Прежде всего неизвестно, куда делся вышеупомянутый Таш-Тимур, память о котором сохранилась в двуименных монетах. Личность его тем замечательна в истории Крыма, что в некоторых источниках он признается одним из ближайших предков Хаджи-Герая, родоначальника династии Гераев: по одним, он приходится Хаджи-Гераю дедом[475], по другим же — отцом[476]. По сведениям Шереф-эд-Дина, после окончательного разгрома преданной Токтамышу орды, расположенной на берегах Днепра, военачальники ее разбежались: в числе их был и Таш-Тимур-оглан, который, в компании с другим предводителем, Актау, ушли было сперва с своим народом за Днепр к Дунаю, но были враждебно встречены местным населением. Тогда туман-бек Актау оставил эту страну и удалился в Анатолию, где и водворился до поры до времени[477]. Но приверженец Токтамыша и предводитель орды титулован у Шереф-эд-Дина огланом, т.е. только кровным княжичем, и потому трудно категорически сказать, что это был тот же самый Таш-Тимур, который на монетах величается «Султан правосудный Таш-Тимур-хан», особенно при множестве одноименных лиц, встречающихся в татарской истории. Не менее трудно утверждать, как это делает Гаммер и за ним другие ученые[478], что Таш-Тимур перекочевал с своим народом в Малую Азию: Шереф-эд-Дин говорит только об эмиграции одного Актау[479]; разве предположить, что тот не отставал от своего товарища, вышеупомянутого Актау. Точно так же нам кажется слишком смелым видеть в татарской эмиграции, последовавшей около того времени из Малой Азии в Румилию, не более как возвращение тех же самых татарских орд, которые ушли в Малую Азию под предводительством Актау и, будто бы тоже, Таш-Тимура. Из сказаний восточных историков мы знаем, что султан Мухаммед I действительно выселил оттуда и водворил близ Филиппополя партию татар, но так называемых Кара-татар, или «Черных татар», которые, составляя остаток от полчищ, приведенных некогда в Переднюю Азию Гулагу-ханом, были поселены на оттоманской территории султаном Баязидом I и зачислены в его милицию[480]. Они же, неблагодарные, первые изменили Баязиду во время Ангорской битвы и перешли на сторону Тимур-Ленка[481]. Это предательское поведение татар, индиферентное отношение их к интересам давшего им приют государства и манкирование обязательной для них службой в султанских войсках, их богатение за счет коренного населения вследствие свободы от всяких даней и налогов, а также вообще их непохвальный образ действий во время междоусобных войн Мухаммеда с своими братьями[482] главным образом и побудили его изгнать этих пришельцев, взысканных милостями его отца, но отплативших ему черной неблагодарностью, и перевести их на беспокойные окраины своих владений в Европе. Они впрочем и тут еще несколько времени бродили, приставая к разным мятежническим бандам, пока не осели там, где их застало окончательное подавление всех бунтов, образовав особую колонию в Румилии, получившую от них название Татар-Базарчика, т.е. «Татарской толкучки».
Это передвижение татарских толп из Европы в Азию и обратно совершилось при обстоятельствах во многом сходных между собой, в которых находились Турция и Крым в то время: те же смуты, междоусобия и безурядица, которые обуревали Оттоманскую империю пред окончательным утверждением ее могущества в Европе, царили и в Крыме перед образованием там татарского ханства, вскоре ставшего в самые тесные отношения с державой османов. Кроме простой аналогии фактов, в эту эпоху, по-видимому, имело место и непосредственное соприкосновение крымских татар с турками, все на той же почве смут, которые происходили тогда во всей Турции. Путешествовавший в 1421 году с посольскими поручениями де-Ланнуа говорит, что никто из людей воеводы молдо-валахского не только не отважился проводить его, но даже не взялся перевезти за Дунай, так что он должен был оставить свое намерение ехать через Турцию, а отправился в Кафу, чтобы уже оттуда морем поплыть в Константинополь: такая была тогда сумятица и резня в пределах оттоманских владений, вследствие междоусобицы сыновей султана Баязида, оспаривавших друг у друга отцовское наследие[483]. Политические смуты под конец усложнились еще движением религиозно-социалистического характера. Известно, что главный зачинщик и душа этого движения, шейх Бедр-эд-Дин Махмуд Симавна-оглу, перед разгаром бунта в Румилии был в гостях у валахского воеводы Мирче, с его поддержкой пошел через Силистру в Добруджу и в Дели-Урмане развернул знамя своей мятежной пропаганды[484]. По некоторым же источникам, этот агитатор прямо из Малой Азии морем отправился в Кафу и пробрался в татарские владения в Дешти-Кыпчаке. Следовательно, Бедр-эд-Дин Симавна-оглу, побывав в Крыму, несколько времени шатался в татарских кочевьях между Днепром и Дунаем. Само собой разумеется, что бродячие толпы тех татар, которые были распуганы и угнаны к Дунаю военачальниками Тимур-Ленка, едва ли оставались безучастными зрителями происходивших на их глазах смут, будучи увлекаемы не столько, конечно, религиозным прозелитизмом, сколько перспективой грабежа, к чему поощряла их социалистическая проповедь Бедр-эд-Дина. Там татары непременно должны были повстречаться с тюрками, оставшимися в Добрудже и вообще на Балканском полуострове от прежней сельджукской эмиграции, и со вновь переселившимися из Малой Азии Кара-татарами, которые, кроме собственной Румилии, разбрелись и далее по Молдавии и Валахии[486]. Тогда-то, без сомнения, образовалось и татарское гнездо в окрестностях Адрианополя, где позднее имели приют заштатные Гераи, ожидавшие своей очереди на ханский трон в Крыму или же, потеряв его, проживавшие в отставке без всякой надежды когда-нибудь опять играть политическую роль на своей родине.
Таким образом, если не открывается подлинных следов действительного, или только предполагаемого, прародоначальника династии Гераев, Таш-Тимура, в вышеозначенных переселенческих движениях татар, то всего вероятнее допустить, что конечная его судьба была связана с другой крупной татарской эмиграцией, имевшей место около того же времени, а именно с уходом татарских орд во владения знаменитого литовского князя Витовта.
То немногое, что мы знаем о поселении татар в пределах Польши и Литвы, заключается в преданиях самих татар и в кратких известиях турецких и польских историков. Первые находятся в одном старинном татарском памятнике конца XVI в. — небольшом сочинении какого-то литовского татарина, совершавшего благочестивое пилигримство в Мекку в 965 = 1557—1558 г. Оно, по словам автора, написано им для удовлетворения любопытства стамбульских вельмож, начиная с знаменитого верховного визиря Рустем-паши, интересовавшихся судьбой и положением своих польско-литовских единоверцев, и было преподнесено для прочтения тогдашнему турецкому султану Сулейману Капуни (1520—1566)[487]. Автор этого сочинения, которое озаглавлено «Рисалэ-и-Татари-Лэх», истый мусульманин и татарский патриот, душевно скорбящий об утрате его соплеменниками чистоты своей веры и национальности, первым делом касается вопроса о водворении татар в тогдашней Литве и Польше и говорит: «Прибытие нашего народа в эти страны и поселение в них произошло не очень давно. Еще мой отец звал одного седобородого старика, который пришел со своими товарищами в это государство. Он рассказывал моему отцу, что наш народ перекочевал в эти владения, наскучившись восточным беспечным существованием. Мое же мнение таково, что наши мирзы из поколения предшественников ханов, бывших на службе хаканов тюркских, состоя вместе с вельможами государства при ханах, помогали им оружием к утверждению на троне и служили им. Когда же ханы гибли, они тоже принуждены были искать пристанища и поселения в чужих странах. Все-таки же было бы далеко от истины сказать, что до тех пор в наших странах не было мусульман». Далее автор говорит, что еще во времена благочестивого Джаны-бека бывали нашествия татар на Польшу, во время которых несколько отрядов из татарских племен поселились в этом государстве, понемногу начали говорить языком туземцев, жениться на христианках и через то постепенно утрачивать свою религиозную и племенную особность. «Но большая часть, — продолжаешь автор,— пришли во времена эмира Тимура. Причина была та, что ляхский король просил у того эмира помощи против врагов своих. Эмир отобрал несколько тысяч из своего богатырского войска и послал к нему на помощь. После того как они победили врагов ляхских, они по просьбе короля остались в тех пределах, получив разные милости и благодеяния королевские, а также вотчины, кафтаны и деньги, каждый смотря по своему сану и услугам, и достигли благосостояния. Имя короля, который был прибежищем и опорой мусульман, Ваттад (т.е. Витовт). Память о нем до сих дней осталась: ежегодно, в воспоминание о нем, в особый день совершают празднество. Тамошние мусульмане в тот день собираются в мечеть и, поминая его имя, творят молитву. Жители тех стран называют нас вообще татарами, хотя большинство нас не из тех грубых татар, что во все времена считаются презренными в глазах мусульман, а из остатков чистокровной отрасли сельджукской, составляющей благородных предков османлы»[488]. Оспаривая далее распространенное мнение, что живущие в польско-литовских городах татары суть остаток пленников, взятых во время войны, автор говорит: «По моему же мнению они есть остаток татар, вышедших из Орды, но не из поколения пленников[489], ибо если бы они в самом деле были из пленных, то давно бы стали гяурами, а между тем в действительности среди них доселе остались мусульмане. Во времена оные с мусульманскими пленниками, которых брали во время войн с мусульманами, не поступали так, как с прочими бывшими там пленными, вроде того, например, чтобы их продавать за ничтожную цену, или держать в цепях и подвергать тяжким работам: мусульманские пленники немедленно были отсылаемы в занимаемые нами места и там с нашей помощью проживают, зарабатывая хлеб каким им угодно промыслом»[490]. Тяготение литовских татар к Крыму, по словам автора, поддерживалось постоянными сношениями их прежде всего по делам религиозным: из Крыма приходили мусульманские ученые для занятия имамских мест при мечетях. Автор при этом со скорбью припоминает бедствие земляков своих во времена Менглы-Герая, хана Крымского, когда они, благодаря дружбе этого хана с московским царем, как он называет великого князя, и вражде к королю польскому, должны были прервать сношения с Крымом и остались вовсе без имамов[491]. Кроме религии, литовско-польских татар связывали с прежним их отечеством не сразу исчезнувшие у них бытовые вкусы и привычки. Касательно занятий и промыслов своих земляков автор пишет следующее: «Большинство их занимаются выделкой сафьяна, разведением огородов, лошадиным торгом и извозничаньем. Живущих же одной торговлей нет: вот разве некоторые извозчики из находящихся на крымских границах привозят из Крыма разные турецкие товары, как, например, кумач, бязь, полотенца, салфетки и пояса, и продают их своим единоверцам и другим»[492]. Автор насчитывает всех татар Литвы и Польши 200 000 и говорит, что они большей частью живут по городам в особых местах, именуемых «татарскими кварталами»[493]. Любопытно, что он нигде даже не намекает на какое-нибудь иное название своих земляков, кроме названия «татар». Гаммер же приписывает им две специальных клички — Karaboghdan и Likaner, и у г. Говордза тоже они названы Likani. Относительно первого названия можно сослаться на авторитет Ибн Араб-шаха[496], но Likaner и Likani есть, очевидно, искажение правильной формы Липка, под которой издавна известны в турецких памятниках польские татары, преимущественно жившие в местах нынешней Подольской губернии[497]. В статейном списке Тяпкина и Зотова, от 1681 года, также попадается такое замечание: «Ян Муранский, родом Литовской татарин, которые татаровя у Полше зовутца Липками принял нас»[498]. На крымском наречии этот термин теперь звучит «Лупка» и до сих пор там служит для обозначения татар наших западных губерний. По объяснению крымцев, это слово значит «соблазнившийся», «прельщенный», но с какого языка оно взялось и от какого происходит корня, неизвестно[499].
