Розовый бриллиант и бразильские топазы
Той же любимой невестке и на тех же условиях вдова Павла I отписала свое «прекрасное» кольцо с розовым бриллиантом, сделанное в начале века Яковом Дювалем. Императрица же Александра Феодоровна повелела превратить подарок свекрови в булавку, которую, согласно воле дарительницы, после смерти супруги Николая I присоединили к коронным вещам[175].
Императрица Мария Феодоровна приобрела «на собственные деньги» сей «бесподобный камень, один из редчайших камней Индии старых добыч Голконды», притом «исключительной чистоты и мягкости тона»[176], а весом в 3 5/16 карата. В обрамлении уникального диаманта Яков Дюваль намеренно применил только алмазы огранки «роза» с их искристым мерцанием, чтобы яркий блеск привычного, но уже приевшегося бриллиантового ободка не помешал бы наслаждаться редкостным цветом и прекрасной огранкой розового красавца, заключенного в специально приподнятую глухую кольцевую оправу. На золотой овал ее, видный между двумя рядами роз в серебре, ювелир аккуратно нанес для усиления контраста черную эмаль. Зато сплошная вереница алмазов третьего, почти скрытого от глаз внешнего венца помещена в ажурную оправу, что придает изящество и даже некоторую легкость жуковине бывшего перстня[177].
Когда в 1922 году разбирали коронные бриллианты, геммолог Александр Евгеньевич Ферсман, увидевший редкостный розовый алмаз, был поражен, насколько оттенок камня близок к цвету «хорошо выжженного бразильского топаза»[178]. (См. цвет. илл. 19, справа.)
Однако именно во второе десятилетие XIX века подобные бразильские топазы становятся чрезвычайно модными при петербургском Дворе.
13 сентября 1811 года Франсуа Дюваль представил своей патронессе целый набор драгоценных украшений из топазов и бриллиантов, стоивший десять тысяч рублей[179]. Императрица Мария Феодоровна явно хотела располагать сим великолепным гарнитуром ко времени предстоящих родов в далекой Германии ее третьей дочери, супруги герцога Карла-Фридриха Саксен-Веймарского и Эйзенахского. Вскоре оттуда пришла радостная весточка. Довольная августейшая матушка как раз в эти осенние дни еще наслаждалась жизнью в любимом Павловске и, зайдя в один из павильонов, написала в находившемся там дневнике: «Прощаюсь с моей красивой Фермой 27 сентября почти сразу после получения радостной новости о счастливом разрешении моей дорогой доброй Марии и о рождении моей второй внучки»[180].
Не приходится сомневаться, что Мария Павловна с восхищением приняла чудесный подарок, доставленный из России. Рисунок шатонов с топазом, окруженным двойным кольцом алмазов, напоминал о розовом бриллианте материнского кольца. Только теперь двойной ободок составляли бриллианты в ажурных кольцевых оправах, соединенных между собой в единую конструкцию редкими радиальными прутками. Колье дополняли точно такие же подвески-панделоки, как у серег, а окружающие их внешние алмазные ободки, закрепленные подвижно, завершались наверху крошечным прелестным бантиком. Особенно красив, хотя и прост по рисунку был съемный фермуар: двойной ажурный ряд металлической оправы казался испускаемыми розовым камнем лучами, завершающимися ослепительным сиянием диамантов. Самой фантазийной вещью гарнитура была кулон-брошь, называемая по-французски «devant de corsage», поскольку такое украшение по тогдашней моде непременно акцентировало центр корсажа на груди очаровательниц. Крупный овальный топаз возлежал на дивном треугольном бриллианте, покоящемся, как в гнездышке, в развилке двух зеркально симметричных веточек с листочками и тяжело свисающими кистями соцветий, а на пересечении стеблей был вывязан бант, от коего тяжело, покачиваясь в алмазном обрамлении, свисала грушевидная подвеска.
Новорожденную крошку-принцессу Августу впоследствии ожидал высокий жребий: она вышла замуж за принца Вильгельма Прусского, будущего первого германского императора. А памятный убор из розовых топазов переходил от матери к дочери, пока не очутился среди сокровищ Шведского королевского дома[181].
Уники царства минералов, дарованные императрице Марии Феодоровне заботливым супругом
Еще Павел I отлично знал об увлечении своей благоверной всевозможными минералами, предпочтительно редкостными, а поэтому старался радовать супругу в ее праздники уникальными самоцветами, оправленными в достойную оправу искусными руками Якова Дюваля, «Собственного ювелира» капризного русского самодержца.
22 июля 1797 года, в день Ангела (или тезоименитства, как тогда выражались) возлюбленной супруги монарх удостоил ее перстнем с чрезвычайно красивым сапфиром в обрамлении драгоценных бриллиантов, стоившим всего лишь 3800 рублей[182]. Но потом подарки становились все дороже и дороже.
Ровно через год императрица Мария Феодоровна получила от предупредительного мужа «привеску»-кулон из «великолепного опала, окруженного крупными бриллиантами», на сей раз уже в 9500 рублей[183].
Опалы издавна привлекали взоры любителей камня своей необычной красотой. Восхищался ими и автор знаменитой «Естественной истории» – погибший 25 августа 79 года при извержении Везувия Гай Плиний Секунд Старший, ибо «есть в них нежнейший огонь, нежели в карбункулах, блестящая багряность аметиста, есть морецветная зелень смарагда, и все светятся ровно в неимоверном смешении». Да и позже завораживающе переливчатые красавцы соперничали по цене с диамантами, поскольку знатоки с апломбом уверяли: «Гораздо скорее можно найти несколько сот наилучших алмазов, нежели десяток опалов без всякого порока». И вдруг с начала XIX века в Европе опалы стали считать камнями, приносящими несчастье, и к середине столетия торговля ими совершенно заглохла.
Источник смешного суеверия удалось обнаружить кандидату геолого-минералогических наук Спартаку Фатыховичу Ахметову в «историческом» романе Вальтер Скотта «Карл Смелый, или Анна Гейерштейнская, дева мрака», появившемся в русском переводе в «Северной Пальмире» лишь в 1830 году Для удобства чтения пухлый опус британца издали пятью небольшими томиками. Роман привлекал лихо закрученной интригой, звучными именами и таинственной мистикой. И что же выяснилось? Дамы берегли не только свои прекрасные очи от излишнего напряжения, но и волнуясь за безупречную гладкость лиц, боялись, что на их нежной коже от переживаний появятся нежелательные складочки-морщинки. На страницах же книги модного писателя разыгрывались нешуточные страсти.
В.Л. Боровиковский. Павел I в костюме гроссмейстера Мальтийского ордена. 1800 г.
Действие «Анны Гейерштейнской» начиналось в 1474 году, события разворачивались в Швейцарии, Франции и Англии, графы, бароны и дворяне отважно сражались на войне Алой и Белой Роз, не забыты были ни герцог Бургундский Карл Смелый, ни британский король Эдуард IV, ни повелитель Франции, коварный Людовик XI, ни даже злой дух Понтия Пилата. И, конечно же, искусный романист не обошелся без парочки беззаветно страдающих влюбленных. У прекрасной леди Анны, дамы сердца храброго рыцаря Артура, оказывается, была таинственная бабушка, явившаяся будущему супругу при странных обстоятельствах. Дедушка-барон, занимавшийся чернокнижничеством, получил в награду от тех, что «являются прежде, чем пропоет утренний петел»-петух, серебряную лампаду на мраморном подножии, испещренном загадочными иероглифами. Сей ученый муж однажды, войдя в комнату замка, остолбенел, увидев, что на волшебном пьедестале вместо погасшей лампады «стояла прелестная молодая женщина в персидской одежде алого цвета. На ней не было ни чалмы, никакого другого головного убора, кроме головной ленты, продетой сквозь ее волосы и прикрепленной золотой пряжкою, украшенною огромным опалом, который при разнообразии цветов, свойственных сему камню, сиял красноватым оттенком, подобным огненной искре». Естественно, барон женился на очаровательной незнакомке, назвавшейся Гермионой.
Все бы хорошо, но баронесса никогда не расставалась со своим опалом, а, когда ей приходилось снимать его, убирая волосы в прическу, она на эти мгновения становилась необыкновенно задумчивой и молчаливой. Водруженный же на голову красавицы, дивный самоцвет странно сам менялся, как будто отражая настроения своей хозяйки: в минуты ее возбуждения он «изливал из себя пламя, подобное огненному языку, гораздо ярче обычного», при оживленном разговоре в сумерках камень «сиял ярким лучом, который, казалось, происходил от него самого, а не как обыкновенно, через отражение какого-нибудь внешнего света». Зато стоило леди Гермионе вспылить, как «темно-красные искры сыпались из таинственного Талисмана». Больше всего красавица страшилась, чтобы на сей обворожительный амулет не попала вода, даже святая. Но не убереглась.
