Алексей Дельнов - Китай. Большой исторический путеводитель

Военная экспансия распространялась также на юг, в направлении Вьетнама, и на восток — в Корею и Маньчжурию. Китайская культура проникала еще дальше: через Корею с ней познакомились японцы. К концу правления У-ди империя Хань включала в себя практически все ныне наиболее заселенные районы Китая, а ее площадь составляла около трех миллионов квадратных километров (свыше пяти Франций!).

Но за все надо платить. Войны, а также строительство, прокладка дорог и каналов, осуществляемые с имперским размахом, разоряли казну. Заработала фискальная мысль. Был введен налог на любые продажи на рынке — знакомый нам по началу 90-х «налог с продаж». Налогами облагались транспортные средства и недвижимость. Не забыли и о детишках: китайчата в возрасте от трех до четырнадцати лет стали плательщиками подушного налога. И все больше продавалось прав на откупа: «спор о соли и железе» был решен однозначно.

В целом, однако, в сердцах рядовых китайцев гордость за свершения явно перевесила тяжесть затраченных трудов, а жизнь в Поднебесной в ту эпоху можно оценивать как достаточно-благополучную. Недаром правление У-ди оставило о себе память как о примере для подражания всем прочим Сынам Неба. А дух народа Поднебесной стал таков, что до какого разброда не дошла бы страна, в каком горестном положении ни оказалась — всегда находились силы, способные восстановить утраченное.

Во времена У-ди творил великий историк Сыма Цянь (145–86 гг. до н.э.), заслуживший у европейских коллег прозвание «китайский Тацит». Его отец занимал при дворе важную должность главного астролога, проявил себя как певец и рассказчик, и император весьма ценил его. Он и начал собирать материалы для книги по истории — завещав продолжение своего труда сыну. Сыма Цянь служил при дворе, выполнял ответственные поручения, много путешествовал — не забывая ученых занятий. Но в 99 г. до н.э. над ним разразилась гроза. На севере полководец Ли Лин в безнадежной ситуации сдался орде хунну и предпочел не возвращаться из плена — за сдачу неприятелю его ждала неминуемая казнь. Но вместо него на плахе оказались его мать, жена и сын. Историк пытался вступиться за несчастных, но это было расценено как обвинение в несправедливости по адресу Сына Неба, и Сыму Цяня приговорили за это к оскоплению. Он не был обладателем высокого ранга, что могло смягчить его участь, не было ни богатства, ни влиятельных связей — и жестокий приговор был исполнен.,

Изувеченный историк продолжил труд своей жизни. Его «Исторические записки» в последнем советском издании вместились в восемь объемистых томов. Там есть такие автобиографические строки: «И я имел желание: исследовать все то, что существует между небом и людьми, проникнуть в сущность изменений с глубокой древности до наших дней и рассказать об этом всем устами одного лица. Но черновик мой не был завершен, когда несчастье меня постигло. Я сожалел, что дела не закончил. Вот почему мучительное наказание без гнева, без недовольства перенес. Теперь действительно я книгу эту написал. Я передал ее достойным людям и в городе, в столице ее распространил. Итак, я заплатил сторицей за прежний свой позор».

«Записки» охватывают китайскую историю от самых мифологических глубин (еще более ранних, чем династия Ся) до событий, современных автору — правления У-ди. Беспристрастное описание событий (что действительно роднит его с Тацитом) соседствует с назидательными характеристиками в духе Мандата Неба. Так, на протяжении династии Ся, согласно его схеме, «искренность» вырождается в «дикость», во времена Шан происходило нисхождение от «благочестья» к «суеверному почитанию духов», при Чжоу — от «цивилизованности» к внешнему соблюдению правил, каковая дурная тенденция была усугублена самочинной династией Цинь, взявшей за высший принцип бездушный закон. Династии же Хань историк, не помня зла, ставит в заслугу то, что она выправила траекторию, вернув в Поднебесную «искренность».

Символичным, как движение от первобытной дикости к культуре, историку представляется следующий описанный им эпизод. В середине IV в. до н.э. чиновник Симэнь Бао прибыл в одну местность близ Хуанхэ. Оказалось, что тамошние шаманы ежегодно приносят самую красивую девушку в жертву богу реки. Чиновник разогнал колдунов, приказал, чтобы больше таких мерзостей не повторялось. Но этим не ограничился: организовал строительство канала, отведшего воду реки на крестьянские поля. Благодарное население построило в его честь храм, и с тех пор поклонялось чиновнику как своему святому покровителю.

Благочестивый император заботился о надлежащем поддержании прежних культов, учреждал новые — одним из них было почитание Высшей Гармонии. Он основал Палату Музыки, обязанностью которой было музыкальное сопровождение обрядов. На современников огромное впечатление произвело торжественное шествие к священной горе Тай, где У-ди принес жертвы Небу и Земле, воссылая им благодарность за успехи своей династии.

Но — старость не радость. На склоне лет у императора возник интерес, по-человечески вполне понятный, однако принявший примерно те же нездоровые формы, что столетием раньше у Цинь Шихуанди (у того — отнюдь не в старости). Сын Неба возжелал бессмертия. Дворец немедленно заполнили маги разной ориентации, посыпались предложения открыть Острова Блаженных, воскресить любимую жену, в неограниченном количестве добывать золото из ртути. И, конечно же, получить эликсир бессмертия. Кто-то лишался головы за очевидное шарлатанство, но остальные продолжали свои попытки, а на смену павшим приходили другие.

Магия широко распространилась в придворных кругах, кое-где в своем черном, колдовском варианте. Одну наложницу уличили в ворожбе с целью приворотить У-ди к лишившейся его внимания императрице: попытка насилия над волей государя стоила жизни и ей, и трем сотням ее предполагаемых сообщников. И этот случай не был единичным.

Было покушение на жизнь императора — безуспешное. Но и эликсира бессмертия не нашли. В 87 г. до н.э. великий У-ди скончался.

По восходящей после У-ди дела не пошли, но и попятного движения заметного не было. Просто для того, чтобы и дальше пребывать в постоянном напряжении, у людей не было стимулов. Угроза с севера была устранена — казалось, надолго. Державные амбиции ханьцев тоже были удовлетворены — границы Китая достигли Кореи и Вьетнама. Много было построено, многое запроектировано — в сущности, пока этого было вполне достаточно. На идеологическом фронте — конфуцианский стержень укрепил души и остался в них навсегда, в первую очередь в душах китайских чиновников. Но… Конфуций учил прощать людей, а прощать самим себе кое-какие слабости людей никогда и учить не надо было. Словом, после того, как не стало великого правителя, появилась потребность немного расслабиться.

Процессы пока только начинались, и еще не пришло время, чтобы даже чутким душам послышался зловещий треск. Но все упорней поглощали соседскую землю «сильные дома», все больше бедных соседей превращалось в арендаторов и батраков (их с долей иронии называли «гостями»). Все лучше находили общий язык сельские богачи с местными чиновниками — тем более, что на уезд полагался только один штатный управитель из центра, остальных служащих он набирал из местных.

Многие чиновники сами были выдвиженцами «сильных домов». Она очень интересна, эта наиболее многочисленная разновидность китайской знати. Глав «сильных домов» в нашей исторической литературе иногда именуют помещиками, даже дворянами, иногда мироедами, — но они и не кулак, и не барин. По происхождению — да, в большинстве своем «крепкие мужики». А жили — чем дальше, тем все больше по-господски, откуда что бралось. Но в условиях морального, скажем даже громче — духовного климата Поднебесной они, не забывая о своем праве сильного, в то же время в немалой степени были проникнуты конфуцианской идеей общественного служения. У них был первый голос в деревенском самоуправлении, на них опиралось уездное (а там бери и выше) начальство, они гордились заслуженными или приобретенными за деньги рангами. Они же присматривали в своих кланах пареньков поголовастей, обеспечивали им хорошее образование — и те шли служить, что было честью и обеспечивало дополнительные возможности для «сильного дома».

Чиновники были конфуцианцами до мозга костей. Но разве одна конфуцианская душа не поймет другую конфуцианскую душу, тем более, если у них схожее происхождение, они одинаково образованы и воспитаны? Поймет. Поймет и душу попроще. Чего-то «из ряда вон» очень мало кто из чиновной братии решился бы себе позволить — сохранение «лица», то есть репутации в Китае всегда было на первом месте. Утрату «лица» трудно было пережить, и не всем это удавалось — случаи самоубийств среди проштрафившихся были многочисленны. Но сначала по мелочи, а с переменой морального климата и по более крупному… Если резюмировать — все оставались конфуцианцами, но чем дальше, тем в меньшей степени. Взяточничество, казнокрадство, неоправданные поборы с населения, излишняя суровость, даже жестокость при сборе налогов, при руководстве общественными работами и прочее подобное становилось делом обычным. Можно посмотреть на положение вещей и сверху вниз: министры и прочие царедворцы не всегда подавали лучший пример — и безудержно борясь за власть друг с другом, и находя общий язык, с кем надо. А подчиненные служили все менее надежной подпоркой для нравственных устоев своего начальника: слишком много становилось чинопочитания, далеко не все находили в себе мужество сказать справедливое слово наперекор. И так — по нисходящей, от уровня к уровню бюрократической пирамиды.