— Мама не хочет и не разрешает, чтобы я ночевала не дома, — объясняла она. — Ты же ее знаешь, она сто раз за вечер позвонит, проконтролирует.
У самой Анжелки была превосходная — сто метров квадратных — квартирка-студия в пентхаусе на Крещатике, которую мать подарила ей на восемнадцатилетие, а заодно и по случаю поступления Анжелки в Киевский университет.
— Васенька, Васюта, — умоляюще проканючила Анжелка, — мама через час заявится, так что собирайся, милый…
Вася знал, что мать Анжелки — знаменитая политическая тигрица и бизнесвумен Юлия Тимоченко, мягко говоря, не одобряла сердечного выбора дочери. Уязвленный Василий отвечал своей условной теще холодным, сдержанным, английским презрением.
— Но кофе-то мы успеем попить? — привлекая к себе Анжелку, поинтересовался Василий. — Нам еще с тобой, не забудь, на съемки клипа «Моря Эльзы» в студию к четырем.
— А что я надену? — лукавым чертенком завертелась по комнате Анжела. — Дубовицкий обещал меня на подтанцовке в клипе снять, я пачки и туфли балетные возьму? — Анжела сделала плие, встала в пятую позицию и, ручками сделав порт-де-бра, ласковым влюбленным взором взглянула на любимого.
— Анжелка, никаких флиртов с Дубовицким, я ревную. — Вася изобразил шутливый приступ ревности. — Убью обоих, а потом сам руки на себя наложу.
— Дурашка, — надулась Анжелка. — Я тебя ни на кого не променяю. Васютка, Васенька, мать рассердится. Ты меня подставляешь. Давай, давай, милый, дуй в ванную, а я кофе сварю.
В больших зеркалах Анжелкиной ванной Вася долго изучал свое лицо — небритость под латинского мачо и позавчерашний засохший уже струп от прыщика на крыле греческого носа.
— А ты и правда меня бы убил, если бы увидел с кем-нибудь? — Анжелка тихо подкралась сзади и нежно обняла милого своими тонкими, по-балетному гибкими руками. — Правда убил бы, а?
— Я тебя люблю, Анжелка, больше всего на свете люблю, — тихо и очень серьезно произнес Василий. — Я тебя люблю, Анжелка моя, а у нас, у Дружининых, это фамильное. Отец вон, кроме мамы моей, никого не любил и уже не полюбит.
— И я тебя люблю, — тихо отозвалась Анжелка, встала на цыпочки и поцеловала Васю.
С грозной мамой Юлией Вася столкнулся внизу в вестибюле, когда выходил из лифта. Машинально сказал ей «здрасьте» и поспешил прошмыгнуть мимо двух рослых — ну, прям-таки из фильма «Люди в черном» — охранников мадам Тимоченко.
— Ты все с этим москаленком таскаешься? — с порога начала прессовать маман.
— А что? — изобразила невинное недоумение Анжела.
— Я твоего кота Ваську возле лифта внизу повстречала, — строго зыркнула на дочь Тимоченко. — Он от тебя как какой-нибудь поручик Ржевский из борделя утром с похмелья выкатывается. Перегаром обдал, мне дурно стало.
— Мама, он не пил, — Анжелка принялась за экзерсисы: все эти плие, батманы, порт-де-бра и фуэтэ.
— Ты мне еще поогрызайся! — повысила голос мать.
— Ну чем я тебе не угодила? — спросила дочь, продолжая занятия у станка.
— Я тебе повторяю, — с усталой настойчивостью методичного молота повторила Юлия Тимоченко. — Брось этого своего Ваську.
— Ваську?
— Я тебе сейчас реально по морде надаю, ты меня выведешь! — не на шутку разозлилась мать. — Я тебе всю твою рожу изобью и в деревню Хуторочки к бабке Прасковье на лето отправлю. Увидишь у меня Лазурный Берег и Кот-д-Азюр с Монако и Малибу!
Анжела вжала голову в плечи.
— Я не шучу, я тебе на полном серьезе заявляю, — громко произнесла мать, — оставь Ваську Дружинина, меня он по-ли-ти-чес-ки не устраивает, понятно?
— Что значит по-ли-ти-чес-ки? — пожала плечами Анжела. — Я не понимаю, мама!
— Что тут непонятного! — всплеснула руками Юлия Тимоченко. — Мне не нужен зять москаль, мне с Россией никаких родственных связей не надо. Меня там, кроме уголовного суда, ничего хорошего не ждет. Ты что? Хочешь, чтобы нас с тобой потом разлучили? Ты этого хочешь? — В глазах мадам Юлии появились неожиданные слезы.
— Мама, я не хочу, — бросилась матери на шею Анжела. — Я не хочу, чтобы разлучали.
— Вот, — уже открыто всхлипнула Тимоченко. — Если бы ты вышла замуж за американца да сразу бы там родила, у меня появилась бы лишняя юридическая спасительная зацепочка. У меня ведь здесь… Ты даже не знаешь, сколько у меня здесь врагов. Каждый так и норовит засадить меня в тюрьму.
— А разве есть за что? — испуганно спросила Анжела.
— Ты еще глупенькая. У меня миллион врагов здесь, а в Москве и в России три миллиона врагов. Так зачем ты меня подставляешь, донечка?
— Я тебя подставляю? — изумилась Анжела.
— Подставляешь. И лишаешь меня резервного «шелтер».
— Чего?
— Глупая ты, — не удержалась Юлия. — Если я здесь не усижу, если провалюсь с выборами, если иммунитета не будет, меня засадят. В тюрьму засадят, понимаешь?
Анжела недоуменно хлопала длинными ресницами.
— У Ищенко жена американка, Саакашвили сам наполовину американец, за ними, случись что, морпехи США на вертолетах прилетят, а я… — глаза матери снова наполнились слезами. — А я и ты в таком случае что? На растерзание толпе?
— Мама! Неужели все так плохо? — Анжела тоже заплакала.
— Пока не так плохо, — уже спокойнее сказала Юлия. — Но может статься, будет плохо. И чтобы такого не случилось, ты должна немедленно дать отставку своему Василию и…
— И что еще? — всхлипнула Анжела.
— И выйти замуж за нормального парня. За американца.
Мамаша села в кресло и закрыла глаза. Двадцать минут, как Штирлиц, она будет спать. Этого достаточно, чтобы сбросить усталость дня и снова идти в бой.
Бой продолжался у Юлии Тимоченко всю жизнь. Бой за выживание, за место под солнцем. И чем больше проблем она успевала решить и чем больше врагов побеждала, тем больше новых проблем и новых врагов имела. В «главной украинской националистке» не было ни капли украинской крови. Мать — русская, отец полуармянин-полуеврей, оставил ей в наследство армянскую фамилию Агригян, с которой ей пришлось прожить жестокое детство.
Юля отца не помнила. Он бросил их, когда ей было два года. Мать бесконечно работала и была помешана на экономии, деньгах, бережливости. «У нас нет денег» — самая частая фраза, которую она слышала в детстве. Все разговоры матери сводились к тому, сколько что стоит и сколько еще нужно отдать долгов со скудной зарплаты.
Именно поэтому деньги стали главной ценностью жизни и для дочери. А еще она ненавидела мужиков. Это тоже на всю жизнь: обида на отца за мать и за себя. Юльке приходилось выкручиваться, стараться хорошо учиться, самой поступать в вуз, на экономиста, поближе к деньгам.
Она планировала быть отличницей, распределиться на какой-нибудь завод и стать его директором через много лет, как героиня фильма «Москва слезам не верит». Но планы изменились, когда случайно засветил другой вариант. Какой-то юноша ошибся номером телефона… Стали болтать, встретились, и он… У него была такая машина, такие вещи, такие деньги… каких Юля сроду не видела. И еще папа был секретарем Днепропетровского райкома — большая шишка!
В советские времена девочки не очень позволяли себе секс до свадьбы. Юноши из богатых семей не могли себе позволить и проституток: узнают в КГБ — выгонят отца с работы, и прощай, красивая жизнь. Поэтому, когда Юля резко пошла на интим, Саша Тимоченко очень удивился. Его радость, однако, была недолгой. Через месячишко Юля объявила, что беременна и в любом случае намерена рожать.
«Бросит, — думала она, — рожу и выживу, как выжила моя мать-одиночка. А если не бросит, значит, вытянула счастливый билет».
«Риск — благородное дело», «цель оправдывает средства», «все мужики — подонки, которыми надо пользоваться, пока они тобой не воспользовались» — вот три принципа, которыми она стала руководствоваться. Саша Тимоченко не бросил ее и даже, как честный человек, женился. Юля распрощалась с ненавистной фамилией Агригян и стала простой Тимоченко.
Как все, родившиеся в богатых семьях, Саша привык ко всему готовому, за что Юля его презирала. Как можно уважать человека, которого сама же и обвела вокруг пальца? Зато папа нового мужа вызывал настоящее восхищение: человек большой, со связями, авторитетный, настоящий мужик, не то что Сашка-размазня, мальчик-мажор. Бойкая сноха, этакий мальчишка в юбке, тоже понравилась свекру, который тяжело вздыхал, глядя на неумеху — сына-наследника. По сути Юля заменила ему сына, стала оправдывать его надежды, на ходу рвать подметки.
Как только Горбачев объявил перестройку, придумала Юля открыть видеосалон и зарабатывать на показе порнушки и боевиков. Свекор дал денег, и вскоре весь Днепропетровск покрылся видеосалонами. Естественно, пришлось делиться с бандитами, но эти связи тоже пригодились.
