Доблестный Павел Степанович (Нахимов) возвращался с бастионов…
Один из севастопольцев, идя навстречу доблестному адмиралу, заметил ему, что он не бережет себя и при всякой тревоге подвергается опасности…
– Что будет, – заключил он, – если Севастополь вас утратит!..
Нахмурилось чело адмирала…
– Не то вы говорите-с, – возразил Павел Степанович, – убьют-с меня, убьют-с вас-с, это ничего-с!.. а вот если «израсходуют» князя Васильчикова или генерала Тотлебена – это беда-с; без них не сдобровать-с и Севастополю!..
Истина слов, произнесенная устами доблестного представителя храбрых моряков, была прочувствована и сознана севастопольцами… Да и не только гарнизон, но и войска, раскиданные по северным прибрежьям севастопольской бухты, с именем князя Виктора Илларионовича Васильчикова сочетали свое доверие, свои надежды!..»
Надежды оправдались. Севастопольский гарнизон отслужил свою службу верно и сверхъестественно, точно так же, как начальник штаба этого смелого гарнизона исполнил долг свой самым блестящим образом.
Севастополь после трех месяцев осады. – Жизнь в городе и на бастионах. – Ночные вылазки и ложные тревоги
Прошло три месяца осады, но и теперь, точно так же, как вначале, над Севастополем висит гул непроглядных выстрелов и шлепанье снарядов. Обитатели города привыкли ко всему этому настолько, что не обращают на них никакого внимания, лишь только пробитые крыши, разбитые стекла и рамы да разрушенные дома свидетельствуют, что это не мирный город, а город брани и тревог.
С пристани на Северной стороне видно уже, что там, за бухтой, в самом городе, совершается что-то особенное, не похожее на обыкновенную мирную жизнь. Здесь у пристани народ кишмя кишит; здесь люди, скот и повозки толкутся на набережной, преимущественно возле пароходов, на которые нагружают вещи, отсылаемые на Южную сторону. По бухте беспрерывно снуют суда разных видов: весельные большие и малые, парусные и паровые с бездной вещей самых разнообразных видов. На палубах судов видны солдаты, рогатый скот на порции войскам, возы сена, бочки, кули, лошади, орудия, крепостные станки, окровавленные мешки с резаным сырым мясом и возле них женщины и дети. Тут же причаливают один за другим баркасы с печальным грузом. На одном доверху наложены простые неокрашенные гробы с телами умерших смертью праведных, на другом лежат кучи тел без гробов, прикрытые рогожей. Сев в лодку, перевалившись через бухту и выходя на пристани южной части города, вы встречаете на первых ее ступенях кучи заржавевших уже ядер, бомб и картечи. Подвигаясь далее, видите большую площадь, на которой лежат пушки разных калибров на станках и без станков, огромные брусья и опять кучи ядер, бомб и картечи. За ними стоят лошади, повозки, спящие и двигающиеся солдаты, офицеры, женщины и дети. В стороне бабы продают булки и пироги, русские мужики с самоваром кричат: «Сбитень горячий!»
Направо улица, загороженная баррикадой, налево дом, у дверей которого стоят солдаты с окровавленными носилками. За баррикадой стоит несколько пушек, и при них сидит матрос, покуривая трубочку. По всей площади разбросаны телеги с сеном, с кулями и бочками; кое-где между толпой пробирается офицер верхом либо генерал на дрожках. Повсюду слышен шум и говор. Здесь рынок, здесь место отдыха утомленных продолжительной службой на бастионах, здесь смех и горе.
За баррикадой начинается самая оживленная часть города. С обеих сторон улиц, по дороге к оборонительной линии, виднеются еще уцелевшие вывески лавок и трактиров, на пути встречаются офицеры, купцы, женщины в шляпках и платочках. Каждый день, при закате солнца, здесь играет хор военной музыки и на бульваре собирается большая толпа гуляющих.
Суда Черноморского флота величественно покачиваются в родных им волнах, но грустно моряку видеть ряд мелких судов, исполняющих обязанность мостовых флашкоутов.
В этой части города еще сохранилась вся обстановка мирной жизни. Тут еще можно было видеть людей, заботящихся об удобствах жизни; дам, разряженных и спокойно прогуливающихся по бульвару; детей, бегающих, катающих ядра и бомбы и весело играющих в войну рядом с настоящей войной и в нескольких стах саженях от смерти со всеми ее ужасами…
Гул выстрелов, падающие и катящиеся по земле снаряды, приковывая к себе внимание детей, поражали их молодое воображение. В ту пору начинавший лепетать ребенок вместо родных слов «папа», «мама» или «няня» явственно говорил: «ядро», «бомба» или «граната». Бегавшие по улицам дети проявляли еще более воинственное настроение в своих играх. Разделившись на две партии, они затевали потешную войну. Одна партия представляла русских, другая – союзных врагов. Сначала комки грязи и камни заменяли сражающимся бомбы, но потом шуточная возня скоро переходила в действительную драку, и часто обе окровавленные партии оставляли место сражений только при появлении квартального надзирателя или внушительной казачьей нагайки.
В это время Севастополь еще делился на две половины: мирную, с тихими ее привычками, и совершенно военную – грозно-боевую.
Баррикады в дальнем конце Морской и других улиц разделяли эти две половины, не похожие друг на друга. Пройдя одну из этих баррикад, встречались уже дома, по большей части оставленные жителями, частью занятые войсками, а частью стоящие пустыми. Здесь уже не было вывесок, двери закрыты досками, окна выбиты, у некоторых домов отбит угол стены, у других пробита крыша. Улица, вымощенная ядрами, испещрена ямами с водой, вырытыми в каменистом грунте бомбами. На улице видны были команды проходящих солдат, встречались и женщины, но реже и не в шляпках, конечно, а в старой шубейке и солдатских сапогах. Все это двигалось, спешило, но без суеты и без всякого опасения. Севастопольцы как будто не знали, что такое опасность, и не признавали ее. Они не видели страха и опасности в самых ужасных местах, там, где не проходило минуты, чтобы не взвизгнула пуля, не пролетело ядро, не разорвалась бомба.
Вся северная и западная сторона Малахова кургана были покрыты домиками матросов, наполненными их семействами. Женщины мыли белье офицерам, торговали не только в городе, но даже и на самом Малаховом кургане. Сидя около ворот укрепления, они продавали булки, пироги, квас, закуску и всякую всячину, которую солдаты тут же, у кого бывала лишняя копейка, запивали сбитнем. Дня не проходило, чтобы не было несчастного случая с кем-либо из подобных торговок, между тем остальные спокойно продолжали свои занятия, не обращая на это никакого внимания. Убьет такую бабу, два тут же закусывавших солдата подхватят убитую и понесут в часовню.
– Откуда, землячки, несете? – спросит одна из торгующих.
– С Малахова, – ответят они.
– Что же так?
– Да вот грех-то ноне поутру случился: осколок в брюхо воткнись – ну и померла. Баба ведь: много ли ей надо!
– Ишь оказия! – проговорит равнодушно торговка и станет сзывать покупателей, как будто ей не угрожает точно такая же опасность.
В Севастополе подобные сцены повторялись ежеминутно и к ним все привыкли.
На местах, можно сказать, засыпаемых штуцерными пулями неприятеля, люди ходили день и ночь без всякой торопливости, не удостаивая даже взглядом места, откуда сыпались выстрелы. Перед проходящим солдатом идет товарищ, глядь – и повалился; солдат равнодушно или пройдет мимо, или, подняв товарища, понесет куда следует, долго преследуемый докучливым свистом пуль.
Среди оставшихся жителей не было заметно ни отчаяния, ни беспокойства. Правда, с наступлением утра они не справлялись о здоровье соседа, а старались узнать, цел ли его дом, жив ли он сам.
– Дунька, а Дунька! Жива ли ты? – слышался женский голос, кричавший из окна и через узкую улицу выкликивавший соседку.
– Жива, – отвечает голос из избенки. – Только ночью, слышь, осколок крышу провалил.
– Хорошо, что не голову.
– Вестимо хорошо, – отвечает от же голос.
– Пойдешь за водой?
– Пойдем.
И поплетутся они вдоль улицы под градом всякого рода снарядов.
Там, в конце этой улицы, видны все более и более разрушенные дома, а впереди рисуется черное, грязное и изрытое пространство, нечто вроде укрепления. Приближаясь к нему, встречаются не дома, а груда развалин, куча камней, всякого мусора, глины и бревен. Здесь меньше народу, солдаты ходят ускоренным шагом, на дороге видны следы крови и непременно попадаются носилки с убитыми или ранеными.
Над вами, в воздухе, кружатся, слегка посвистывая, несколько бомб. Медленный и приятный на вид полет их, по-видимому, не сулит никакой опасности, но стоит только ей лопнуть – или разрешиться, как говорят солдаты, – и множество осколков с визгом и звоном разлетятся во все стороны, разнося с собой по всем направлениям смерть и увечья.
Морская улица выходила на Театральную площадь. В начале осады на этой площади происходила смена полков, назначенных на бастионы и возвращающихся на отдых. Неприятель, заметив скопление на площади войск, направлял туда свой огонь, поддерживая его даже и в то время, когда войск там не было. В короткое время площадь сделалась непроходимой, и полки стали строиться вдоль Морской улицы.
