Первым, кому выпала такая доля, стал некто Омогой Бай, никакой не бог, а якобы знатный монгол, бежавший на север, не желая ни поддерживать юного Темучина, ни препятствовать ему. Вот он-то, добравшись до берегов Лены, осел в великой долине Туймаада, где, отбивших от не знавших железа местных, процвел, а много лет спустя выдал дочь Сыппай за очередного пришельца с юга, Эллэй Боотура, информации о котором в легендах гораздо больше. Историки в основном считают, что этот сюжет отражает воспоминания о резне Темучином татар, виновных в смерти его отца, но, если уж следовать мифам, то, якобы, в некий голодный год велел хан монголов подданным убивать лишние рты, стариков и младенцев, и один лишь Эльдей-батор (Эллей), решив во что бы то ни стало спасти любимого отца, Татар-Тайма, посадил старика в суму и ушел в «горячую пустыню», где мудрый старец (сын не прогадал!) помог ему мудрыми советами, подсказав, как не умереть от жажды и как обмануть погоню. А главное, открыл, что на севере, «в великих долинах на великих реках, есть прекрасные места, изобильные водой и травами, удобные для жизни», где живет «много людей, бежавших туда давным-давно». В том числе богач Омогой, которому Эллей должен приглянуться усердным трудом, а в награду попросить руку дочери-уродицы, которая «никому не нужна». Далее было предсказано, что сам старец «не ступит на счастливую землю», зато «весь скот Оногоя станет скотом Эллея, красавицы-сестры удавятся от зависти к дурнушке, а братья жены, невзлюбившие Эллея, сгинут неведомо куда, превратившись в леших». Так и сталось. Затем родилось шесть сыновей, ставших предками шести улусов саха, и наконец, в итоге, Эллей не умер, а «вознесся на небеса». В последнее не верю, а прочее, видимо, что-то отражает. Не так, видимо, все было мирно (вспомним, что и в мифе небесный Эллей убил тестя). Однако геноцида не было: просто хозяев заставили потесниться, как те ранее потеснили «прежних людей». Вскоре очередной мигрант с юга, некий Хара-Хула, отбил и себе местечко, и на том заселение великих долин завершилось.
Все эти легенды и мифы сегодня, конечно, разобраны по косточкам, и никто не оспаривает ни того, что родоначальники попали на Лену не сразу, а по очереди, ни того, что там уже жили лесные племена. В том числе хорошо известные тунгусы (юкагиры и эвены), а также сгинувшие, аки обре, «тыал-буолбуттар» («ставшие ветром»), «дыуанээй» («шитые лица») и другие, о которых никто ничего не знает. Все согласны и в том, что сказания отражают миграцию кочевых тюркских племен, пришедших из Забайкалья. А вот как и что конкретно, спорят и спорят. Скорее всего, тысячи две лет назад явились первые «новые люди», бежавшие от хунну и объединившиеся в новый союз племен, курыкан, известный и китайцам как «гулигань». Жили не тужили, имели даже свою письменность, потом утраченную (говорят, что сумка с «тайной знаков» утонула в реке по воле богов), – а затем пришли новые соседи. Видимо, северные кидани. И наконец, началось великое бегство племен от войск Чингисхана, в итоге чего те, кому повезло, собрались в «Счастливой Сайсаре», понемногу приспосабливаясь к новой жизни.
Основой, как и раньше, был скот. Правда, ни овцы, ни верблюды почему-то не прижились, зато коровы освоились в новых, необычайно суровых условиях, а лошади вообще научились «копытить» корм из-под снега, и табуны их паслись практически бесконтрольно, как мустанги в прериях. Так что добывать конину людям саха приходилось загонной охотой, а «чужаки», лошадей отчего-то приручить не сумевшие, звали пришельцев «конными людьми». Правда, – все же не дедовские степи, – настоящего простора не хватало, так что все удобные для выпасов и сенокосов угодья были наперечет, каждый луг-алас принадлежал какому-то роду или семейству, и за право расширить жизненное пространство частенько ходили стенка на стенку. Имели по два дома, «кыстык» (зимний, в теплых балаганах, поселками) и «сайлык» (летний, в чумах, выезжая на природу семьями). Северные кланы при этом понемногу освоили занятия «чужаков», став заправскими оленеводами и рыбаками, а вот в глазах южных, «конных» саха рыболовство было унизительно (само слово «балыскит» – рыбоед – означало «нищеброд», «оборванец»), и северных родичей южане называли «эвенками», то есть «почти эвенами», родства с ними стесняясь. Жили саха небольшими кланами (ага ууса), позже, в русских документах именуемыми родами («взято государева ясаку с кангаласково князца с Еюка, да с отца ево Ники и с их роду и с улусных людей 100 соболей без хвостов»), численностью от двух-трех десятков до двух-трех сотен душ, объединенных кровным родством (хотя случались и усыновленные, и «принятые», имевшие права «кровных»), имели в своем распоряжении «живущих около» (не родных и неполноправных, но свободных), а также «кулутов» (рабов), в основном из числа пленных «чужаков». Формально ага уусы считались частями улусов, но в реальности были абсолютно незалежны. Уважаемыми людьми были шаманы, а еще больше кузнецы, во главе же ага ууса стоял тойон – глава семьи, ближайшей по родству с «первопредком» (тотемной птицей, лебедем, вороном, журавлем и т. д.). Это мог быть просто мудрый старец, а мог быть и воин, за свой счет содержащий «боотуров» – профессиональных бойцов, вооружая их по мере, позволенной ему состоянием. Дружины были очень невелики – десяток, много два (боотуры были прожорливы, а вооружить их как должно обходилось не в один десяток лошадей), – но отказываться от них, делая ставку на толпу сородичей, выходило себе дороже. Ибо времена стояли лихие, и милостей от природы ждать не приходилось.
Практически вся эпоха от стародавних дней до появления русских в преданиях всех уусов и улусов саха именуется «кыргыс уйэтэ» («время кровавой резни»), когда главным законом было «кто сильнее, тот и жив». Причем резали друг друга и всех, кто подвернется, в основном не хосууны, главы самостийных кланов, дравшихся на меже без особых смертоубийств. Главной, из века в век проблемой «трех великих долин» были т. н. «легои» (по имени реального здоровяка Легоя, редкого, видимо, оторвы, врезавшего себя в память выживших на поколения вперед). Не герои-боотуры, а «обычные драчуны», силачи-отморозки, ездившие или бродившие на своих двоих, кто с малыми ватагами, кто без оных по лесам, беспредельничая вовсю. «Не признавали они ни родства, ни свойства, ни семейного уклада», плевать хотели на обычаи, искали не столько добычи, сколько крови, и жестокость, с которой жгли целые уусы, не уступала жестокости войн с «чужаками», – что, в конце концов, окружающих достало. Где-то с конца XV века хосууны, ранее не объединявшиеся никогда, начали создавать временные комплоты для отпора «легоевщине». И первым, кому удалось сделать один из таких союзов чем-то более или менее прочным, взяв ближних соседей под какой-то вид гегемонии, стал кангаласец (потомок курыкан) Баджей, внук Хатан-Хангаласа, старшего сына прародителя Эллея, имевший титулы Дойдуса-дархан и Тюсюлгэ-дархан, очень много скота, воинов, слуг, рабов и тяжелый характер.
Это уже не миф. Это личность уже вполне историческая, отмеченная и в документах. Авторы «скасок» его, конечно, не застали, но слышали о нем от стариков, ему служивших. По европейским меркам, что-то первых Пястов, считается основателем чего-то, напоминающего «династию», способную (сложись жизнь иначе) объединить все улусы саха в нечто вроде государства, а главным делом своей жизнь он, судя по всему, считал приведение в чувство «легоев», в чем и преуспел, прогнав отморозков из всех земель, за которые отвечал. Однако успешно занимаясь этим, недооценил опасности со стороны побежденных тунгусов, которые, будучи оставлены без присмотра, пригласив с севера бежавших туда сородичей, решили взять реванш за былые поражения. В одной из стычек с непокорными данниками Баджей, уже глубокий старец, и погиб, как когда-то погиб его дед, а старший сын его и наследник Мунньян, пытаясь исправить ситуацию, потерпел полное поражение и – примерно в 1570—1575-м – «со всем семейством был тунгусами истреблен». Что, конечно, преувеличение: потомство Эллея было все-таки перебито совсем не поголовно, несколько сыновей, дядей и кузенов тойона уцелело и даже дожило до прихода русских, но само наличие легенды указывает на серьезность ситуации. Как бы то ни было, в итоге «старики», согласно завещанию павшего, объявили правителем ага ууса его младшего сына, четырехлетнего Тыгына, которому боги, по преданию, в шесть лет ниспослали знамение будущего величия в виде сгустка крови, неведомо откуда появившегося на острие отцовского копья, – и смыслом жизни мальчишки стала месть тунгусам.
