В течение непродолжительного царствования Джаны-бека в Крыму совершилось несколько фактов, изменивших прежнее положение и пределы татарской власти в этом уделе, а именно: в 1344 и 1345 годах татары тщетно пытались овладеть Кафою, и Джаны-бек, продлив войну с генуэзскими поселенцами до 1347 года, заключил с ними мир, уступив им некоторые льготы по территориальному распространению их колоний[392]. Надо полагать, что генуэзские поселенцы Кафы зорко следили за ходом дел в Золотой Орде и воспользовались случившимся там после смерти Узбек-хана замешательством в наследовании его трона для того, чтобы или вовсе избавиться от всякой татарской зависимости, или же, по крайней мере, ослабить сколько возможно эту зависимость. Татары же, в свою очередь, неохотно поступились своими властными правами и стали было поддерживать их силою оружия; но успех на этот раз был на стороне неверных, и хан помирился с ними на условии некоторых с своей стороны уступок. Такая неустойка татар в распре со строптивыми европейскими колонистами должна быть приписана шаткости положения представителей ханской власти в Крыму, наместников, которые, по-видимому, соперничали между собою, как это явствует из частой смены их. После Мелик-Темира наместником-правителем Крыма был Зейя-эд-Дин Рамазан, сидевший там в 750 = 1350 году[393]. Долго ли Рамазан занимал свой пост, с точностью трудно сказать. В марте 1356 года он заключил с венецианцами договор, по которому им был открыт доступ в порт Провант, к западу от Кафы[394]. По арабским источникам, после Рамазана в Крыму утвердился в качестве наместника Алибек, сын Исы, сына Толук-Тимура, также бывшего Крымского наместника[395]. Между тем в числе венецианских архивных документов есть небольшая грамотка, в которой солхатский правитель уступает венецианцам, кроме Прованта, другие гавани в Крыму. Имя этого правителя там изображено так: Cotuletamur, Signer de Sorgati, что в татарском смысле надо читать по Гаммеру Kutlugh Timur, а по Бруну Котлог-Темир, которого он и считает преемником Рамазана[397]. Грамота эта без обозначения года и составляет придаток в договорному ярлыку хана Бирды-бека, помеченному 759 = 1358 годом. Взаимное соотношение обоих документов обнаруживается лишь косвенным образом, из тожества имен венецианских уполномоченных, упоминаемых в заглавии ярлыка Бирды-бека и в тексте грамотки Cotuletamur'а; совместность же нахождения их еще не может служить достаточным основанием их однопредметности, ибо в архивах иногда находятся соединенными вместе акты, не имеющие ничего общего между собой[398]. В числе сложных татарских имен прежнего времени так часто встречаются имена, в которых одною из составных частей является слово «кутлук», или «кутлу», например Кутлу-бек, Кутлу-Буга, Кутлу-Тимур и т.п., и так часто упоминаются исторические лица, носившие которое-нибудь из этих имен, что нетрудно было смешивать их даже и современникам их, а тем паче последующим писателям. Затем, итальянские писцы-переводчики были мастера на искажения татарских имен и терминов: например, в упомянутом ярлыке Бирды-бека они поместили каких-то «Signori'de Chumani»[399] на что г. Говордз обращает особенное внимание, как на серьезный факт[400], не подозревая тут очевидного искажения татарского титула «туман-бек». При всем том однако же мы думаем, что арабы напутали, говоря, что преемником Рамазана был «Али-бек сын Исы, сына Толук-Тимура». Родство искомого лица с Толук-Тимуром и то, что тут замешан какой-то Иса, заставляет с уверенностью полагать, что называемый арабами Али-бек был не кто иной, как Кутлу-Тимур, сын Толук-Тимура, упоминаемый Ибн-Батутою, который пишет, что они поехали в сообществе эмира Толук-Тимура, брата его, Исы, и двух сыновей его, Кутяу-Думура и Сары-бека[401]. Что некоторого рода наследственная преемственность в занятии правительственных постов в Крыму была в ходу, это отчасти видно из того, что еще позднее сын наместника Зейя-эд-Дина Рамазана, Хасан, является в Египет послом от Токтамыша, владевшего Крымом[402]. Тем не менее однако ж внук Толук-Темира, каким считают арабские историки преемника Рамазана, был бы чересчур молод для занятия высшего поста наместнического.
Итак Кутлук-Тимур, кто бы он ни был по происхождению, ставши наместником в Крыме, превзошел своих предшественников в уступчивости в пользу венецианцев до того, что отдал им гавань Солдайскую и Caliera, или нынешний Огуз. Подобная предупредительность татарского правителя относительно неверных франков просто необычайна, после того крутого режима, каким незадолго перед этим ознаменовал себя Толук-Тимур. Она только и может быть истолкована, как признак наступления таких смут в Золотой Орде, которые сопровождались ослаблением центральной ханской власти и начали питать автономно-сепаративные вожделения в беках, чувствовавших за собою известную силу. Уступки Крымского наместника венецианцам могли быть им сделаны именно в каком-нибудь расчете на их помощь в случае его столкновения с центральным правительством, от которого он, может быть, уже и помышлял в благоприятный момент совсем отделаться на правах самостоятельного владетеля. А близость этого момента не могла не чувствоваться всеми, кто вникал в ход тогдашних событий.
В самом деле: братоубийца Джаны-бек, прославленный однако же арабскими историками за свое благочестие и добродетельность, сам был умерщвлен во время похода своим собственным сыном Бирды-беком в сообществе с военачальником Тоглубаем[403]. Но и Бирды-бек вскоре погиб от руки сына же своего Кулны. Мусульманские историки отмечают смерть Бирды-бека как настоящий финал Золотоордынской монархии. Мюнедджим-баши, например, говорит по этому поводу: «Он (Бирды-бек) погиб, и эта династия (династия Джучидов отрасли Золотой Орды) прекратилась», и затем переходит к изложению судьбы Джучидов другой линии[404]. Аб-уль-Гази приводит даже историческую пословицу, сложившуюся в народе для характеристики этой эпохи: «С Бирды-беком отрезана шея верблюда»[405]. И точно, за Бирды-беком следовал целый ряд царствований, которых доселе не удалось истории привести в полную известность, ибо они перемежались узурпациями более или меньше видных авантюристов. И для Крыма настала пора такого же смутного положения дел, при котором невозможно становится уследить даже за простым чередованием лиц, стоявших во главе татарского управления этим краем до окончательного утверждения династии Гераев, возникновение которой также недостаточно ясно в общем тумане событий, волновавших Крым в ту эпоху. Арабские писатели тоже с этого времени потеряли нить последовательного хода исторических фактов в истории Золотой Орды и Крыма и сообщают лишь отрывочные сведения о более или менее крупных происшествиях, слухи о которых доносились до их отдаленных пределов.
Один из этих писателей, славный своим философско-критическим взглядом на историю, Ибн-Хальдун, так определяет тогдашнее состояние монголо-татарской империи. «По смерти Бирды-бека, — говорит он, — ему наследовал сын его Токтамыш, малолетний ребенок. Сестра его, Ханым, дочь Бирды-бека, была замужем за одним из старших монгольских эмиров, по имени Мамай, который в его царствование управлял всеми делами. К владениям его принадлежал и город Крым. В то время его там не было. Было также еще несколько эмиров монгольских, поделившихся управлениями в округах Сарая; они были не согласны между собою и правили своими владениями порознь… Все они назывались ушлыми эмирами[406]. Когда Бирды-бек умер, пресеклась династия, и стали самостоятельно править эти эмиры в провинциях, то выступил Мамай в Крым, объявил ханом отрока из детей Узбека по имени Абду-л-Лу и двинулся с ним в Сарай»[407]. Далее у Ибн-Хальдуна вкратце описывается междоусобие, в котором принимали участие разные царевичи Чингизидские, пытавшиеся восстановить распадавшуюся империю как лично на свой страх, так и поддерживаемые разными покровителями из царствовавших лиц и пособниками из сильных эмиров. В числе последних самым выдающимся деятелем был, без сомнения, Мамай, который утвердился и стал править главным образом в Крыме. Долго не получалось сведений о Мамае, заключает Ибн-Хальдун свое повествование о судьбе этого татарского богатыря, воспетого в татарских песнях, а потом подтвердилось известие о гибели его[408]. Ибн-Хальдун относит утверждение Мамая в Крыме к 776 = 1374—1375 году. Но апогеем его могущества надобно считать то время, когда, по свидетельству Эльмухыбби, канцелярия султаната египетского открыла с ним переписку, т.е. 773 = 1371 год. «Говорят, — читаем у Эльмухыбби, — что он (Мамай) правил землями Узбековыми и что при хане Мухаммеде он занимал положение подобное тому, какое занимал при высочайшем дворе (египетском) его покойное степенство, Сейфи Телбога Эль-Омари»[409]. Мухаммед тут, конечно, тот самый Мухаммед-Буляк, креатура Мамая, который был им посажен, по русским летописям, в 1370 году и в течение целых пятнадцати лет числился ханом, судя по датам на монетах его имени[410]. Элькалькашанди, оспаривая сановность Мамая и ставя его ниже Эль-Омари, подтверждает однако же тот факт, что в течение 776 = 1374—1375 года Мамай был правителем в Крыме[411]. А что Мамай все-таки не был ханом, это явствует из того, что во всех татарских сказаниях он является с эпитетом «мурза», а не «хан».
