По получению этих неприятных вестей колеса московской военной машины закрутились с нарастающей силой. Воеводы немедленно вернулись ко своим полкам, гарнизоны украинных городов были приведены в готовность, а украинные воеводы поспешили на сход с береговыми. И когда хан подошел к Волхову, небольшому городку юго-восточнее Тулы, на территории нынешней Орловской области, там его уже ждали.
Описания того, как разворачивались события под Болховым, в летописях и разрядных книгах различаются. Согласно летописи, 11 октября в Москву прибыло послание от болховского воеводы князя И. Золотова (не успевший покинуть Волхов до начала набега), что «пришел крымской царь к Волхову октября в 7 день, и из наряду по городу стреляли и к городу приступали». Однако на этот раз у хана ничего не вышло. «Князь Иван Золотова з детми боярскими из города выходил и с ними дело делал, и языки поймал, а посаду ближних дворов пожечи не дал». Взятые с бою «языки» показали, что под город пришел сам Девлет-Гирей вместе с наследником калгой Мухаммед-Гиреем и «царевичем» Адыл-Гиреем, «а с ними все крымские люди». Кстати, если «царь» пришел с нарядом, значит, он взял с собой свою «гвардию» — своих мушкетеров и легкую артиллерию, что косвенно подтверждают сведения станичников, доносивших, что татарами «многие сокмы биты до черные земли и телеги болшие под наряд есть». Внезапность, залог успеха, была татарами утрачена, и к Волхову уже шли на помощь береговые полки. Узнав о их приближении, хан «войны не распустил» и под покровом ночи поворотил назад. Отход хана летопись датирует 19 октября, но это явная описка. При этом Девлет-Гирей, как и в прошлом году, не стал дожидаться, пока соберутся разосланные по округе фуражиры, которых русские ратные люди и украинные мужики «побивали и корму имати им не давали»{231}.
В разрядных книгах известия об этом набеге чрезвычайно лаконичны — приход хана под Волхов датируется серединой дня 9 октября, а его отход — ночью того же дня. Никаких иных подробностей при этом не сообщается, если не считать того, что, узнав о благополучном завершении истории с отражением прихода Орды, царь наградил И.Д. Вельского со товарищи «золотыми», а значит, остался их действиями вполне доволен. И еще одна интересная подробность из разрядных книг — в болховской истории впервые приняли участие опричники: «Из опришнины посылал государь под Волхов воевод, как царь приходил к Волхову, воевод с Москвы князя Андрея Петровича Телятевского, князя Дмитрея да князя Ондрея Ивановичев Хворостининых»{232}.
И еще один довольно красочный рассказ (хотя, конечно, и не без преувеличений) о набеге 1565 г. содержится в наказе, данном приставу Ф.И. Третьякову со товарищи, что встречали литовских послов в мае 1566 г. На расспросы литовцев об отношениях между Иваном и Девлет-Гиреем приставу было велено отвечать, что «по ссоре лихих людей» приходил хан осенью минувшего года к Волхову, было такое дело, и приходил он «казатцким обычаем, а с ним тысеч с пятнатцать или з дватцать, и против таких людей у государя нашего на украинах николи без заставы не живет». Потому и как только стало известно о приходе «царя», тотчас на помощь болховчанам поспешили государевы воеводы со многими ратными людьми. «И, заслышев государя нашего воевод по украинным городом, и он (Девлет-Гирей. — П.В.) одное ночи в государя нашего земле не начевал и людей в розгон не роспустил, и не токмо что полону взяли, и корму взятии не дали»{233}. Так что пришлось хану и его людям уйти с Руси не солоно хлебавши, а дома их ждали кредиторы, с требованием платить!
Неудачный (в сравнении с предыдущим 1564 г.) поход крымского воинства, явное нежелание Сигизмунда II, подстрекавшего хана на организацию все новых и новых набегов на Русь, но при этом отнюдь не поспешавшего присылать обещанные щедрые «поминки» и координировать действия своих ратей с татарскими, отсутствие у престарелого Сулеймана I, могущественного турецкого султана, желания идти на конфронтацию с Москвой — все это подрывало позиции «казанской» «партии» при ханском дворе. Естественно, что в этих условиях вес «московской» партии и ее влияние на политику хана возрастали. Одним словом, после возвращения хана из похода наметилось очередное потепление в русско-крымских отношениях. Более того, в 1566 г. хан даже отказался от предлагавшегося ему нового похода на «московского». А тут еще и Иван занял гибкую позицию, согласившись на выплату «Магмет-Киревых поминок», частично удовлетворив ханские запросы.
Однако возобновившиеся пересылки и переговоры между Москвой и Бахчисараем так и не привели к желаемому результату. Совершенно неожиданным, но только на первый взгляд, камнем преткновения стало стремление Девлет-Гирея добиться от Ивана в качестве условия замирения отказа Москвы от заключения мира с Сигизмундом II. Свое требование хан мотивировал тем, что он опасается, как бы Иван, помирившись с «литовским», вместе с ним не стал бы воевать его, крымского «царя». И основания для таких подозрений у хана были — ведь десятью годами ранее русский царь и его дипломаты приложили немало усилий для того, чтобы договориться с Литвой о совместных действиях против Девлет-Гирея. Потому-то хан и заявил 16 июля 1566 г. на аудиенции русским послам, что «яз де государям Вашим ныне доброго дела хочу прямо. Только де государя Вашего опасаюся и дважды о том ссылаться не хочу. Государь де ваш не верит мне, а яз де не верю государю Вашему»{234}. Слишком много накопилось взаимных претензий у договаривающихся сторон, слишком много было пролито крови, слишком сильно было застарелое взаимное недоверие, чтобы даже в условиях достигнутого определенного компромисса (Иван согласился на выплату больших «поминок», тогда как хан снял требование передачи ему Казани и Астрахани — кажется, что в то время с его стороны выдвижение этого требования было всего лишь элементом дипломатического торга) Москве и Бахчисараю удалось замириться. А тут еще добавилась смерть старого Сулеймана I и приход к власти его сына Селима II, склонного переориентировать свою внешнюю политику с северо-западного, балканского, направления, на восточное и северо-восточное — персидское и кавказское, и продолжавшаяся политика Москвы по поддержке кабардинского князя Темрюка, тестя русского царя и его союзника на Кавказе. Одним словом, растянувшиеся на несколько лет переговоры так и закончились ничем.
К исходу 1567 г. стало очевидно — нового витка напряженности в отношениях между Москвой и Крымом не избежать, причем эта напряженность выходила на новый, более жесткий и серьезный уровень. Как отмечал А.А. Новосельский, «…годы 1568—1574 образуют второй и наиболее опасный для Московского государства период татарских нападений. Если в предшествующие годы татары действовали только в качестве союзников польского короля, то теперь они ставят перед собой самостоятельные цели…»{235}. На эти годы и приходится всплеск военной активности Крымского ханства по отношению к России. Применительно к этим годам можно вести речь о том, что тогда шла настоящая полномасштабная война между Россией и Крымом (при этом мы, конечно, осознаем условность применения этого термина, так как состояние войны на границе между Русью и Степью фактически не прекращалось. Другое дело, что в эти годы «обычные» набеги за ясырем сменились подлинными нашествиями). Пик этой войны пришелся на 1571—1572 гг., и события этих двух лет затмили те, что произошли до и после них.
§ 2. Переход Девлет-Гирея в контрнаступление.
Начало большой войны (1568—1570 гг.)
Говоря о событиях 1568—1570 гг., с сожалением приходится отмечать, что, к несчастью для этой важной страницы в истории русско-крымских отношений, события совпали по времени с одними из важнейших событий царствования Ивана Грозного — наивысшим подъемом опричнины и ее падением. Естественно, что внимание историков было приковано к этому историческому феномену, разгадке причин его появления и гибели, и история войны 1568—1570 гг., как и самой войны 1568—1574 гг. рассматривались мимоходом, как часть общего фона, на котором развивалась драма опричнины. Ни в коем случае не отрицая важность истории изучения опричнины, все же мы не можем согласиться с таким умалением значения этой страницы русско-крымского противостояния, тем более что оно, это противостояние, сыграло свою, и не последнюю роль, и в появлении опричнины, и в ее гибели.
Недостаточное внимание к проблеме русско-крымских взаимоотношений на рубеже 1560-х —1570-х гг. тем более не может быть оправданно, тем более если принять во внимание, что источников для ее изучения сохранилось не в пример больше, чем, например, по той же опричнине. Это и записи в разрядных книгах, и чудом пережившие московские пожары и разорения разрозненные материалы делопроизводства Разрядного приказа, и летописи, и показания очевидцев и современников тех событий, и другие источники. Обидно, что отечественные историки, даже такие маститые специалисты по истории России времен Ивана Грозного, как А.А. Зимин и Р.Г. Скрынников, так мало внимания уделили этой странице нашей истории. Попытаемся хотя бы отчасти восполнить этот пробел.
