Михайла хотя и мужик, но среди казаков как свой. Он, и отец его Карп хорошие охотники. Их знает вся Шилка. Они не виноваты в своей бедности: всю добычу их забирает начальство. Они приписаны к горным заводам, и горные чиновники обдирают заводских крестьян. Одних заставляют работать на заводах, других - охотиться и половину добычи берут себе.
- Первый коновод всем амурцам - Алешка! - говорил Михайла. - Ему дай только дорваться до тайги.
- Ну, запевай амурскую песню! - кричит атаман. - Мне, ребята, не велено людей пропускать в Азию... Я стою при границе...
- Кузьма, ты затягивай, у тебя голос! - сказал Михайла. - Дедушка Фома, ну-ка в бубен. Дай-ка мне скрипку. Жарь, ребята!
Эх, Шилка да Аргунь,
Эх, они сделали Амур!
Эх, у-ла-ла!
Эх, у-ла-ла!
тонко заголосил тощий дядя Кузьма.
Коняев слушал, улыбаясь во все широкое, красное лицо и как бы любуясь атаманом. Он был счастлив, что Скобельцын велел охотникам принять его в свою компанию.
Сегодня Коняев всех угощает, а как заедет на Амур, уговорит завернуть на ярмарку, на торгачины. "Нечего им торопиться, - полагает он, - успеют поймать соболей. Я их угощу, ссужу кое-чем, будут у меня в пути помощниками".
Эх, у-ла-ла да у-ла-ла...
хором пели казаки.
- Лихая песня! - воскликнул атаман.
Они сделали Амур...
дружно гремел хор.
- Паря, эта песня нравится мне, - рассуждал Скобельцын. - Не шибко складно, а правда: ведь Шилка и Аргунь - с них составился Амур...
Ух, у-ла-ла да у-ла-ла, они сделали Амур...
- Эта песня и орочонам нравится, они тоже ее знают. У-ла-ла - это и им понятно. И тунгусам. Ула - значит речка по-тунгусски.
- Гляди, и Маркешка идет.
- Ой, бабы! Хабариха в новое платье вырядилась!
- Гляди, гляди на нее. Ай-ай... А Маркешка-то какой нахал! Под ручку ее! Подхватывает, как городской. Уй и нахал! Дивоньки!
- Здорово, казаки! - ввалился в дверь маленький кривоногий Хабаров.
Это был знаменитый самоучка-оружейник, которого знала вся Шилка и чьи ружья слави-лись в пограничных с Забайкальем областях Китая. Маркешка делал у себя в кузнице за лето несколько ружей, а потом менял их орочонам, тунгусам и бурятам, среди которых все охотники были у Маркешки добрыми приятелями. Он делал это не столько из корысти, как из самолюбия и гордости, желая, чтобы всюду известно было его мастерство. Охотники, зная, что Маркешка меняет ружья, наперебой напрашивались ему в приятели.
Следом за Маркешкой появилась его жена Любава, полная, дебелая молодица, румяная, в ярком платке и в зеленом платье с кринолином.
- Выдь на середку, - сказал ей муж, - утри им носы.
- Давай с тобой станцуем, - сказала мужу Любава.
- Ты куда, кривоногий? - зашумели бабы, хотя все знали, что Маркешка лихо танцует.
- Погодите... Вот ваш род столько проживет на Шилке - и вы станете кривоногими. Любава, дай им форсу, чё задаются. Кадриль ли, кого ли будем танцевать?
- Ну, чего тебе сыграть: кадриль ли, польку? - спросил Михайла. Венгерского?
- На что венгерского!.. Давай забайкальский голубец! Э-эх...
И Маркешка, притопнув и разводя руками, лихо прошелся под звуки скрипки и бубна.
* * *
За редким березняком, во мгле, тусклым желтым пятном всходило солнце. Мохнатые лошаденки быстро вынесли широкие розвальни на амурский лед.
Далеко позади, на низком берегу Аргуни, остались заснеженные домики усть-стрелочного караула - последнего русского селения.
- Вот и заехали на Амур, - молвил Михайла. - Маркешка, ты нынче сколько винтовок на мену везешь? Орочоны любят твои малопульки.
- Есть не только малопульки.
- Шевели сивку. Не люблю тихо ездить, - сказал тощий дядя Кузьма. Ленивых лошадей убиваю. Бурят в гости приглашу и съем с ними.
Маркешка тяжко вздохнул.
Долго охотники ехали молча. Маркешка лег ничком и утих.
- Ты чё, плачешь, что ли? - спросил Бордышов.
- А что, тебя разве тоска не берет? - поднялся Маркешка. - Я чё-то нынче еду с неохотой.
- Что такое?
- Баба вчера рассердилась; она себе кринолин пошила и орет в голос, чтобы я не ездил. Чуть меня не поцарапала. Дескать, ей опять целый год ни одеться, ни съездить в гости, ни на Шилку, ни на Ингоду. Верно, нам по тайгам шататься, а ей и ста верст не отъехать. Сладко, что ли? - Маркешка помолчал и вдруг спросил: - А когда домой вернемся?
- Ты что, малый ребенок? - рассердился Михайла Бердышов. - Нянчить тебя? Вот я и не люблю с тобой связываться. Эй, Андрюшка! - крикнул он.
В задних розвальнях поднялись закутанные в шубы Коняев и Карп Бердышов.
- Маркешка уж к жене обратно хочет! Стосковался! Что с ним будем делать?
Коняев откинул широкий воротник и пригрозил Маркешке бичом.
- Поше-ел! - решительно крикнул на лошадей Хабаров. - У тебя бы такая баба была, что бы ты запел? - с сердцем молвил он, укладываясь в сани. Как бы расставался?
- Вон у Алешки баба красивей твоей! А он второй год пропадает где-то, не боится. А ты жены боишься.
- А что, моя разве хуже Алешкиной? - с обидой воскликнул Маркешка. Вот вернемся, оденем их, выведем в люди.
- Куда тебе! - махнул рукой Михайла.
Кони бежали над крутыми скатами левого берега.
Из сугробов под утесами торчали редкие березы и убогие, растрепанные ветром листвен-ницы.
- А Алешки давно где-то нету, - задумчиво молвил Хабаров. - Может, он уж погиб.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
ТОРГАЧИНЫ
Каменные обрывы темнеют над широким речным льдом. Хребты подошли близко. В хребтах каменные щели, синие вершины во мгле, морозный туман в падях.
Из скал выбегает речка - Старая Каменка. В устье ее, на льду, в ущелье, закрытом от ветров, - больджары - ярмарка. Русские, орочоны, манягры, солоны, тунгусы, маньчжуры и китайцы съехались торговать. Коняев уговорил охотников завернуть сюда же. Те согласились. Каждому хочется повидать своих приятелей - их тут будет немало.
Дымятся костры. Слышен бубен. Пахнет жареным мясом. Олени, собаки, лошади, нарты, сани... Даурские вьючные кони... Повсюду на снегу грудами лежат меха.
Около купца шумит толпа. Там меняют меха на спирт и ханшин. Мертвецки пьяный манягр с непокрытой, заиндевелой от мороза головой лежит, уткнувшись лицом в сугроб.
Вокруг русских собрались охотники. Маркешка, в дабовой рубахе, без шапки, в ичигах, сидит на корточках, сосет трубку. На мешке лежит его винтовка. Маленький желтолицый казак даже не смотрит на свою работу. Его винтовки всем известны. Орочоны в верховьях Амура и в Маньчжурии добывают тысячи разных зверьков его оружием. Орочоны стреляли из винтовки, пробовали бой, меткость, и сейчас хотят покупать.
- Эй, Миколка! - зовет Коняев. - Что, не узнал меня?
Из толпы вылез круглолицый, низкорослый орочон. Завидя Коняева, он смутился.
- Долг привез? Помнишь, я тебе порох дал да ножик?
Маленький орочон с бледным лицом что-то хочет сказать. Голова его трясется от волнения.
Подошел пожилой купец маньчжур в мохнатой шубе нараспашку. Черные усы нависли по углам рта.
- Анда, Андрюшка! - скалит купец белые зубы.
- А, богдо Сагун! Анда!
Торговцы с размаху хлопнули об руки.
- Анда! Анда! Дорово!
- Здорово!
- Нама идит. Угости буду. Поговори-поговори буду нама.
Коняев и маньчжур пили вино и беседовали в палатке.
- Добрый парень! - хлопал Андрея по плечу богдоец. - Торгаш!
Орочон Миколка топтался у входа в палатку.
- Миколка-то мой, - вдруг сказал богдоец.
- Миколка-то? Нет, уже этот мой... - возразил Коняев.
- Уступай мне Миколку, - хмуря густые брови, строго молвил богдоец. Тута против нама поговори нельзя.
- Эта земля наша, - вмешался в разговор торгашей Хабаров, показывая на березовый лесок на бугре. - Вот тут наша пашня была. Скоро опять поселимся.
- Тут наша!
- Чего еще скажешь? Если разбираться, так совсем земля не ваша. Тебе башку нойон ссечет, если узнает, что сюда ходишь с русскими торговать.
- Ну, так уступай Миколку, - заговорил Коняев.
- Не могу так.
- Миколка крещеный. Он ясак нашему царю платит, ездит к нам. Ваш царь дозволил им по старинке ясак отдавать на Русь. Видишь, орочоны от века более склонность к нам имеют.
Купцы долго ссорились из-за должника.
- А вот ты сказал, что тут земля ваша... - опять обратился к маньчжуру Маркешка. - А неподалеку был у нас город Албазин. И ручьям и речкам наши названия. И орочоны все креще-ные. Эй, Миколка, как этот ключ по-орочонски?
- Все равно, по-орочонски ли, по-богдойски ли, как ли, - Старый Каменка, одинаково!
- Видал! Издревле прозванье! Понял?
- Нама нету понимай.
- Ну, фамилия ключу русская. Значит, и ключ наш!
- Ты, Миколка, купцам не поддавайся! - сказал Карп. - Живи себе хозяином. С ними, тварями, только свяжись.
- Кому из них платить? - спрашивал орочон.
- Никому не плати, - полушутя сказал Карп. - А с нами пойдешь в тайгу проводничать - вот и будешь с Коняевым в расчете.
- Э-э! Я так не согласен! - закричал Коняев.
- Это мало важности, что ты не согласен, - ответил Карп. - Даром ты с нами потащил-ся? Знаю я тебя, от тебя хлопоты одни.
