киностудию. Что они там только не снимали: «Москва в снежном убранстве», «Ухарь‑купец» (первый цветной фильм), «Вий», «Эпизод из жизни Дмитрия Донского», «Петр Великий», «Поединок», «Марфа‑посадница», «Княжна Тараканова», «Цыгане», «Анна Каренина» и т. д.
Когда Ханжонков выпустил фильм из жизни насекомых, снятый методом объемной мультипликации режиссером Старевичем, то французы в ответ наняли дрессировщика Дурова с его животными и выпустили свою ленту «Война зверей. XX век». Соперничество продолжалось бы и дальше, если бы фирма Пате не прекратила производство художественных фильмов в 1913 г. Для Ханжонкова наступили золотые времена.
Затем «Братья Пате» вновь стали снимать художественное кино. Они, быть может, и рассчитывали вернуться в Россию. Только их кинофабрика уже использовалась для другого – на ней записывались грампластинки с речами Ленина и прочих вождей. Называлась новая советская контора «Центропечать».
Говорят, что на закате жизни глава фирмы Шарль Пате (он скончался в 1957 г. в Монте‑Карло в девяносто четыре года) частенько вспоминал Москву 1910‑х гг. – филипповские булки, вкуснейшее масло и сыр от Елисеева и огромные прибыли, которые получала в предреволюционной России его киностудия.
Что же касается «Центропечати», то о ней сохранились колоритные воспоминания:
«В доме на Тверской была «Центропечать». Работало много народу. Была девушка – веселая, жизнерадостная. Бешено неслась по лестницам со второго этажа на третий.
Добрая. Всем оказывала услуги. Удивленный носик. Тоненькая. Голубые глаза. В двадцать третьем году на глазах у всех резко и прямо забрал ее угрюмый какой‑то человек. Именно забрал. Когда он приходил, она немела. Увез. О ней долго помнили.
Она иногда наведывалась. Рожала каждый год по ребенку. Когда встречалась с товарищами – смущалась. Семь человек детей. Не много ли? Пыталась «оправдываться». Широкое зеленое провинциальное пальто. В тридцать пятом году встретил ее на вокзале: толстая, цветущая, уверенная. Теперь хвастает количеством детей. Весело смеется – уверенная баба. Около стояли двое ребят – голубоглазые, чудесные, как она в молодости.
В той же «Центропечати» работал Иван Терентьевич, который всегда начинал разговор с середины. Какие‑то кусочки стен около Козицкого переулка, где он меня останавливал, до сих пор напоминают его: «Они говорят, что футуризм исчезнет… Ну, конечно, исчезнет… Ну, что собою представляют эти треугольники из кумача, которыми они украшают площади? Конечно, это чепуха. Не в этом дело» или: «Выдавать деньги… Ну ясно, что здесь нужны две подписи… С одной подписью неудобно. А он говорит, что необходимо еще иметь какую‑то визу… Какую еще визу?» Такого человека, который всегда начинает разговор с середины, можно вставить в комедию, в драму – это может быть смешно. Но Иван Терентьевич никогда не был смешон. Он не был ничем замечателен, а чем‑то запомнился. Где он сейчас – неизвестно, но лик его живет около стен Козицкого переулка», – писал Ефим Зозуля в книге «Моя Москва» восемьдесят лет назад.
Тверская ул., дом 12, строение 2
Александр Вертинский
Дом этот не слишком выделяется среди своих соседей по Тверской улице, особенно рядом с роскошным Елисеевским магазином. Но ведь он не всегда был таким. Свой нынешний облик здание получило в 1930‑х гг., обретя черты популярного тогда архитектурного стиля конструктивизм. Вглядитесь в его четкие прямые линии, перпендикуляры больших окон, и вы увидите романтику первых пятилеток, громадье грандиозных планов переустройства Москвы…
Тверская улица, дом 12, строение 2
Как мы помним, в эти годы происходила коренная реконструкция улицы Горького: старую Тверскую выпрямляли, какие‑то дома перевозили (нередко вместе с жильцами), а какие‑то надстраивали. Сия участь постигла и этот дом – он вырос на два этажа, как, например, и бывший Дом актера (на углу с Пушкинской площадью).
А ведь когда‑то здесь стояло совершенно иное и по стилю, и по назначению здание – усадьба московского генерал‑губернатора графа Петра Семеновича Салтыкова, удостоившегося посмертной чести быть изображенным среди наиболее выдающихся государственных деятелей на памятнике «Тысячелетие России», открытом в Великом Новгороде в 1862 г. За что? Фельдмаршал Салтыков до своего назначения в 1763 г. в Москву прославился во время Семилетней войны: под его началом русская армия разбила под Пальцигом и Кунерсдорфом прусские войска Фридриха Великого.
Заслуга графа Салтыкова – появление первых почтовых учреждений в Москве, хотя почта как официальный городской институт появилась в Москве только в 1845 г. При нем открылся и первый дом призрения для сирот. Генерал‑губернатором Салтыков был до 1772 г. Интересно, что в роду Салтыковых генерал‑губернаторство стало семейным делом: отец фельдмаршала, Семен Андреевич Салтыков был московским главноначальствующим еще при Анне Иоанновне, в 1732–1735 гг. А сын, Иван Петрович Салтыков, в 1797–1804 гг.
Именно при Иване Петровиче Салтыкове в доме на Тверской улице родился известный русский историк и литератор Михаил Петрович Погодин, отец которого, будучи крепостным, служил здесь домоправителем. Погодина не зря называют «русским самородком»: поднявшись из самых низов, он окончил Московский университет, защитил там же диссертацию, став впоследствии академиком по Отделению русского языка и словесности. Добавим также, что Погодин – истинно московский, коренной житель, а кому из нас не известна Погодинская изба на Девичьем Поле!
Следующей известной личностью, связанной с этим домом, был уже не русский, а французский писатель Фредерик Стендаль. Быть может, спросит читатель, следует сей факт увековечить памятной доской? Нет, не стоит. Ведь будущий сочинитель «Красного и черного» приехал к нам в 1812 г. в обозе французской армии. И мы его не приглашали. А звали его тогда Анри Бейль, и о писательской карьере он еще не помышлял. Москва очаровала армейского интенданта Бейля. Жаль, недолго удалось ему наслаждаться московскими красотами, потому как буквально через несколько часов после въезда наполеоновских солдат в Москву 2 сентября 1812 г. город загорелся, да еще как!
Свои впечатления от великого пожара Стендаль доверил дневнику, из которого мы узнаем о посещении дома на Тверской: «В четвертом часу мы отправились в дом графа Петра Салтыкова. Он показался нам подходящим для его превосходительства. Мы пошли в Кремль, чтоб сообщить ему об этом. По дороге остановились у генерала Дюма, живущего в начале переулка. Из Кремля явились генерал Дарю и милый Марсиаль Дарю. Мы повели их в дом Салтыкова, который осмотрен был сверху донизу. Дом Салтыкова Дарю нашел неподходящим, и ему предложили осмотреть другие дома по направлению к клубу».
Итак, генерал Дарю счел дом московского главнокомандующего не подходящим для себя, направившись к Английскому клубу, который в то время находился на Страстном бульваре. А что же Стендаль? Он вновь принялся за дневник. Читая его сегодня, мы вправе сказать, что московские записки Стендаля
