Ст. 17:
«О холопией о правой грамоте. А с холопа и с робы от правые грамоты и от отпустные боярину имати от печати с головы по девяти денег, а диаку от подписи по алтыну с головы, а подьячему, которой грамоту правую напишет или отпустную, с головы по три денги».
Ст. 23:
«А с холопа и с робы печатнику имати от правые грамоты с головы по девяти денег, а дьяку имати от подписи с головы по алтыну, а подьячему, которой грамоту напишет, имать с головы по три денги».
Ст. 40:
«А с холопа и с робы от правые грамоты и от отпустные имати боярину или сыну боярьскому, за которым кормленье с судом э боярским, от печяти з головы по полутретья алтына. А дьяк его от писма з головы по три денги».
Черепнин верно отметил различие между ст. 17, 20 и 43: первая говорит о боярском суде, вторая — о докладе в высшую инстанцию (см. разницу между ст. 15 «о правой грамоте» и ст. 16 «о докладном списке») и третья — о наместничьем суде.[397]
С. И. Штамм полагала, что, по Судебнику 1497 г., «холопы становятся субъектами права», и при этом ссылалась на ст. 17, 23, 40, где упоминаются пошлины «с холопа и с робы от правые грамоты и от отпустные». По ее мнению, речь здесь идет о выдаче холопу «правой грамоты» и тем самым — о предоставлении ему права «отвечать и искать на суде».[398] Это явное недоразумение. В Судебнике говорится о судебных делах, о холопах, а не о выдаче им как истцам или ответчикам правых грамот: «с холопа» означает плату за каждого холопа, о котором идет судебное разбирательство, а не выплату пошлин самим холопом. Нормы пошлин определялись общими установлениями Судебника (см. ст. 15, 16), но пошлина шла не «с головы», а с «рубля». «Голова» холопа, следовательно, оценивалась в один рубль — это самая низкая расценка холопа на рынках Руси XV в.
Ввиду особой важности холопьих дел тиуны кормленщиков, по ст. 41, лишались права выносить по ним окончательные решения без «доклада» государю, т. е. самому кормленщику (соответствующая норма содержится в договорах князей с Новгородом). К тому же выдача «правых» и «отпустных» тиунами могла вызывать недоверие центрального правительства, потому что сами тиуны происходили из холопьей среды. При оформлении полных и докладных взимались таможенные пошлины — тамга и осмничее или одна тамга.[399] Эта пошлина шла в пользу монастырей или наместников.[400] Продажа холопов производилась иногда «по своей воле без пристава», но обычно в присутствии пристава наместника или князя.[401]
Е. И. Колычева выделяет три периода в истории оформления полных грамот. В первый период (первая половина XV в.) их составление поручалось разным писцам, дьякам и другим лицам; во второй — лицам, ответственным за сбор тамги (таможенным дьякам); в третий (в Москве — с 80-х годов, повсеместно — примерно с 1510 г.) — ямским дьякам.[402]
Две статьи Судебника еще более ограничивали выдачу отпускных грамот:
Ст. 18 О отпустной грамоте.
"А положит кто отпустную без боярского докладу и без диачей подписи, или з городов без наместнича докладу, за которым боярином кормление с судом боярским, ино та отпустнаа не в отпустную, опроче тое отпустные, что государь своею рукою напишет, и та отпустнаа грамота в отпустную".
Ст. 42
"А положит кто отпустную грамоту без боярьского докладу и без дьячьей подписи или з городов без наместничя докладу, за которым кормление за сыном боярьским с судом с боярьским, и та отпустная грамота не во отпустную, опроче тое отпустные, что государь своею рукою напишеть, и та отпустнаа грамота во отпустную".
Итак, отпускные, составленные в центральном аппарате и на местах, но без записи о докладе, не признавались документами, имеющими юридическую силу. В то время полные грамоты также обычно давались «с докладу» наместниками великому и удельным князьям.[403] За «отпустной», составленной не дьяком, а самим хозяином («государем»), сохранялись все права достоверного юридического основания для освобождения холопа. Но наместники и волостели, лишенные права боярского суда, вообще не имели права составлять отпускные. Они не могли и выдавать холопов (очевидно, беглых) в «полницу» господину. Этот порядок распространялся и на тиунов, имеющих кормление «с судом боярским».
Ст. 20 О наместниче указе.
"А наместником и волостелем, которые держат кормлениа без боярьского суда, холопа и робы без докладу не выдати, ни грамоты беглые не дати; також и холопу и робе на государя грамоты правые не дати без докладу, и отпустные холопу и робе не дати".
Ст. 43
"Наместником и волостелем, которые держать кормление без боярьского суда, и тиуном великого князя и боярьскым тиуном, за которыми кормлениа с судом з боярьскым, холопа и робы без доклада не выдати и отпустные не дати…"
Не вполне понятно одно место ст. 9, говорящее о смертной казни «церковному татю и головному», а также «государскому убойце» и другим преступникам (ср. ст. 10: «опроче церковные татбы и головные»). Обычно ссылаются на перевод С. Герберштейна («похитители людей») и при этом полагают, что речь идет о лице, крадущем холопов.[404] Однако Черепнин, опираясь на одно из судебных дел,[405] считает, что в подобных случаях смертная казнь не применялась, а «головная татьба» — это воровство, сопровождавшееся убийством (ср. термин «головник» ПСГ, означавший убийцу).[406] Объяснение привлекает логичностью, хотя не вполне ясно, можно ли с точки зрения норм древнерусского языка переводить «головную татьбу» как «татьба с убийством». Поэтому толкование термина как кража людей (для продажи в холопство) представляется более логичным.
В Судебнике 1497 г. около 12 статей посвящено вопросам о холопах. Это составляет почти 1/6 всего текста памятника (в Пространной Правде (ПП) — около 1/5 всего текста, примерно 40 статей из 121). И все это при том, что юридический кодекс конца XV в. не отменял, а развивал предшествующее законодательство ПП, которое по-прежнему оставалось одним из руководств для судей. Большое внимание к холопьему вопросу можно объяснить только тем, что дворовая челядь феодала еще играла значительную роль в социальной структуре общества. В целом же Судебник подводил итог и многовековому развитию холопьего права на Руси. В основных чертах это право оставалось непоколебленным. Юридические устои оказались более архаичными, чем хозяйственная практика XV в. Но все же жизнь пробивалась сквозь закоснелые нормы общерусского законодательства. Изменения состояли не столько в каком-либо «смягчении» холопьего бесправия, приближении несвободных слуг по правовому положению к основной массе населения, сколько в фиксации и ограничении самих источников пополнения челяди. Впрочем, все эти новшества законодательства намечаются как бы пунктиром. Жизнь шла за его пределами. В XIV–XV вв. положение холопа-страдника сближалось с положением крестьянина в хозяйственной жизни. Оба они входили в состав населения господской вотчины. К XVI в. в быту отпочковывается новая категория холопов — «кабальные люди». Эти «служилые холопы» трудом в хозяйстве феодала погашали проценты («росты») по взятой ими ссуде. На практике кабальное холопство было не наследственным, а пожизненным (до смерти феодала). Этот вид зависимости еще не известен Судебнику 1497 г., но именно он в дальнейшем вытеснил «полное холопство», знаменуя новый шаг к изживанию остатков рабства на Руси.
Если сравнить кодекс Древней Руси — Пространную Правду с Судебником Ивана III, то явственны будут серьезные изменения, происшедшие в социально-политической структуре общества. В Пространной Правде четко прослеживаются следы обычно-правовых общинных институтов (кровной мести, дикой виры, участия верви в розыске преступника и т. п.). Подобные следы практически отсутствуют в Судебнике. Это не значит, что в жизни их не было. Речь идет о том, что их влияние на правовые нормы и организацию судопроизводства резко упало. Основное внимание в Русской Правде уделялось штрафам, шедшим первоначально потерпевшему, а затем и в пользу государства, за различные формы оскорблений, телесные повреждения, кражи (продажи и уроки), убийство (головничество и вира). Главными фигурами закона были князь, потерпевший и правонарушитель. Судебник же в первую очередь уделяет внимание пошлинам за организацию судопроизводства, которые шли теперь не главе государства, а его администраторам. Одной из причин появления Судебника было именно расширение судебного аппарата. Составителей Судебника преимущественно интересует новое в судебной практике. Памятник не касается вовсе штрафов — ни за оскорбления, ни за драки, ни за кражи, как бы подразумевая, что здесь все продолжает регламентироваться старым законодательством. Зато об убийстве он говорит, вводя строжайшую кару — смерть вместо прежней виры (ст. 7–9).
