Это практически чистый конденсат ожиданий тогдашнего общества, его среднеарифметических представлений о красоте, романтике, «обо всём изячном» …
Художник Николай Врангель встречает поезда, на которых, как сообщали, она приезжает в Петербург, и бросается в ноги уже десятой рыжеволосой девушке. Константин Сомов объявил, что готов для сохранения тайны поехать с завязанными глазами к Черубине и рисовать её портрет.
Её точно видели на балу у княгини такой-то. Главный Дон Жуан «тусовки» Николай Гумилёв почти уже отбил Черубину у Маковского.
Потом… какая-то интрига с участием Михаила Кузмина, получившего и передавшего редактору её номер телефона. Дрожащий (наверно) Маковский снимает трубку, диктует цифры барышне-телефонистке и слышит голос: «Елизавета Ивановна слушает».
На неизбежном теперь личном свидании Черубина показалась Маковскому очень некрасивой (Дмитриева хромала и болела чахоткой), совершенно неромантичной, и, что характерно, стихи её (теперь) были такими же унылыми. Публикации прекратились. У оскорблённого «почти покорителя красавицы Черубины» Гумилёва произошла дуэль с «продюсером» Волошиным, по счастью, бескровная.
Что красивее: Черубина де Габриак или, например, Лада Дэнс, Крис Кельми (ещё один современный рок-музыкант, в миру Толя Калинкин) – это оставим на усмотрение читателя, важнее – известные принципы поэтов-символистов: «Жизнь поэта должна быть продолжением творчества» и «Поэт должен сам творить свою жизнь, как и свои стихи». То есть: биография поэта столь же важна, как и стихи. И – пресса им в помощь! – начиная с 1900-х, в отличие от тех годов дальних, глухих, когда в сердцах царили сон и мгла, в Мельхиоровом веке каждый божий день полон сенсациями, скандалами, интригами, расследованиями.
И чем это принципиально отличается от нынешней тусовки с сергезверевым, никасафроновым, пугачёво-киркорьем? Кое-чем всё же отличается, и признать необходимо следующее. Многие поэты и художники были очень талантливы, но большинство из них по-настоящему реализовало свой талант вне эстетических и хронологических рамок Серебряного века. Последние протянулись аж до 1940-х годов, до кончины главных представителей эпохи, но это, по-моему, полный сбой систематизаторства. Или умышленное подыгрывание мельхиоровцам, расширение сферы их достижений. Пушкин не был в 1835 году «Сверчком» арзамасского кружка. Достоевский в 1880 году не был петрашевцем, и то собрание говорунов 1848 года не имеет права приписать себе шедевры последующих эпох, например, «Братьев Карамазовых» и «Россию и Европу» (Николай Данилевский тоже посещал петрашевские пятницы). Лучшие из мельхиоровцев, переживших трагедию 1917 года, показали пример Преодоления. Когда-то в них словно ткнули пальцем: «Вы будете называться Серебряный век, “соловьёвцы” (высший эпитет для Блока, Вяч. Иванова) », сделав индивидуально талантливых коллективно бездарными. Но вне этой «тусовки», кто в Воронеже, кто в Праге, кто в очереди к лубянковскому окошку приёма передач, они мучительно преодолевали и преодолели ту серебряновековую эпидемию.
Пусть для этого должен был прекратить существование их журнал «Весы», закрыться сотня газет – пусть и вместе с Госдумой, быть разогнанной тусовка – пусть и вместе с Учредительным собранием… И хотя главный редактор «Весов» Валерий Брюсов говорил читающей публике преимущественно о себе, любимом, в остальном как-то поддерживая среднедекадентский уровень, должна была закончиться целая эпоха, страна, чтобы новое, гораздо более плодотворное объединение «Русский авангард» «переформатировало» уцелевших, доказав, сколь бездарным было их предыдущее «залиговывание». Характерно, что наибольшие успехи «Русского авангарда» были в 1920-е годы. (А дягилевские сезоны это всё же гениальный тюнинг классического балета, надоедавшего ещё Евгению Онегину.)
«Русский авангард» продвигали уже преимущественно футуристы, хотя и записанные в «каталоге» Серебряного века в одном ряду, через запятую со старшими и младшими символистами, акмеистами, имажинистами, но выросшие на эстетической ненависти к символистам. Футуристическая «Пощёчина общественному вкусу» , вышедшая под новый, 1913 год, и сборник «Смена вех» (1922) закрывали «проект» Соловьёва и Бердяева и показали пример Преодоления.
Из манифеста «Пощёчина общественному вкусу».
«Кто же, доверчивый, обратит последнюю Любовь к парфюмерному блуду Бальмонта? В ней ли отражение мужественной души сегодняшнего дня? Кто же, трусливый, устрашится стащить бумажные латы с чёрного фрака воина Брюсова? Или на них зори неведомых красот?
Вымойте ваши руки, прикасавшиеся к грязной слизи книг, написанных этими бесчисленными Леонидами Андреевыми.
Всем этим Максимам Горьким, Куприным, Блокам, Сологубам, Аверченко, Чёрным, Кузминым, Буниным и проч. – нужна лишь дача на реке. Такую награду даёт судьба портным.
С высоты небоскрёбов мы взираем на их ничтожество!»
3. Просветление Саши Чёрного
С подросших за эти сто лет небоскрёбов можно и нам «воззреть», бросить прощальный взгляд хотя бы на одного из списка футуристически проклятых.
Саша Чёрный – главная звезда журнала «Сатирикон» и прочих дореволюционных остросатирических изданий. Другой псевдоним, помимо Чёрного, у Александра Михайловича Гликберга был Мечтатель.
«…Дерзкая политическая сатира… обличение мелочности, пустоты и однообразия суетного мещанского существования… сочетание сарказма с нотами пессимизма…» – это я скачал из статей о Саше Чёрном, а сами его стихи могу воспроизвести даже на память – они были положены на музыку и составили великолепную пластинку Александра Градского «Сатиры»:
В книгах гений Соловьёвых,
Гейне, Гёте и Золя.
А вокруг от Ивановых
Содрогается земля.
На полотнах – Магдалины,
Сонм Мадонн, Венер и Фрин,
А вокруг – кривые спины
Мутноглазых Акулин.
Пример Чёрного хорош тем, что у него есть и талант, и чувство долга: в 1914 году он ушёл на войну. Пусть не на передовую, как Гумилёв, а солдатом при полевом лазарете, но и это – реальный подвиг на фоне остальной декадентской «тусовки». А то, что в марте 1917 года Саша Чёрный был Временным правительством назначен заместителем комиссара Северного фронта, это, конечно, больше говорит о самом правительстве. Я уж описывал «поддувавший» в ту эпоху под всё и всяческие двери богемный дух – и бизнес-элита (Савва Морозов), и Дума, и правительство.
Как-то я пытался до-представить, до-вообразить: а вдруг возникла бы какая-нибудь бюрократическая, политическая надобность у секретаря Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства написать по какому-то поводу замкомиссару Северного фронта? И тогда в анналы нашей истории попала бы «Служебная переписка» двух высокопоставленных сотрудников Временного правительства Александра Блока и Саши Чёрного… Может, даже с постскриптумами … а ещё вчера ночью я написал вещицу.
А если бы у секретаря Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства А. Блока возникла служебная надобность прояснить ситуацию на Юго-Западном фронте (всё-таки именно командующие фронтами вместе с Гучковым-Родзянко ссаживали Николая с престола), то… и там он наткнулся бы на родственную душу: помощник комиссара фронта – известный литературный критик Виктор Шкловский.
Но это я отвлёкся. А Сашу Чёрного в эмиграции захватывает жуткая тоска по России. Далее – нарезка из критических статей о нём:
«…начиная с цикла “Русская Помпея” (1919), впервые обозначившем мотив ностальгии, отчётливо звучащий в эмигрантском творчестве поэта… Щемящей тоской по утраченной Родине, острым ощущением бесприютности пронизаны книга стихов Чёрного “Жажда” (1923), поэма “Кому в эмиграции жить хорошо” (1932), обнаружившая единственного счастливца на чужбине – малыша в кроватке…»
Понимаете ли вы… всю громадность разницы (как между живым человеком и паспортной “фоткой”)?! То , что «… в книгах гений Соловьёвых» – это ему сказали когда-то. Ткнули, очертили наставническим ногтем в книжке: Зазубри! Передай по цепочке говорящих попугаев…
А то, что «… сотрясаемая Ивановыми земля» и была его Земля обетованная, утраченная – это он дошёл сам. Жизнью дошёл.
4. А ещё в знаменитой «Башне», кружке Вяч. Иванова, однажды…
…но не будем тянуть дольше и дальше цепочку подобных Историй… Прервёмся, ибо Ценители утонченной философии, поэзии и такую уже сочтут за дискредитацию. Скажут, что оценивать поэтов, философов надо «по творениям», а не как в школе – «по поведению». Но наиболее значительные произведения лучших творцов Серебряного века написаны ими после, пускай и вынужденного, как ссылка Пушкина, ухода из той «тусовки», вернее, после её «закрытия в связи с известными событиями – революцией и Гражданской войной». Мандельштамо-, Ахматово– и Цветаевоведы это подтвердят. О талантах же Черубины, Брюсова, Бальмонта, ещё трёх дюжин поэтов, которые, например, запечатлены на лекции Белого/Брюсова в хороводе вокруг револьвера поэтессы Нины, и о талантах сотнях других, которые не попали на знаменитую лекцию, сегодня сказать сложно. Тогда-то на них глядели, как в подзорную трубу, как в детский игрушечный калейдоскоп, а для реального рассмотрения их талантов нужен микроскоп, причём мощный.
