искать в своей одержимости мистическую интересность, как до сих пор много охотников на земле скорее вообразить себя игрушкою сверхъестественной силы, чем жертвою недомогания того самого своего тела, которым сотни тысяч миллионов живут, но которое едва ли десятки тысяч хорошо знают.
Глава шестая
Наваждение дьявольское
Человек имел дьявола всегда рядом с собою, вечно настороже, всегда готового воспользоваться всяким случаем, чтобы вредить, мучить, надоедать. Каждое, самое простое явление житейское могло дать ему повод сделать зло.
Св. Григорий Турский [168] рассказывает о священнике Пан-никии, который однажды, обедая с друзьями, узнал дьявола в мухе, жужжавшей над его стаканом и хотевшей, по-видимому, нагадить в его вино. Опытный в этих делах, Панникий сразу смекнул, в чем штука, и знамением креста положил конец шутке. Но при этом (чудо!) опрокинул стакан, вино пролилось на пол, так что, по интриге дьявольской, бедняга-священник все-таки остался без выпивки…
Были несчастные, которых дьяволы осаждали своими шутками и каверзами не время от времени, но всю жизнь — ночью и днем, во сне и наяву. Любопытнейший пример такого злополучнейшего смертного — картезианец Рикальм, аббат Шёнтальской обители в Виртемберге. Этот почтенный муж сочинил или издал латинскую «Книгу о кознях, обманах и досаждениях, которые дьяволы делают людям». Это один из наиболее интересных дошедших до нас документов о верованиях Средних веков. Рикальм рассказывает о досаждениях, сделанных как ему самому, так и другим. Дьяволы, без малейшего уважения к его сану и возрасту, ругали его поганою волосатою мышью; пучили ему живот и бурлили в брюхе; причиняли ему тошноту и головокружение; устраивали, чтобы руки у него затекали так, что он не мог перекреститься; усыпляли его на клиросе и потом храпели, чтобы другие монахи соблазнялись, думая, будто это он храпит. Говорили его голосом, вызывали в горле перхоту и кашель, во рту — слюну и потребность плевать, залезали к нему в постель, закладывали ему рот и нос так, что не вздохнуть, заставляли его мочиться, кусали его в образе блох. Если он, чтобы преодолеть искушение сна, оставлял руки поверх одеяла, дьяволы вталкивали их под одеяло. Иногда за столом они отнимали у него аппетит, и тогда помогало одно средство — проглотить немного соли, которой демоны боятся. Сода, пожалуй, пошла бы еще лучше. Шелест, производимый одеждою, когда человек движется, для Рикальма — жужжание дьяволов, равно как и всякий звук, исходящий из человеческого тела или вещественных предметов, за исключением колокольного звона: он — дело ангелов. Сипота, зубная боль, мокрота в горле, обмолвки в церковном чтении, бред и метания больных, тоскливые мысли и тысячи мелких движений души и тела — все это проявление дьявольского могущества. Вот — монах: слушает чтение, а сам мотает вокруг пальца соломинку, — это дьявольские сети. Все, что мы говорим хорошего, — это от ангелов, а все дурное — от дьяволов. Так что бедный Рикальм признается, что он уже не знает, когда же и что сам-то он говорит. Но он имел, по крайней мере, то преимущество, что слышал и понимал все разговоры дьяволов между собою, так как, вместо того чтобы говорить на языке, неизвестном Рикальму, они упорно говорили по-латыни и старались выражаться правильно. Поэтому Рикальм всегда заранее знал о всех их заговорах и уловках, на что дьяволы очень жаловались. Чтобы защититься от нападений адского воинства, Рикальм крестился с утра до вечера: закрещивал лицо, грудь, рисовал крест на ладони левой руки большим пальцем правой и советовал закрещивать все тело, куда только могут достать руки. Однако он признавался, что при огромном скоплении демонов крестное знамение иногда становится бессильным, подобно тому как сабля перестает быть защитой в слишком тесной толпе врагов. Этим же объясняется и слабость помощи человеку со стороны ангела-хранителя, хотя последний, как известно, никогда не покидает своего клиента. Дьяволов, говорит Рикальм, в воздухе — что пылинок в солнечном луче; более того, самый воздух есть род дьявольского раствора, в котором утоплен человек. Можно также сказать, что дьяволы одевают собою человека, как панцирь черепаху, или что они облепляют его, как слой пепла. Один монах, будучи еще послушником, видел однажды после повечерия, как с неба падал целый дождь дьяволов, образуя бурный поток, катившийся по монастырской площадке. Адский ливень длился до тех пор, покуда послушник не прочел целиком четыре раза псалом. Таким образом, каббалисты, поручавшие каждого человека 11 тысячам чертей, были еще милостивы. Дьявол угрожал человеку отовсюду: спереди, сзади, сверху. К анахорету Гутлаку они наползали в келью через замочную скважину.
По учению некоторых гностиков, природа есть творение проклятых ангелов, материя — зло, противоположение божеству. Альбигойцы проповедовали то же самое. Не достигая такой категорической крайности, средневековый католицизм приближается к этим мыслям, поскольку он считает всю природу после грехопадения прародителей как бы оскверненною и павшею во власть Сатаны. Природа одержима бесом; дух Сатаны наполняет и покоряет ее. Для монаха, затворившегося в монастыре своем, она — предмет смутного ужаса, мало-мало что не сплошной лагерь бесчисленных врагов. Непроходимые дебри и мрак чащ лесных, грозные вершины горы, огромная скала, повисшая над пропастью, угрюмые, черные долины, озеро, недвижное среди утесов или векового бора, бешеный поток, который, ревя и пенясь, разрушает ложе свое и ворочает обломки, — все это для монашеского миросозерцания декорация громадной сцены, за кулисами которой стоит черт и строит свои козни. Нет ничего удивительного, если в Средние века, придавленные демоническим миросозерцанием, почти угасло так называемое чувство природы. Полет грозовых туч на небе, полог тумана над землею или морем, ливень, наводняющий реки, град, уничтожающий жатвы, водоворот, поглощающий корабли, — все это и жилище, и действие Сатаны. Он ревет в ветре, пылает в пламени, чернеет во мраке, воет в волке, каркает в вороне, шипит в змее, прячется в плоде, в цветке, в песчинке. Он — всюду, он — душа вещей.
Но, сверх того, некоторые местности земли, казалось, были его излюбленными, и он с народом своим охотнее селился в них и владычествовал над ними: пустыни, некоторые леса, вершины гор, кое-какие озера и реки, покинутые города, разрушенные замки, заброшенные церкви. Гервасий Тильбюрийский [169] рассказывает, что в Каталонии есть крутая гора, на вершине которой находится озеро почти черного цвета и недосягаемой глубины, и на том озере — незримый для людей дворец,
