Из всего этого ясно, что ни о какой гомосексуальной вседозволенности в древнегреческом обществе не стоит даже заводить речь. Однако же однополые сексуальные связи существовали вполне легально, были широко распространены и — в определенных рамках — даже приветствовались. Связано это было с тем, что жизнь Древней Греции имела ярко выраженное мужское лицо; в этом полисы, несмотря на различия — порой существенные — в иных областях, были едины. Роль женщины ограничивалась материнством и ведением домашних дел — духовные занятия были, как считалось, не под силу слабому женскому уму. «Что касается детей, — будем считаться с женщиной, но что до остального — прочь: мы обойдемся без нее!»{171} — восклицает Лукиан.
Стоит ли удивляться тому, что однополая мораль порождала однополую педагогику? Свободнорожденные мужчины, проводившие значительную часть жизни на агоре, в палестрах, гимнасиях и банях, вне дома с женщинами почти не общались. Тогда как совместное времяпрепровождение мужчин разных возрастов, юношей, мальчиков выработало особый тип отношений, при которых старшие брали над младшими неусыпное шефство — истоки его следует искать в институте наставничества прежних эпох. И общество признавало за ними право на это, равно как и их ответственность. «И добрую славу, и бесчестье мальчиков разделяли с ними их возлюбленные. Рассказывают, что, когда однажды какой-то мальчик, схватившись с товарищем, вдруг испугался и вскрикнул, власти наложили штраф на его возлюбленного»{172}. Воспитание было результатом непрерывного общения, формирования общих интересов, подражания и восхищения старшим другом (любовником) — так юное поколение приобщалось к взрослой жизни. Греки не видели во всем этом ничего аномального, хотя если принять во внимание человеческую натуру, то можно предположить, что чистота дружеской привязанности иной раз выбрасывала белый флаг перед плотскими желаниями.
Зрелые мужчины выступали перед юношами и мальчиками в качестве советчиков и опекунов, проводников во взрослую жизнь, друзей и любовников. В Спарте, например, считалось зазорным не иметь такого опекуна, отсутствие его могло означать полную никчемность юноши. Примерно то же было на Крите. «Для юношей красивой наружности или происходящих от знатных предков позор не найти себе любовников, так как это считается следствием их дурного характера»{173}, — сообщает Страбон о критских нравах. Безусловно, сексуальный подтекст во всем этом присутствовал и порой главенствовал, но он точно не был единственным.
Слово «любовник» (греч. εισπνήλας) в дорийском диалекте греческого языка, на котором говорили в Спарте, в буквальном переводе означает «вдохновитель». Подразумевалось, что любовники вдохновляют друг друга на благородные, возвышенные, героические дела.
Вот что думает по этому поводу Платон: «Я, по крайней мере, не знаю большего блага для юноши, чем достойный влюбленный, а для влюбленного — чем достойный возлюбленный. Ведь тому, чем надлежит всегда руководствоваться людям, желающим прожить свою жизнь безупречно, никакая родня, никакие почести, никакое богатство, да и вообще ничто на свете не научит их лучше, чем любовь… И если бы возможно было образовать из влюбленных и их возлюбленных государство или, например, войско, они управляли бы им наилучшим образом, избегая всего постыдного и соревнуясь друг с другом; сражаясь вместе, такие люди даже и в малом числе побеждали бы, как говорится, любого противника: ведь покинуть строй или бросить оружие влюбленному легче при ком угодно, чем при любимом, и нередко он предпочитает смерть такому позору; а уж бросить возлюбленного на произвол судьбы или не помочь ему, когда он в опасности, — да разве найдется на свете такой трус, в которого сам Эрот не вдохнул бы доблесть, уподобив его прирожденному храбрецу»{174}. Таким образом, в идеале это был своего рода агон — состязание близких людей в храбрости и благородстве.
«…Войско из влюбленных и любимых было бы очень сильно, потому что… они больше всех стыдились бы покидать друг друга»{175}, — говорится в «Пире» Ксенофонта.
Такое войско, сформированное из пар любовников и получившее название «священного отряда», было создано в Фивах и прославилось многими победами, в том числе в 375 году до н.э. над превосходящими силами считавшихся непобедимыми спартанцев. Это о нем пишет Плутарх: «Священный отряд, как рассказывают, впервые был создан Горгидом: в него входили триста отборных мужей… Сохранилось шутливое изречение Паммена[15], который говорил, что гомеровский Нестор оказал себя неискусным полководцем, требуя, чтобы греки соединялись для боя по коленам и племенам… вместо того, чтобы поставить любовника рядом с возлюбленным. Ведь родичи и единоплеменники мало тревожатся друг о друге в беде, тогда как строй, сплоченный взаимной любовью, нерасторжим и несокрушим, поскольку любящие, стыдясь обнаружить свою трусость, в случае опасности неизменно остаются друг подле друга. И это не удивительно, если вспомнить, что такие люди даже перед отсутствующим любимым страшатся опозориться в большей мере, нежели перед чужим человеком, находящимся рядом, — как, например, тот раненый воин, который, видя, что враг готов его добить, молил: “Рази в грудь, чтобы моему возлюбленному не пришлось краснеть, видя меня убитым ударом в спину”. Говорят, что Иолай, возлюбленный Геракла, помогал ему в трудах и битвах. Аристотель сообщает, что даже в его время влюбленные перед могилой Иолая приносили друг другу клятву в верности. Вполне возможно, что отряд получил наименование “священного” по той же причине, по какой Платон зовет любовника “боговдохновенным другом”»{176}.
Погибель свою «священный отряд» нашел во время битвы под беотийским селением Херонея в 338 году до н.э., сойдясь лоб в лоб с авангардом армии Филиппа II Македонского, которым командовал совсем еще юный Александр.
Все эти примеры показывают, что в Древней Греции на ранних этапах ее развития мы наблюдаем гомосексуализм так называемого воинского типа, на который наложился античный феномен отношений наставника и воспитанника. Этот гомосексуализм, унаследованный от военной аристократии «архаической Греции», характерен для закрытых мужских сообществ и ничего общего не имеет с клоунадой гей-парадов. В милитаризованных по типу Спарты полисах гомосексуальные отношения продолжали сохранять свое «воинское» значение. В полисах, которые сошли с рельсов милитаризации, этот рудимент далеких эпох постепенно терял ореол мужественности, но по традиции все еще влиял на организацию общественной жизни и личную жизнь граждан.
В дальнейшем, однако, юноши, прошедшие через такое воспитание, заводили нормальные семьи. Как писал Лукиан: «Любовь же мужчины к юноше, закрепляя узы святой и чистой дружбы, по-моему, относится всецело к философии. А потому жениться должен всякий, а юношелюбие оставим одним лишь мудрецам…»{177}Многие мудрецы действовали, признаться, строго по Лукиану и предпочитали не связываться с женщинами, которым «менее всего присуща полнота добродетели»{178}. Впрочем, и с лицами своего пола, в общем, не излишествовали. Диоген Лаэртский, желая подчеркнуть склонность к аскетизму главы школы стоиков Зенона Китийского, пишет, что с «мальчиками он имел дело редко…»{179}. А вот Сократ, никоим образом не чураясь «юношелюбия», «по словам Аристотеля, женат… был дважды: первый раз на Ксантиппе, от которой у него был сын Лампрокл, и во второй раз — на Мирто, дочери Аристида Справедливого, которую он взял без приданого и имел от нее сыновей Софрониска и Менексена»{180}. Да и сам Аристотель «уехал к евнуху Гермию, тирану Атарнея[16]; говорят даже, что тот был его любовником, а другие говорят, будто Гермий породнился с ним, выдав за него дочь или племянницу»{181}. Но мало ли что говорят… По другой версии, также излагаемой добросовестным Диогеном, «Аристотель влюбился в наложницу Гермия, женился на ней с его согласия и от радости стал приносить смертной женщине такие жертвы, какие афиняне приносят элевсинской Деметре…»{182}.
Есть очень важный момент, на котором обязательно следует акцентировать внимание: в отношениях древнегреческих мужчин и мальчиков в принципе отсутствовало принуждение, старший и младший, как правило, не зависели друг от друга и были свободны в своем выборе. При этом, когда заходила речь о «мальчиках», имелись в виду подростки, достигшие половой зрелости и с точки зрения греков — мы можем с ней соглашаться или нет, но это уже другой вопрос — отвечающие за свои поступки. Растление же малолетних (как, впрочем, и тех, кто постарше) наказывалось греческими законами, которые, правда — в силу своей внутренней логики, — за содержание публичных домов с подростками никаких санкций не предусматривали.
