Примерно к двум таким категориям и принадлежали, на мой взгляд, два Константина. Оба взошли на партийно-государственный олимп из одной и той же социальной среды - технической интеллигенции. Но, взяв старт из менее выгодного исходного положения, "старый волк" Русаков на длинной дистанции обошел-таки не столь искушенного и более простодушного молодого соперника. Кстати, тот и сам сыграл ему в руку: будучи упрямым и порой излишне самоуверенным, никому не желал уступать в спорах, к тому же позволял себе говорить что думает смелее, чем ему "полагалось" по рангу и возрасту. Это вызывало раздражение на пятом этаже здания ЦК на Старой площади, где располагались кабинеты генерального, других членов Политбюро, их помощников и референтов, чей внятный шепот на ухо своим патронам иной раз играл решающую роль в возвышении или низложении чиновной братии. Милейший человек, вежливый и доброжелательный со всеми, Катушев не приглянулся "окружению", и оно его "спровадило".
Я уже говорил, что только Сиволобов позволил себе однажды материться по моему адресу. Другие начальники иной раз говорили на повышенных тонах. А вот Катушев ни разу не выразил недовольства моей работой. Что, она была безупречна? Конечно, нет, в том числе, иной раз, и с его точки зрения. Но в таких случаях он не выговаривал, не пытался меня переубедить и не просил переделать текст, как он считал правильным, а молча брался за это сам. Не уверен, что можно назвать такой метод руководства эффективным, но он кое-что говорит о душевных качествах человека.
Не берусь судить, в какой мере его "подсидел" Русаков, но полагаю, без этого гроссмейстера интриги дело не обошлось. Забегая вперед, расскажу по этому поводу об одном характерном эпизоде. Перед тем как секретари ЦК в порядке опроса давали согласие на назначение заместителя заведующего отделом, он вызывался к ведущему Секретариат для беседы. Когда Константин Федорович представил мою кандидатуру, Суслов был в отпуске, меня принимал Андрей Павлович Кириленко. Беседа длилась недолго, но он ухитрился в течение 15 минут раза три-четыре покрыть извилистым матом руководителей социалистических стран, которые "только и знают, что цыганят у нас нефть, металл, валюту, а как нам от них что-нибудь надо, клещами не выдавишь". С ними надо построже, натаскивал он меня и, демонстрируя свое расположение (тут явно сказалось словечко, замолвленное за меня Рахманиным, которому он благоволил), добавил, что, к сожалению, в отделе проявляют излишнюю щепетильность там, где нужно твердо отстаивать интересы нашей страны. Высказал еще несколько поучений, особенно налегая на необходимость во всем ориентироваться на Леонида Ильича, и отпустил с миром.
Общаться с ним после этого мне не пришлось. Раза два-три бывал я на заседаниях Секретариата, когда принимались решения по подписанным мною, в числе других, запискам. Но Андрей Павлович не обращал на меня никакого внимания. Это - предыстория. А теперь сам эпизод. Я сидел в кабинете у помощника Брежнева Георгия Эммануиловича Цуканова, обсуждали порядок работы над одним из разделов Отчетного доклада съезду КПСС, когда вдруг вошел Кириленко. Мы встали, поздоровались. Он благосклонно поинтересовался, как идет работа, дал понять, что знает о предстоящем выезде в Завидово вместе с генеральным, поделился некоторыми мыслями о положении в экономике, даже рассказал анекдот. Тут зазвонил телефон, соединявший Цуканова с его шефом. Кириленко поднялся, поманил меня пальцем и отвел в угол кабинета. Я, признаться, принял это за деликатное стремление не подслушивать доверительного разговора. Но Андрей Павлович, уцепив меня за пуговицу и просительно глядя в глаза, вдруг сказал:
- Ты там, в Завидово, при случае замолви за меня словечко. - И, видимо, заметив мою недоуменную реакцию, поспешно добавил: - Не грубо, при случае.
Я был буквально потрясен. Один из самых могущественных людей в стране, если уж быть точным, пятый в партийно-государственной иерархии (после Брежнева, Косыгина, Подгорного и Суслова), просит ходатайствовать за него какого-то мелкого чиновника, которого и сам ни в грош не ставит. Ну совсем по-молчалинскому правилу угождать "собаке дворника, чтоб ласкова была". И вот ведь как помогает классика. Когда эта параллель пришла мне на ум, я понял: истинный смысл этого маневра как раз в том, чтобы "не кусали". Искушенный в аппаратной подковерной возне, наверняка имевший повсюду своих осведомителей, Кириленко, конечно, знал, что при работе над документами иногда ненароком, а иногда и "нароком" прохаживаются по адресу тех или иных деятелей. Не раз бывало, что генсек сам поворчит по поводу того, что Подгорный чрезмерно покровительствует украинцам, словно по-прежнему секретарствует в Киеве, а не возглавляет Президиум Верховного Совета. Или "уколит" Косыгина за недостаточное внимание к цековским директивам. Хитрющий вождь тем самым подает сигнал, что можно почесать языки. Промолчат - значит, не одобряют, плохой знак. Но так почти не бывает, обязательно найдется кто-нибудь, подкинет компрометирующий слушок или врубит со всей прямотой, что давно пора навести в этих органах должный порядок. Ну а если разойдутся, позволят себе лишнего (нельзя допускать, чтобы непочтительно отзывались о членах высочайшего синклита, во всем меру надо знать, что можно Юпитеру, нельзя Быку), жестом остановит, давая понять, что "вольная пауза" закончилась, пора продолжить работу над докладом.
Все эти соображения пришли позже, как говорится, по зрелом размышлении, а в тот момент я лишь кивнул, с ужасом думая о том, как советовать Брежневу оставить Кириленко в составе Политбюро. К счастью, выручил Цуканов, закончивший разговор с шефом и присоединившийся к нам. Когда Андрей Павлович нас покинул, я, недолго думая, посвятил Георгия Эммануиловича в странную ситуацию. Он рассмеялся, махнул рукой.
- Не тебя одного, всех обойдет, от кого хоть что-нибудь зависит. Насколько я знаю, ему беспокоиться-то не о чем. В списке. Да бог с ним. Давай трудиться.
Русаков был в свое время одним из самых молодых "сталин-ских" наркомов. Как-то раз в Завидово (готовились материалы к визиту генсека на Кубу), когда мы с ним пили чай, ожидая возвращения Брежнева с охоты, я спросил, правду ли рассказывают, как он стал народным комиссаром рыбной промышленности.
- А что говорят? - осведомился он, хотя прекрасно знал, о чем речь.
- Ну, якобы Сталин вызвал к себе наркома, тот находился в отпуске, и пришлось ехать вам, его заместителю. Вождь расспрашивал о том о сем и пришел к выводу, что зам знает положение дел в отрасли лучше наркома. В итоге, когда тот вернулся из отпуска, кресло было занято.
Русаков улыбнулся и таинственно сказал:
- Не совсем так, но что-то похожее было. Понимаете, я был тогда молод, честолюбив, полон замыслов, видел, как подпереть рыбное хозяйство инженерными проектами. А Иосиф Виссарионович - культ не культ, надо отдать ему должное такие вещи схватывал с лету.
И все. Замкнулся. Так и не удалось мне выяснить, то ли КВ, как мы его между собой называли, "подсидел" своего тогдашнего шефа, то ли ему подфартило, то ли, наконец, продвигался по достоинствам. Склоняюсь все-таки к последнему мнению, потому что он обладал полным набором качеств, которые так ценились в тогдашней чиновной среде и были залогом успешной карьеры: работоспособностью, дисциплинированностью, безоговорочным послушанием руководству, въедливым, чрезвычайно ответственным отношением к любому поручению и, что, может быть, важнее всего остального, умением держать язык за зубами.
Неоспоримым подтверждением всех этих достоинств стал крайне редкий феномен вторичного возвращения на высоты власти. Как правило, человек, оттуда низринутый, навсегда переходил в другую "весовую категорию". Даже после того, как менялся лидер и начиналось поношение предыдущего, "обиженным" светили в лучшем случае кое-какие послабления. А вот Русаков, скатившийся несколько пролетов по карьерной лестнице (до посла в Монголии), опять пошел в гору инструктор, потом зав. сектором, заместитель заведующего отделом, зав. отделом, помощник генерального секретаря и, наконец, секретарь ЦК.
Надо отдать ему должное, КВ не напускал на себя начальственного вида, был прост в обращении, не чужд юмора, ценил профессионализм в работниках, умел, когда ему это было очень нужно, убедить, уговорить. Ну кто еще из секретарей ЦК способен был, полуобняв своего подчиненного за плечи и заискивающе глядя ему в глаза, говорить примерно так: "Голубчик, я очень на вас рассчитываю, пожалуйста, выложитесь, я же знаю, на что вы способны!" Подчиненные, разумеется, разбивались в лепешку, чтобы не обмануть ожидания такого начальника.
И все-таки, странное дело, его побаивались, распознавая за маской "отца-командира" натуру сухую, холодную, себялюбивую. Знали, чувствовали, что при любой оплошности ждать снисхождения от этого образцового служаки не придется. Разве только, если ему окажется выгодным.
