Павел Ефимович Дыбенко представлял собой тот характерный тип революционера, который метался между анархизмом и большевизмом, сочетая свойственное многим анархистам буйство с большевистской авторитарностью. Как и Махно, он вышел из низов, и уже в юности, работая грузчиком, вступил в контакт с революционным подпольем, вернее всего – анархистским (сам Дыбенко позднее пытался представить себя старым большевиком). Но кружок, к которому примкнул Дыбенко в Риге, был не террористическим, а пропагандистским, посему юноша не оказался на каторге, а был призван во флот. Там он связался с большевиками и принялся за пацифистскую пропаганду. Дыбенко к тому же отличался физической силой, что помогло ему приобрести авторитет среди матросов. После начала революции 1917 г. Дыбенко стал депутатом Гельсингфорсского совета, а в мае возглавил Центробалт – организацию матросов Балтийского флота, среди которых были широко распространены не большевистские, а анархистские идеи. Эта позиция предопределила дальнейшую карьеру Дыбенко. Большевик во главе Центробалта – большая удача Ленина. Дыбенко понимал большевистскую теорию так, что она почти не отличалась от анархизма, и матросы шли за ним. В этот период он всерьез думал, что власть окажется в руках советов как совершенно демократических органов самоуправления.
За участие в июльский событиях Дыбенко просидел месяц в Крестах, зато вышел в ореоле революционной славы, которая подкрепилась и участием в боях с немцами у Даго в октябре. Теперь у большевиков был свой кандидат в морские министры. Блестящему революционеру – не менее яркая подруга – член ЦК большевиков А. Коллонтай. Приняв активное участие в организации Октябрьского переворота, Дыбенко вошел в Совнарком.
Как же такой большой человек оказался в приднепровских степях во главе всего лишь дивизии?
Все стало рушиться после того, как в феврале 1918 г. немцы двинулись на Петроград. Отряды моряков во главе с Дыбенко были наголову разбиты. В обстановкой острой политической борьбы вокруг Брестского мира Дыбенко оказался «крайним» за поражение и был снят с поста. Дыбенко и Коллонтай продолжали выступать против Брестского мира, и тогда бывшего наркома арестовали. Выйдя на свободу под поручительство жены, Дыбенко сбежал в Самару, где стал вождем леваков от анархистов до левых эсеров. Накануне бунта леваков в Самаре большевики договорились с Дыбенко о прощении грехов. Самарского Махно из него не получилось. Но и былого доверия партии не было. Пришлось начинать военную карьеру сызнова – на этот раз сухопутную. Командовать подпольщиками, батальоном. Наступление красных на Украину стало шансом – батальон быстро вырос в дивизию – крестьянство поддержало большевиков, о которых сохранило хорошие воспоминания с 1918 г. За месяц Украинский фронт вырос в 3–4 раза. А тут новые перспективы – в дивизию Дыбенко вливаются отряды, каждый из которых может стать армией – бывший петлюровец Григорьев и анархист Махно. Уж с анархистом–то Дыбенко найдет общий язык. А сам – вперед на Крым, где можно создать свою вотчину.
* * *
После встречи Чубенко с Дыбенко 26 января махновцам были переданы патроны, позволившие уже 4 февраля перейти в наступление. Под Михайловкой махновцы разбили белых, насчитав около сотни трупов противника. Взяв Орехов и Пологи, 17 февраля махновцы вошли в Бахмут. В это врем численность махновцев оценивалась уже в 7000 бойцов[230].
Военно–политический союз был скреплен передачей повстанцам нескольких тысяч итальянских винтовок, которые еще сыграют в истории движения свою роковую роль. Махно получил патроны к ним, а также 2 миллиона рублей жалованья бригаде.
Махновцы вошли в качестве 3–й бригады в состав Первой Заднепровской дивизии под командованием Дыбенко. В эту же дивизию на правах бригады вошли формирования атамана Никифора Григорьева, переметнувшегося от петлюровцев. Украинская государственность переживала тяжелые времена. От нее уходила часть войска, крестьяне были недовольны политикой Директории и сочувственно встречали красных.
Красные командиры получили установку наладить хорошие отношения с атаманами. «Дыбенко ему сказал, что он на самом лучшем счету у большевиков коммунистов», — вспоминает Чубенко о встрече комдива с Махно. Вероятно, на встрече Дыбенко пожаловался Махно на анархистов. Последний по окончании встречи назвал их «политическими шарлатанами», которые «набрали авансов у Советской власти и не отчитались», что ухудшает отношения с красными[231]. Впрочем, к этому времени у Махно накопились и свои противоречия с первой волной городских анархистов, прибывших в район, и претензии коммунистов пали на благодатную почву.
Большевистское оружие позволило вооружить ждавшее своего часа крестьянское пополнение. В результате 3–я бригада 1–й Заднепровской дивизии стала расти как на дрожжах, обгоняя по численности и дивизию, и 2–ю Украинскую армию, в составе которой 3–я бригада сражалась позднее. Если в январе у Махно было около 400 бойцов, то в начале марта — уже 1000, в середине марта 5000, а в конце апреля 15–20 тысяч. Пополнившаяся в результате «добровольной мобилизации», махновская бригада развернула наступление на юг и восток. Первоначально красные командиры относились к формированию махновцев скептически: «Под Бердянском дело — табак. Махно льет слезы и вопит о поддержке»[232]. Через неделю, однако, пройдя с боями за полтора месяца свыше 100 км, махновцы ворвались в Бердянск. Западный бастион Деникина был ликвидирован.
Одновременно другие махновские части отодвинули на такое же расстояние фронт на восток, войдя в Волноваху.
Махновцы не собирались просто сидеть в глухом углу Советской России, они принялись демонстрировать ей свое понимание революции. Махновцы захватили у белых эшелон с 90 тысячами пудов хлеба и отправили его голодающим рабочим Москвы и Петрограда с таким сопроводительным письмом: «Гуляй–польское революционное крестьянство, а также крестьянство всех прилегающих областей, командный состав и повстанческие крестьянские отряды имени Махно, Гуляй–польский Совдеп, Революционный полевой штаб Махно постановили имеющиеся у нас девяносто вагонов муки, добытой в бою с добровольческими бандами, как военная добыча, поднести в подарок московским, петроградским революционным крестьянам и рабочим. Повстанческие крестьяне названного района и все их вожаки протягивают свою товарищескую руку и приветствуют своих революционных товарищей, Совнаркомы и Совдепы. Просим оповестить население»[233]. Посылка хлеба, таким образом, рассматривалась махновцами как важная пропагандистская акция. Письмо составлялось как политическая программа, призванная кратко описать политическую систему махновцев, показать демократизм принятия решений, социальные приоритеты (даже применительно к Москве и Петрограду крестьянство ставится на первое место). Характерно и то, что махновцы приветствуют не Совнарком, а «Совнаркомы».
Экономическое сотрудничество с пропагандистским уклоном продолжилось и позднее. Махновцы и большевистские органы начали налаживать продуктообмен с Донбассом[234]. Для Махновского движения это позволяло не только решить конкретные хозяйственные задачи, но и продолжить строительство предусмотренных программой движения горизонтальных хозяйственных связей.
Но не только эти события определяли отношения двух советских властей. Введение продовольственной разверстки, безудержный рост бюрократического аппарата, поглощавшего и разбазаривавшего значительную часть изъятого у крестьян хлеба, запрет партий и организаций, даже поддерживающих советскую власть, факты произвола со стороны ЧК — все это не встречало понимания у крестьян Приазовья.
Махновская армия представляла инородное тело в РККА, и не удивительно, что уже в феврале Л. Троцкий потребовал ее преобразования по образу и подобию других красных частей. Похоже, нарком еще не понимал, что имеет дело со своеобразным военно–политическим формированием, которое не подчиняется Совнаркому и представляет собой «государство в государстве». Реакция Махно на «поползновения» Троцкого была резкой: «Самодержавец Троцкий приказал разоружить созданную самим крестьянством Повстанческую армию на Украине, ибо он хорошо понимает, что пока у крестьян есть своя армия, защищающая их интересы, ему никогда не удастся заставить плясать под свою дудку Украинский трудовой народ. Повстанческая армия, не желая проливать братской крови, избегая столкновения с красноармейцами, но подчиняясь только воле трудящихся, будет стоять на страже интересов трудящихся и сложит оружие только по приказанию свободного трудового Всеукраинского съезда, на котором сами трудящиеся выразят свою волю»[235].
