В обоих случаях ясно, что повествование не может быть однозначно сведено к какому-либо определенному социальному побуждению. В обоих случаях миф отвечает на стремление к познанию миропорядка и его происхождения, и ответ заключается в том, что миропорядок достигнут сложным путем, путем проб и ошибок, а мораль, возможно, заключается в том, что с таким трудом установленный порядок следует беречь и воспроизводить в точности, как его в конце концов установили боги.
Но ясно также, что декодированию здесь подлежит только ядро мифологемы, а не вся игра воображения, развивающаяся вокруг него.
После этих пояснения читателю станет понятно, почему ниже речь будет в основном идти о типах божеств, а о мифах будет сказано лишь то, что существенно для раскрытия сущности данного божества.
Есть еще одно обстоятельство, затрудняющее нам задачу, но тоже связанное с «личностными» особенностями, приписываемыми богам: это историческое переосмысление их образов. Возьмем для примера образ бога-громовержца. Зевс у греков хотя время от времени производит грозу и мечет молнии, однако гораздо важнее как управитель судеб людей (отчасти и богов), да и по имени он бог дня, а не дождя и грозы. Кроме того, во многих полисах он был локальным богом-покровителем и еще чаще — богом-предком аристократических родов. Но так как человеческие роды не могли быть произведены от Зевса и его божественной супруги Геры, то необходимо было производить их от Зевса и смертных женщин. В результате при сведéнии воедино местных мифов и пантеонов Зевс оказался чуть ли не в первую очередь богом — любовником героинь и смертных женщин, а его «громовые» функции отошли как бы на второй план. Другой громовержец, Тор у скандинавов, сохраняя свою роль главного бога — покровителя людских общин, был все же оттеснен с первого места Одином; с этим оттеснением, может быть, связано то, что смешная сторона, совершенно необязательно чуждая какому бы то ни было божеству вообще, приобрела — возможно, в связи с соперничеством Тора с Одином — очень большое значение для образа Тора, выступающего в роли простодушного бога-деревенщины, домоседа, несколько смешного, а грозного лишь для великанов.
Некоторое стирание первоначального социально-психологического образа божества и создание о нем мифов противоречивых, не вяжущихся с его первичной волевой функцией, были связаны и с процессом «сращивания» локальных божеств, относительно, но далеко не полностью сходных между собой. И наконец, надо иметь в виду раннее начало идеологизации мифологии, по времени почти совпадающее с введением письма и всегда заметно искажающее первоначальную архаическую мифологию.
Перейдем теперь к соотношению типов божеств с социальными возрастами и социальными побуждениями человека.[185]
Рождение ребенка из «другого» мира в наш: возраст первый. Заметим мучительный характер перехода. Мы отвлекаемся пока от вопроса о зачатии — он связан с антропогенезом и космогенезом[186] и будет рассмотрен ниже в этой связи. Задача социума здесь — воспроизведение, путем рождения детей, «родового тела»; заметим семантический ряд: «роды — род (клан)», лат. genere — gens рожать — род; санскр. jan рождаться, jāti род (клан); каста; семитск. *Ḥwhl > араб. ʼahl — родовое жилище, палатка; род, народ; арам. *wahl- > jahl-ā племя; аккадск. ʼāl — община, село, город; ср. *ʼ(w)l> араб. ʼāl — тело; род; явление.[187]
Другая задача социума — сохранение детей в живых. Центральное божество здесь богиня — «резидентка» и «мать»: скандинавская Фригг, греческая Гера, египетская Хатхор, западносемитская ʼАсират (символизируемая укорененным деревом или столбом), хурритская Хебат (= евр. Ева?), в Шумере — целый ряд локальных богинь-матерей (Нинлиль, Нинсикила, Нинту/Нинмах/Нинхурсанг и др.). В Индии образ «богини-матери» четко не представлен: Индрани, жена Индры — «резидентка», но не «мать». «Богини-матери» — не только богини супружества и материнства, но и воспитательницы и хранительницы детей до перехода их в отрочество. Иных функций они не имеют и редко самостоятельно появляются в мифах, относящихся к дальнейшей жизни социума; так, скандинавская Фригг важной роли не играет, а в поздний период даже смешивается у западных германцев с Фрейей; другие богини этого типа иной раз изображаются беспокоящимися о сыне или муже (или ревнующими его). Поздняя индийская Парвати была синкретически «сращена» (контаминирована) с другими богинями. Египетская Хатхор связана с царицей в ее функции матери в царском доме.[188]
Мифологию рождения мы рассмотрим ниже в связи с мифологией зачатия, но сохранить ребенка в живых не менее важно, чем родить. Поэтому существенны мифологические фигуры, связанные с первым возрастом, — это, с одной стороны, богини-родовспомогательницы и охранительницы, принимающие ребенка в «наш» средний мир и оберегающие его, а с другой стороны — демоны болезней, носители сглаза и т. п. Богинями-родовспомогательницами нередко бывают девы (например, Эйлейтия ≈ Артемида) — не потому ли, что они также и воительницы, в руках которых и жизнь и смерть? Во главе демонов болезней в Вавилонии стоит львиноголовая демоница Ламашту — тоже «дева» своего рода. Так или иначе, первый возраст — это возраст власти женщин и женских божеств. В Египте помощница рожениц и матерей, защитница от злых сил в этом и загробном мире — богиня Таурт-«Великая», изображавшаяся в виде беременной самки гиппопотама — животного вообще зловещего, стоящего в одном ряду с крокодилом. В хурритском мифе об Улликумми — незрячем, фаллически растущем чудовище, грозящем уничтожить весь мир, — для его создания и укоренения в Земле нужны богини-родовспомогательницы, богини Рока и Материнства.
Возраст второй: выход мальчиков из-под управления матери и переход под управление отца (или брата матери); девочки остаются под управлением матери. Как мальчики, так и девочки начинают участвовать в производственном труде. Едва ли не чаще всего к концу этого возраста относятся переходные (инициационные) обряды (понятие, введенное А. ван Геннепом) с мучительными испытаниями на терпимость к боли, с обрезанием мальчиков,[189] а у ряда народов — и девочек (например, у племен нило-сахарской группы языков и их соседей). Это — «новое рождение» из детства в общину мужчин-воинов (и женщин-родительниц). Именно в этом возрасте социально-психологически возникает потребность определить свое место в мире и социуме и соответственно происходит ознакомление молодежи с космогоническими, антропогоническими и генеалогическими мифами. Сроки инициации могут быть не вполне определенными — иной раз инициационные обряды проводятся раз в несколько лет, поэтому инициацию проходят сверстники не по календарному, а по физиологическому возрасту и по возрастному классу (социальному статусу). С течением времени обряд институциализованного включения в общину претерпевает изменения или даже исчезает, оставляя, однако, определенные следы в мифах или сказках (в том числе и в русских — «испытания героя»), а также в более поздних обрядах посвящения в воинские союзы, религиозные сообщества, в статус вождя или шамана. У евреев обряд обрезания (как у христиан — крещения), символизирующий включение в уникальную по структуре общину бога Яхве, производится над младенцем — правда, со средних веков оно дополнялось еще одним обрядом — совершеннолетия и вступления в «письменную» общину (бар-мицва; ср. конфирмацию в некоторых христианских вероисповеданиях). Судя по пережиточным моментам в фольклоре, можно с довольно большой уверенностью считать, что инициация в той или иной форме существовала на архаическом этапе и у племен, говоривших на индоевропейских языках. В трансформированном виде она сохранилась до наших дней у индийцев — как обряд upanayana, состоящий из некоторых ослабленных испытаний, повязывания мальчику священного шнура и сообщения ему установленной магической формулы (мантры). Обряд знаменовал вступление посвящаемого в общину «дваждырожденных», т. е. считался «вторым рождением», которое отличало три высших варны (сословия) древнеиндийского общества. О космогонических мифах мы ниже расскажем подробнее.
Возраст третий — юность: мальчики становятся юными воинами-эфебами,[190] девушки — их подругами. В архаический период это возраст добрачный. Юноши живут в отдельных «мужских домах» (нередко в «общих домах» вместе с девушками — так у некоторых дравидских племен до сих пор, а в глубокой древности так было и у индоариев — sabhā).[191] Для юношей этого возраста характерна возрастная солидарность (gaṅá древней Индии[192]), они «сверстники, сотоварищи, сопутники» — hetaíroi (Македония), а девушки, очевидно соответственно этому, — hetaírai. У многих архаичных народов это возраст полной половой свободы. Это возраст противостояния и детству и старости и возраст почитания обоими полами богинь — «дев-воительниц», богинь не только любовной страсти, но и распри.[193] С развитием патриархальных отношений и патриархального мировоззрения — исторически уже в условиях складывавшихся классовых сил — начинают жестко требовать целомудрия от будущих жен-«резиденток» и верности от жен (вплоть до неминуемого умерщвления нарушивших запрет жен, например в Ассирии) и от дев (так в библейской Палестине, но не в более ранней ханаанейской); в эту эпоху на данном возрастном этапе происходит отделение гетер от девственниц.[194] Первые у греко-македонцев сохраняют название hetaírai, у индийцев они назывались gaṅikā принадлежащие к gaṅá, у шумеров они nu-gig, у семитов они — qadištu священные и находятся под особым покровительством богнни-воительницы Пианы — Иштар — Анат (или Астарты). Подобные «богини-воительницы» и «любовницы» находятся в сложном, неоднозначном отношении с культами плодородия.
