Другими словами: свое издавна лелеемое желание истребить евреев всей Европы он мог исполнить лишь тогда, когда оставил всякую надежду на компромиссный мир с Англией (и на связанную с этим надежду избежать вступления в войну Америки). И он сделал это лишь после 5‑го декабря 1941 года, дня, когда наступление русских под Москвой лишило его мечты о победе в России. Для него это должно было быть чрезвычайным шоком: еще двумя месяцами раньше он публично объявлял, что «этот противник уже повержен и он никогда больше не поднимется». И под воздействием этого шока он теперь переключился, «холоден как лёд» и «быстрый как молния»: если он в России больше не может победить, то тогда нет — так рассуждал Гитлер — и никакой возможности мира с Англией. Тогда он смог тотчас же объявить войну Америке, что доставило ему явное удовольствие после столь долго остававшихся без ответа провокаций Рузвельта. И затем он смог позволить себе величайшее удовольствие — после этого распорядиться об «окончательном решении еврейского вопроса» для всей Европы, потому что ему больше не требовалось оглядываться на Англию и Америку — какова будет реакция на это преступление.
Разумеется, тем самым он сделал немецкое поражение неизбежным и также тотчас позаботился о том, что за поражением должен будет последовать уголовный суд. Но то, что это не обеспокоит его, он уже сообщил в разговоре 27 ноября с датским и хорватским министрами иностранных дел, который цитировался в предыдущей главе. В этом разговоре он выразился в том смысле, что если Германия не сможет победить, то тогда пусть она погибнет и это не заставит его проливать слёзы.
Если кратко, то в декабре 1941 года в течение нескольких дней Гитлер оказался в ситуации выбора между двумя не согласующимися между собой целями, которые он преследовал с самого начала: мировое господство Германии и уничтожение евреев, и он пришёл к окончательному решению: он оставил первую цель как недостижимую и полностью сконцентрировался на второй. (30 ноября для этого было еще рано на пару дней). Более того: полное поражение Германии, со всеми его возможными последствиями он принял теперь в расчет для того, чтобы наконец провести уничтожение евреев во всей Европе, по чему у него давно уж слюни текли.
Отсюда теперь объясняется и объявление войны Америке, которое мы в предыдущей главе не могли объяснить ни с какой политической точки зрения: политик Гитлер в декабре 1941 года окончательно отрекся в пользу массового убийцы Гитлера.
Теперь объясняется также и полная политическая бездеятельность и летаргия Гитлера во второй половине войны, по поводу которой мы имели возможность удивляться в предыдущей главе и которая столь резко контрастировала с его прежней политической бодростью и готовностью к действиям. Политика, к которой он был столь способен, больше не интересовала Гитлера; для цели, которую он теперь преследовал, она ему более не требовалась. «Политика? Я больше ей не занимаюсь. Это мне настолько противно…» Высказывание (обращенное к связному Риббентропа в штаб–квартире фюрера в Хевеле) хотя и относится к более позднему времени, весне 1945 года, но оно с тем же правом могло было быть сделано уже в 1942 году. С конца 1941 года Гитлер больше не занимался германской политикой. Он занимался теперь только злодейством.
Чем еще теперь занимался Гитлер, причем интенсивнее, чем когда бы то ни было, это было руководство ведением войны. Военное руководство еще требовалось ему: чтобы выиграть время для проведения своего задуманного массового убийства, и чтобы удерживать пространство, в котором он находил своих жертв. И его стратегия после 1942 года была направлена только на выигрыш времени и на защиту пространства. По меньшей мере с начала 1943 года Гитлер не проявлял инициатив для достижения впечатляющих отдельных успехов, которые среди прочего возможно могли бы дать ему ещё раз шанс к компромиссному миру, а когда его отдельные генералы проявляли такие инициативы (Роммель летом 1942 года в Африке, Манштейн весной 1943 на Украине), то он их не поддерживал, скорее мешал. Они тоже его больше не интересовали.
Все говорит за то, что к концу 1941 года он внутренне смирился с окончательным поражением. Все–таки уже к ноябрю 1942 года относится его оставшееся известным, в своей двузначности о многом свидетельствующее высказывание: «Я всегда принципиально останавливаюсь только в пять минут после полуночи»[29]. То, что в эти годы, когда кольцо вокруг Германии сжималось всё теснее, во время его застольных разговоров в штаб–квартире, несмотря ни на что, часто можно было распознать несокрушимое самодовольство и порой даже изрядную весёлость, можно объяснить только лишь сознанием того, что в это время он с каждым днем так же приближался к воплощению своей единственной теперь цели, как войска союзников всё ближе приближались к осажденной и разбомбленной Германии: в течение трех лет день за днем еврейские семьи по всей Европе выводились из своих квартир или укрытий, перевозились на восток и нагими загонялись на фабрики смерти, где день и ночь дымили печи крематориев. В эти три последних года Гитлер не получал более удовольствия от успехов, как в предыдущие одиннадцать лет. Но отказаться от них у него получилось легко, потому что вместо этого он более, чем когда бы то ни было мог наслаждаться страстью убийцы, который отбросил последнюю оглядку, у которого жертва была в руках и он мог с ней делать все, что пожелает.
Для Гитлера последних трех с половиной военных лет война превратилась в состязание, которое он всё еще надеялся выиграть. Кто будет раньше у цели: Гитлер со своим истреблением евреев или союзники с военным поражением Германии? Союзникам потребовалось три с половиной года, чтобы достичь цели. И между тем Гитлер тоже все–таки жутко близко приблизился к своей цели.
Интересным, но странным образом привлекающим мало внимания фактом является то, что Гитлер ни в коем случае не причинил величайший вред тем народам, над которыми он учинял величайшие преступления.
Советский Союз от Гитлера потерял по меньшей мере двенадцать (сам он утверждает, что двадцать) миллионов человек; но огромное напряжение, к которому принудил его Гитлер, подняло его до уровня супердержавы, какой он раньше не был. В Польше Гитлер погубил шесть миллионов — или, если не считать польских евреев, три миллиона человек. Но результатом гитлеровской войны является географически оздоровленная и национально более сплоченная Польша по сравнению с довоенной страной. Гитлер хотел истребить евреев, и в его сфере власти это ему почти удалось; но гитлеровская попытка истребления, которая стоила жизни от четырех до шести миллионам человек, придала выжившим энергию отчаяния, которая была необходима для основания государства. В первый раз за почти две тысячи лет у евреев после Гитлера снова было государство — гордое и покрытое славой государство. Без Гитлера не было бы Израиля.
Объективно гораздо больше вреда Гитлер причинил Англии, против которой он не хотел вести войну, и вёл её всегда спустя рукава и вполсилы. Англия вследствие гитлеровской войны потеряла свою империю и не является больше мировой державой, которой она была; и подобное же снижение статуса вследствие деяний Гитлера претерпели Франция и большинство других стран и народов Западной Европы.
Но, если рассматривать совершенно объективно, гораздо больше Гитлер повредил Германии. Немцы тоже принесли Гитлеру ужасные человеческие жертвы, более семи миллионов человек, больше чем евреи и поляки; только русские пролили больше крови; списки потерь остальных участников войны не идут ни в какое сравнение с этими четырьмя. Но в то время, как Советский Союз и Польша после своих кровавых жертв стали сильнее, чем прежде, а Израиль вообще существует благодаря жертвам евреев, то Германский Рейх исчез с политической карты мира.
Из–за Гитлера Германия не только пережила такое же снижение статуса, как все другие прежние великие державы Западной Европы. Она лишилась четверти своей прежней территории государства (своего «жизненного пространства»), остальное поделено, и два раздельных государства вследствие их вхождения в противоположные силовые блоки принуждены к противоестественным враждебным отношениям. То, что по крайней мере в большем из них, в Федеративной Республике, сегодня снова можно хорошо жить, не является заслугой Гитлера. В 1945 году Гитлер оставил после себя пустыню — физическую и, что слишком легко забывается, также и политическую: не только трупы, развалины, руины и миллионы бездомных, голодных скитающихся людей, но также и разрушенное управление и уничтоженное государство. И то, и другое — страдание людей и уничтожение государства — он сознательно вызвал в последние месяцы войны. Он хотел даже еще более скверного: его последней программой для Германии была смерть народа.
