончины отца в удел Звенигород и Галич, вступил в брак со смоленской княжной, «женися… в Москве у князь у Юрьи Святославичя Смоленьского, поят дщерь именем Анастасию»[578]. Анастасия Юрьевна, в свою очередь, приходилась внучкой Олегу Ивановичу Рязанскому, тестю отца невесты, и двоюродной племянницей великой княгине рязанской Софии Дмитриевне. Таким образом, Василий и Юрий Дмитриевичи через общую сестру и жену второго были связаны двойным родством с рязанским домом. В пору московской свадьбы князя Юрия Дмитриевича его тесть, изгнанный Витовтом в 1396 г. из Смоленска, нашел убежище в Рязани[579].
Год спустя другая внучка Олега Ивановича, рязанская княжна Василиса, дочь Федора Ольговича и Софии Дмитриевны, была выдана замуж за старшего сына серпуховского князя Владимира Андреевича, Ивана Владимировича[580]. Московская свадьба 1401 г. скрепила пошатнувшиеся было после смерти Дмитрия Ивановича устойчивые союзнические отношения Владимира Андреевича с двоюродным племянником, великим князем московским Василием Дмитриевичем, родным дядей невесты[581].
Во время вспыхнувшей четверть века спустя войны двух ветвей дома московских Калитовичей за московский стол великий князь рязанский Иван Федорович, связанный родственными узами с обеими сторонами конфликта, был вовлечен в него как младший союзник то одной из них, то другой. Показательно в этом отношении докончание 1434 г. занявшего на короткое время Москву князя Юрия Дмитриевича, дяди по матери великого князя рязанского со своим племянником. Договаривающиеся стороны титулуют друг-друга в документе не только, как это обычно принято, «братом стареишим» и «братом молодшим», но также «дядей» и «братычем» («братаничем») – признак преобладания родственных отношений над иерархическими[582]. При этом выясняется, что «братыч» ранее пребывал в таких же союзных отношениях с собственным двоюродным братом и соперником «дяди», великим князем московским Василием Васильевичем, в составе армии которого рязанцы громили галицкие вотчины Юрия Дмитриевича[583].
На самом деле, независимо от того, достался бы московский стол внуку Дмитрия Ивановича или его сыну с наследниками, великий князь рязанский Иван Федорович в любом случае в силу близкого родства был обречен оставаться младшим союзником Москвы, что, очевидно, хорошо понимали обе стороны конфликта.
Рязанский князь по завершении борьбы за московский стол в пользу Василия Васильевича был связан с московским родственником не просто союзническими отношениями, как «брат молодшии», но и обязательством первого в случае военного конфликта с Литвой «поити самому тебя (великого князя рязанского. – А. Л.) боронити», не имевшим, как заметил Б. И. Флоря, аналогов в московско – рязанских докончаниях[584]. Л. В. Черепнин отметил, что обязательство «боронити» в данном случае сформулировано столь общо, что может быть истолковано и в более широком контексте ответственности Москвы за Рязань[585], под «самому» же, без сомнения, надо понимать личное участие Василия Васильевича в защите владений рязанского родственника от посягательств. Тремя годами ранее, во время набега отрядов царевича Мустафы на Переяславль Рязанский великий князь московский посылал на помощь Ивану Федоровичу не просто московские полки, но «двор свои»[586].
Что касается отношений с другим соседом Рязани, Великим княжеством Литовским, то и на этом направлении рязанские суверены находили полное покровительство в Москве. Договоры великих князей московских Василия Васильевича с королем польским и великим князем литовским Казимиром Ягеллоном (1449) и Ивана III с великим князем литовским Александром Казимировичем (1494) содержат близкие в текстовом отношении формулы, провозглашающие московского князя, в случае конфликта Литвы и Рязани, ответчиком за действия последней[587].
Характерно в этом отношении обязательство московского князя «въсчунути» своего рязанского родственника – глагол не из юридической, а разговорной лексики, буквально означающий «увещевать», «бранить и поучать», «давать наставление с угрозами»[588].
Разумеется, московско-рязанские отношения предполагали и обратную ситуацию, «печалование» московским князем интересов рязанского в Литве. Со ссылкой на право покровительства «сестрича нашего», великого князя рязанского Ивана Васильевича московский посол В. Загряжский от имени великого князя Ивана III передал в Вильне в 1497 г. великому князю литовскому Александру Казимировичу претензии Рязани Литве по пограничным спорам, возникшим «опосле нашего с тобою доканчивания» т. е. после заключения московско-литовского договора 1494 г.[589]
Результатом опеки стал, что абсолютно не характерно для политики московских князей, всеми средствами стремившихся к уменьшению числа и размера уделов, территориальный рост Великого княжества Рязанского. Как выяснил Б. И. Флоря, не позднее 1448 г. пронские князья были изгнаны из своего удела и бежали в Литву, а их владения отошли дальнему родственнику, рязанскому князю Ивану Васильевичу[590], что было невозможно без санкции Москвы.
Если после 1428 г. рязанский и пронский князья были связаны неравноправными, договорами с Витовтом, согласно которым великий князь литовский получал право руководить внешней политикой и Рязани, и Пронска против как друг друга, так и против своего московского внука, Василия Васильевича[591], то с кончиной в 1430 г. Витовта ситуация для Рязани переменилась. В московско-рязанской договорной грамоте 1434 г. дяди, сидевшего в Москве Юрия Дмитриевича с рязанским племянником, Иваном Васильевичем имелся специальный пункт об установлении мира между Рязанью и Пронском: Иван Васильевич «со князем… с проньским и с его братьею любовь взял»[592]. Сам факт включения пункта о «взятии любви» в московско-рязанский договор говорит о том, что инициатором примирения выступал «дядя» Юрий Дмитриевич, и следовательно пронские князья Федор, Иван и Андрей Ивановичи были его союзниками в борьбе с племянником, Василием Васильевичем за великокняжеский стол. Не исключено, что изгнание пронских князей и присоединение удела к Рязани стало для них расплатой за нелояльность Василию Васильевичу.
«Окончательное прекращение» и без того относительной самостоятельности Рязани Д. И. Иловайский отнес к 1456 г., обоснованно связав его с переездом осиротевшего малолетнего рязанского князя с сестрой в Москву, под опеку Василия Васильевича[593]. «На грады и на власти» Великого княжества Рязанского были поставлены московские наместники, рязанская монета чеканилась от имени московского князя и по его же «слову» действовала новая администрация[594]. Эти меры, хотя и временные, безусловно, способствовали еще бо́льшему укреплению позиций Москвы в Рязанском княжестве.
