Голосование происходило в течение шестнадцати часов. Народ, собравшийся на галереях, терпеливо ждал с трех часов дня до восьми часов утра...
Монтаньяры четко мотивировали свои возражения против декрета. Робеспьер заявил, что он с негодованием голосует против обвинительного акта, попирающего права народного представителя, все принципы и нормы закона. Он видит в действиях жирондистов акт мести, несправедливости, пристрастия, фракционного духа. Давид кратко сформулировал убийственную для жирондистов мысль: "Какой-нибудь Дюмурье сказал бы - да; республиканец говорит - нет". Камилл Демулен, выступая в защиту Друга народа, назвал его великим пророком, которому грядущие поколения воздвигнут памятники.
Трудно было бороться с подобными истинами, но жирондисты, и не пытаясь их оспорить, знали, что добьются своего.
Действительно, за то, чтобы предать Марата суду, высказались двести двадцать депутатов, против - девяносто два, семь человек голосовали за отсрочку и сорок восемь воздержались.
Фактически за обвинительный декрет проголосовало менее одной трети Конвента, и тем не менее декрет был принят и передан в Чрезвычайный трибунал.
Друг народа нимало не был смущен происшедшим; наоборот, он был доволен. Как он и думал, история с якобинским циркуляром и обвинение его, проведенное в Конвенте, содействовали подъему революции. Его враги прогадывали на этом деле несравненно больше, чем он.
Действительно, давно уже не было такого оживления в столице, как в апрельские дни. Повсюду собирались толпы санкюлотов, мужчин и женщин. Ораторы, словно в октябре 1789 года, выступали в парках и на площадях. Они доказывали народу, что борьба против богачей, за хлеб, за прогрессивное обложение и за Марата - это разные части единого целого. И народ все активнее вступал в борьбу.
15 апреля тридцать пять секций Парижа, поддержанные Коммуной, подали в Конвент петицию против двадцати двух жирондистов во главе с Бриссо. Петиция, подписанная мэром Пашем, требовала изгнания из Конвента и ареста "государственных людей".
Адреса в поддержку Марата шли из народных обществ разных районов Франции.
Но и сам Марат ни на день не прекращал своей деятельности. Его газета продолжала регулярно выходить, он засыпал Конвент и Якобинский клуб посланиями, в которых обличал своих врагов и требовал незамедлительно назначить день суда.
23 апреля общественный обвинитель объявил, что судебное заседание, посвященное делу Марата, будет происходить завтра, 24 апреля.
И тогда Марат перестал скрываться. В тот же вечер, сопровождаемый толпой верных соратников, он сам явился в полицейское управление и потребовал, чтобы его заключили в тюрьму.
Даже находясь в тюрьме, он оставался под бдительной охраной народа. Люди всю ночь дежурили у здания тюрьмы и следили за тем, какую пищу тюремная прислуга носит Марату и запечатаны ли бутылки с питьем, предназначенным для него.
24 апреля ровно в десять часов утра начался суд.
К этому времени Дворец правосудия был забит до отказа. Люди приходили с ночи, чтобы занять места. Не только отсек для публики в зале суда, но все коридоры, комнаты и прихожие, примыкавшие к Чрезвычайному трибуналу, а также близлежащие улицы и набережная вплоть до Нового моста были заполнены почитателями Друга народа.
Он вошел твердой поступью и остановился на середине зала, гордо подняв голову и скрестив руки на груди. Прежде чем общественный обвинитель или кто-либо из четверых судей успел произнести слово, он, попирая все регламенты, сам обратился к суду:
- Граждане, не преступник предстал перед вами, но Друг народа, апостол и мученик свободы. Уже давно его травят неумолимые враги отечества, и сегодня его преследует гнусная клика "государственных людей". Он благодарит своих преследователей за то, что они дают ему возможность со всем блеском показать свою невиновность и покрыть их позором. Если я появился перед судьями, то лишь затем, чтобы снять пелену с глаз людей, все еще заблуждающихся на мой счет, да еще для того, чтобы лучше служить отечеству и обеспечить победу делу свободы. Полный доверия к просвещенности, справедливости, гражданственности этого трибунала, я прошу внимательно и всесторонне разобраться в поднятом вопросе, без снисхождения, но строго и нелицеприятно.
Эта спокойная, полная достоинства речь вызвала бурю восторга у зрителей. Но Марат, обернувшись к аплодирующей и кричащей публике, сказал:
- Граждане, мое дело - это ваше дело, это дело свободы. Я прошу вас соблюдать полное спокойствие, чтобы не дать повода преследующим меня клеветать на вас и обвинять в нажиме на решение суда...
И дальше подсудимый продолжал вести заседание. Уверенный, спокойный, с чувством собственного достоинства, он сам направлял ход процесса, четко разбивая все обвинения и обращая их против тех, кем они были выдвинуты. Обвинительный акт "государственных людей" рассыпался, словно карточный домик.
В последний момент они пытались было сразить своего врага с помощью грубо составленной фальшивки, но и этот их ход оказался разоблаченным.
Присяжные удалились и через три четверти часа сообщили свое решение:
"Трибунал признает невиновным Жана Поля Марата в предъявленных ему обвинениях и постановляет, что он должен быть немедленно освобожден".
Шел четвертый час утреннего заседания Конвента.
Обсуждался проект новой конституции.
Но обстановка в зале не соответствовала серьезности темы. Значительная часть депутатов не слушала ораторов; люди переговаривались друг с другом и нет-нет да поглядывали на дверь.
Все ждали, чем кончится дело Марата.
Уже Робеспьер произнес речь об условном характере права собственности, уже Сен-Жюст после своего выступления спускался с трибуны, как вдруг жандарм, вошедший в зал, наклонился к председателю - им по иронии судьбы был Лассурс, один из самых жестоких врагов Марата, - и что-то шепнул ему на ухо. Депутат Давид потребовал, чтобы председатель доложил Собранию о ходе суда над Маратом, и тот, вдруг побледневший и словно обмякший, чуть слышно промямлил:
- Он возвращается... Сейчас он будет здесь...
Что тут началось! Несколько депутатов быстро поднялись и вышли из зала, другие стали бурно требовать закрытия заседания, третьи пожимали друг другу руки и всем своим видом выражали радость.
К решетке подошел человек из народа и громким голосом заявил:
- Мы привели к вам обратно славного Марата. Он всегда был нашим другом, а мы всегда стояли за него. И если когда-либо над ним вновь нависнет угроза, тот, кто захочет получить голову Марата, раньше получит мою голову!
А затем появился Марат.
Увенчанный лавровым венком, спокойный и величественный, он казался подлинным античным героем. Многие члены Горы бросились ему навстречу, на галереях кричали и подбрасывали вверх шляпы и красные колпаки.
Марат, поднятый множеством рук на трибуну, сказал:
- Законодатели! Свидетельства патриотизма и радости, вспыхнувшие в этом зале, являются данью уважения к национальному представительству, к одному из ваших братьев, священные права которого были нарушены. Перед вами гражданин, который был обвинен, но теперь совершенно оправдан. Его сердце чисто. Со всей энергией, данной ему небом, он будет продолжать защиту прав человека, гражданина и народа.
Вновь шляпы полетели в воздух.
Зал огласился криками:
- Да здравствует республика!
- Да здравствует Гора!
- Да здравствует Марат!
То был момент величайшего торжества Марата, его подлинный апофеоз.
Жиронда, судорожно пытавшаяся его уничтожить, проиграла битву. И проиграла жизнь.
- В этот день, - говорил позднее Марат, - я накинул веревку им на шею...
Они не сразу пали. Они пытались бороться.
Но народ деятельно готовился к восстанию против ига Жиронды. "Бешеные" сформировали повстанческий комитет, наладили связь с Коммуной, вооружали патриотов.
Марат ждал, пока плод созреет.
Еще 1 апреля он сказал у якобинцев:
- Когда час наступит, я дам сигнал!..
И он не обманул веривших ему.
31 мая он сам поднялся на башню ратуши и ударил в набат. Это был сигнал к восстанию.
И все же, как генерал, уверенный в победе, как вождь, который твердо знает, что последнее слово за ним, в этот день он предоставил поле боя в Конвенте своему союзнику Робеспьеру.
- Ты хотел добиться победы мирными средствами? Что ж, на, попробуй...
Неподкупный попробовал. Он произнес свою блистательную тираду против Бриссо и его сообщников. Он потребовал обвинительного декрета против вожаков Жиронды. Тщетно. Стараниями лукавого Барера и других соглашателей победа остановилась на полпути. "Мирные средства" не принесли плодов.
И тут Друг народа подал новый сигнал.
С утра 2 июня Конвент был полностью окружен армией повстанцев. Сто шестьдесят три орудия были направлены на его фасад. Санкюлот Анрио, новый главнокомандующий национальной гвардией, проверял посты. Теперь "государственным людям" было не вырваться из кольца осады!..
