Утром 3 июня арьергард имел перестрелку с преследовавшим нас противником. Но советские войска удовольствовались лишь тем, что проводили унгерновцев до входа в Монголию, а дальше не пошли. Весь день 4 июня полки двигались в восточном направлении, параллельно с границей, основательно выкармливая коней на привалах. Вечером, когда уже смеркалось, генерал приказал круто повернуть на север в Боссинскую падь. Вероятно, противник не ожидал нашего удара на станицу Боссий, полагая что мы направляемся в какой-нибудь пункт, лежащий ближе к реке Селенге; ведь в эти самые дни барон наступал на Троицкосавск и нуждался в том, чтобы мы отвлекли на себя часть внимания красного командования. Боссинская падь охранялась постами по обеим ее сторонам; но посты эти добросовестно спали у горящих костров. С соблюдением всех предосторожностей мы быстро проскользнули на 15–18 верст пади и перед рассветом подошли вплотную к полевому укреплению, занятому двумя ротами красноармейцев. Это укрепление задержало нас на 34 часа. Оно было взято лишь после того, как мы дружно навалились на него со всех сторон. Часть защитников спаслась бегством, но 100 человек попали в плен и у них было отобрано 10 исправных пулеметов.
Утром 5 июня, когда из печных труб так вкусно пахло ржаным хлебом, отряд Резухина прошел через станицу с песнями и искренним весельем. Население встретило унгерновцев весьма сочувственно, с национальными флагами, звоном колоколов, и радушно делилось домашней снедью. За этот порыв Боссинские казаки понесли жестокую кару, когда большевики вернулись в станицу. Со своей стороны, мы раздавали серебро горстями, угощали сигаретами и одаривали казачек шелками, солью, сахаром и чаем. Помимо безыскусного сердечного мотива, при раздаче денег и вещей мы желали создать представление о широком довольстве Азиатской конной дивизии, чтобы этим жестом привлечь добровольцев.
Видимо, должное впечатление и было произведено. Станичный сход высказался за оказание помощи нашему отряду и обратился к генералу с просьбой объявить мобилизацию казачьего населения. Но Резухин категорически отказался, потому что барон разрешил принимать только добровольцев (лишь внутри Монголии пополнение дивизии произведено было в порядке мобилизации). Казаки очень и очень призадумались, когда им предложили поступить к нам лишь на правах добровольцев. Едва ли кто-нибудь ушел с нами. Из Боссия Резухин направился вниз по р. Джиде.
В тот же день 5 июня бригада имела два столкновения с пехотой противника и с боем заняла поселки Старый и Новый Энхор. Последний из них, вероятно, с не казачьим населением, вечером был подожжен, в наказание за какую-то враждебную демонстрацию — кажется, обстрел разъезда. Под прикрытием спустившихся сумерек красные отошли вглубь страны. По мере наступления темноты все ярче и ярче разгоралось на противоположном берегу Джиды пожарище Нового Энхора. Не расседлывавшиеся вторую ночь лошади старательно хрустели зубами, инстинктивно торопясь набраться сил для будущих длительных переходов. Под эти успокаивающие звуки отряд погрузился в сладкое оцепенение.
Пробуждение пришло мгновенно, когда привычное ухо уловило выстрелы; они заставили схватить винтовку и быстро вскочить на ноги. Наступал рассвет второго дня пребывания на русской территории. Ночью разразился ливень, погасивший пожар и наполнивший водой наши походные постели из раскатанных палаток. А мы-то и не почувствовали, что лежим в воде! Еще до восхода солнца загорелся бой с подошедшим к нашему лагерю батальоном красноармейцев. Противник, которому не удалось захватить нас врасплох, был отбит и поспешно отскочил в северо-западном направлении, бросив несколько подвод с мукой. В течении суток мы дважды переходили вброд р. Джиду в соответствии с кратчайшим путем на Дэристуйский (или Джидинский) дацан, и вечером 6 июня перешли Джиду в третий раз.
В 23 часа ночи с 6 на 7 июня «унгерновским» шагом бригада проскочила через дацан, а на рассвете подходила к Билютайскому перевалу. Вправо над Селенгой клубился густой туман; влево от дороги он плотным кольцом окутывал каждую отдельную вершину. Над низиной же плавали отдельные причудливые облака, цепляясь за крыши трогательно простых, словно карточных бурятских домиков. Вошедшие в падь дозоры 2-го полка заметили, что красноармейцы подбегают к сопке, закрывающей вход в падь. Командир головной 5-ой сотни лихо залетел на ту сопку в конном строю и успел опередить красных на несколько шагов. Казаки-оренбуржцы открыли с вершины огонь, почти в упор. Противник растерялся от неожиданности и покатился вниз. После удачного маневра 5-й сотни, 2-й полк легко распространился по правой стороне пади, быстро продвигаясь с одной вершины на другую, по направлению к перевалу.
Батальон красноармейцев, отброшенный на левую сторону пади, поставлен был под угрозу окружения, и после 2—3-часового сопротивления не только ушел за перевал, но, опасаясь преследования конницы, оставил даже и д. Билютай, лежащую у северного склона занятого нами горного хребта. Красные предпочли удалиться в станицу Селенгинская Дума (10–12 верст к северу от Билютая).
Хотя дорога к Новоселенгинску и к Гусиноозерскому дацану была теперь открыта, генерал Резухин позволил убедить себя в том, что ему не следует спускаться в котловину Гусиного озера. С одной стороны, перед ним стояло грозное приказание барона двигаться на Верхнеудинск, а с другой — агентурные сведения говорили за то, что дальше идти нельзя, так как красное командование принимает срочные меры, чтобы не выпустить нас обратно в Монголию. Штаб бригады знал, что обратная дорога на Боссий закрыта сильными отрядами. В том Боссинско-Желтуринском районе роты и батальоны, сведенные уже в полки, заняли горные проходы. В то время, когда бригада кормила коней на горе у Билютая, генерал Резухин и его наштабриг подполковник Островский обсудили вопрос о том, как выскочить из мешка. Они остановились на решении держаться ближе к Селенге с тем, чтобы прорваться через Цаган-Усунскую станицу. Островский правильно учел, что из этого пункта и, вообще, из всего приселенгинского района советское командование вынуждено было эвакуировать свои войска на правый берег, в ДВР, для отражения наступления барона Унгерна на Троицкосавск.
В 16 часов 7 июня генерал Резухин приказал выступать назад к Дэристуйскому дацану. Серое предутреннее освещение придавало неживую окраску наивным бревенчатым домикам, лепящимся вокруг дацана, когда мы вновь проходили через него при обратном движении в Монголию. Никто из монахов не вышел и не выглянул даже через окно, но чувствовалось, что из многих щелей настороженные люди наблюдают непривычную для них картину и, перебирая бусинки четок, шепчут слова молитвы. Остановка для кормежки коней была сделана на одном из островов р. Джиды.
Утром 8 июня красноармейцы открыли по нашему лагерю огонь из четырех полевых орудий. Они стреляли с предельной дистанции, чтобы находится вне выстрелов нашей горной артиллерии. Правда, по причине излишней их осторожности и стрельба гранатой или шрапнелью «на удар» почти совершенно не причиняла нам вреда. Несмотря на то, что они били по густо населенному острову, пострадало лишь 5–6 человек легко ранеными. Пехота же не осмелилась подойти к нам на расстояние ружейного выстрела. Под аккомпанемент орудийных выстрелов и гул взрывов, бригада генерала Резухина потянулась вверх по отлогому скату до ближайшей дороги и затем пошла по ней на юго-восток, к деревне Зарубино, которая расположена на левом берегу реки Селенги, почти против Усть-Кяхты.
Мы ничего еще не знали о положении под Троицкосавском и верили, что барон имел там успех. Вероятно, многим из простых сердец в тогдашней почти безнадежной обстановке необходима была вера в какую-то чудодейственную силу, которая поможет нам в борьбе с большевиками. В Урге мы слыхали о волне восстаний, разлившихся по Сибири и Забайкалью, но сведения не подтвердились. Рассчитывали на поддержку населения, а оно отнеслось к нам более, чем сдержанно. Даже и уход в Монголию сулил нам все, что угодно, кроме спокойствия и отдыха, так как мы отдавали себе отчет в том, что советское командование перенесет теперь борьбу с Унгерном в пределы Монголии. Собственных сил у нас было очень мало и, таким образом, что же оставалось в нашем распоряжении, помимо слепой веры в военное искусство барона и его чрезвычайную удачливость? Теперь было бы уместно задать себе вопрос: откуда бралась такая уверенность? Во всяком случае, с того момента, как мы лишились этой последней надежды, положение наше сделалось поистине невыносимым.
Намеченная Резухиным и Островским дорога в Монголию пролегала вдоль левого берега Селенги. В продолжение всего дня мы жадно всматривались в девееровский берег, в поисках каких-либо признаков присутствия на той стороне барона, и настораживали слух, чтобы поймать звуки пушечной стрельбы. Было уже около 19 часов, когда бригада прошла через Цаган-Усунскую. В станице сделали остановку на 30–40 минут, чтобы дать возможность напиться чаю и немного остыть лошадям перед тем, как подниматься на пограничный хребет. Когда части генерала Резухина вытянулись уже из станицы и поползли по довольно крутому подъему, отчетливо обрисовались две колонны пехоты и какая-то конная часть, старательно пылившая в 5–6 верстах к западу от Цаган-Усунской. Подходил 235-й советский полк, к нашему счастью, опоздавший часа на два.
