Вызвал я его к себе, очень крупно с ним поговорил. Он стал оправдываться: что-то там приватизировали до него и без него, а он вроде хотел переделать все правильно. Стал рассказывать о том, что хочет создать единую корпорацию “Калмыкия”, передать туда всю госсобственность республики и лично эту корпорацию возглавить. После чего-де эта корпорация будет эффективно развиваться. Короче, какие-то безумные проекты.
Я стал доказывать ему, что первые же акты продажи госимущества этой корпорации попадут в арбитраж и даже если на месте он каким-то образом отобьется, то потом, на стадии апелляции в федеративном арбитраже, проиграет все. В общем, убедил. Но для меня было важно, чтобы он не только в приватной беседе согласился с моими аргументами, мне нужен был пропагандистский эффект. Важно было, чтобы появилось публичное заявление по итогам встречи. Текст этого заявления я готовил сам. И как только встреча завершилась, средства массовой информации передали: “Илюмжинов сообщил, что приостановка приватизации связана с исправлением допущенных нарушений и носит временный характер — до 15 июня 1993 года… Илюмжинов подчеркнул, что не может идти и речи о запрете или о свертывании приватизации в республике… Чубайс обещал поддержать специалистами ГКИ готовящиеся в Калмыкии меры по осуществлению программы приватизации в республике…”
В конце концов удалось сбить и региональную волну. С большущим трудом. Психологическая нагрузка была просто дикая. При этом драматизм ситуации заключался в том, что отбивать приходилось не только внешнюю угрозу — со стороны регионов, Верховного Совета. Существовала и угроза внутренняя: из недр самого правительства и его аппарата с пугающей регулярностью осуществлялись антиприватизационные и антиреформаторские вылазки, которые временами ставили приватизацию буквально на грань существования.
АППАРАТ МЕЧТАЛ НАС ЗАДУШИТЬ
Первая драка произошла в январе 1993 года, сразу после назначения Черномырдина премьером. 31 декабря 1992 года Виктор Степанович подписал постановление правительства о госрегулировании цен. Представьте себе психологическую ситуацию: с приходом Черномырдина многие представители рыночных структур в России и западники напряженно ожидали отката в реформах. И вот в эту разряженную атмосферу — постановлением о регулировании цен! Постановление имело эффект разорвавшейся бомбы. Резонанс огромный — и у нас, и на Западе. Надо было срочно закрывать пробоины, восстанавливать пошатнувшееся здание реформ. А “закрывать” и “восстанавливать” было особенно некому, разве только мне да Борису Федорову, тогдашнему министру финансов. И хотя сфера была не моя и регулирование цен напрямую приватизации не касалось, я понимал: такие меры могут похоронить приватизацию вместе со всеми остальными реформами. Естественно, кинулись в контратаку. Устроили скандал и внутри правительства, и в средствах массовой информации.
В правительстве собирали совещание за совещанием. И вот вижу: на очередном таком совещании Виктор Степанович уже пребывает как бы в сильной растерянности, и, кажется, уже не рад тому, что затеял. А как поступить — не знает. В конце концов он очень решительно так говорит: пусть специалисты разберутся и скажут нам, какой будет экономический эффект от регулируемых цен, анализ последствий рассчитают; а там увидим: если надо вводить госцены — введем, не надо — не введем. В итоге отбили мы это дело. Я сам написал постановление об отмене регулируемых цен, которое потом было принято.
И все-таки. Как ни опасно было введение регулируемых цен, это было все-таки открытое сражение: публичная полемика, определен предмет дискуссий, ясны позиции сторон. Совершенно иначе складывались обстоятельства в ходе аппаратной воины, которая неустанно велась против приватизации как силами самого аппарата правительства, так и со стороны многочисленных министерств и ведомств. От аппарата правительства времен 1993 года у меня осталось одно очень четкое ощущение: сопротивление на каждом шагу, противостояние по всем направлениям. Причем война велась не в открытую, а неуловимо, незаметно, но при этом исключительно напористо и изматывающе.
Формулируется, например, на заседании правительства одно решение, а в протоколе оно оказывается записанным вроде бы в “чуть-чуть” ухудшенном варианте. Но это чуть-чуть разворачивает диапазон решения от “да” до “нет”, от белого до черного.
Так было с той же программой приватизации. Мы ее готовим два месяца, согласовываем, утрясаем, с боями доводим до заседания правительства. При этом сроки, конечно, как всегда, горят. Но вот наконец докладываем. Черномырдин выслушивает, делает заключение: программа хорошая, но надо доработать. Доработать и представить президенту. Точка. Разошлись.
Спустя небольшой промежуток времени читаю протокольное решение: “Доработать и представить в правительство”. Формулировка полностью переворачивает ситуацию. “Представить в правительство” — это значит все адовы круги согласований надо проходить заново. А ведь одно только слово заменили! Тиgичные аппаратные штучки. Как такие вещи происходят — по команде сверху или сами собой? Можно только гадать. Но опыт подсказывает мне, что в подобных ситуациях и определенной команды зачастую не требуется. Аппарат — он ведь чувствует господствующие настроения без всяких команд. Аппарат — это такой тончайший механизм для перевода мыслей, витающих в неопределенной форме, в конкретные формулировки документов. А как только мысли эти оказываются сформулированы на бумаге, аппарат превращается в очень мощную и очень жесткую машину, которая добивается, чтобы все делалось в соответствии с написанным словом. И если уж записано тебе: “Согласовать в правительстве” — тебя неминуемо начнут бить по башке за отсутствие такого согласования.
Одна из наиболее запомнившихся схваток с аппаратом состоялась у меня в том же 1993 году, когда руководил им Владимир Петрович Квасов. В конце 1992 — начале 1993 года месяцев пять со страшным сопротивлением мы пробивали проект президентского указа с бесцветным названием “О порядке взаимодействия государственных предприятий с органами государственного управления в РФ”. На самом деле указ был очень революционным: он предусматривал целый ряд мер по ускорению приватизации. Дважды мы его вытаскивали на правительство, дважды нас обрубали и заново загоняли на правительственное обсуждение. Наши оппоненты действовали по накатанной схеме традиционного аппаратного “наезда”: сначала задушить документ на подходе к правительству, а затем обрушить на авторов президентский гнев — почему в срок не сделали?! Так и получилось. Причем премьер отчитывает меня публично, на очередном заседании правительства. Я говорю: “Как же, мы уже не однажды вносили это постановление, рассматривали его на правительстве”. И вдруг Квасов зачитывает справку, из которой следует, что этот указ мною вообще не вносился, аппарат его не видел, и никто не знает, что это такое.
Тут уж он меня завел. Я ему собрал все справки со входящими-исходящими номерами; детально расписал: когда я ему направлял документ, когда документ выходил от него, кому он был адресован. И к этому собранию бюрократической переписки приложил свою записку следующего содержания:
“Уважаемый Владимир Петрович!
Направляю Вам справку о порядке подготовки и рассмотрения проекта Указа “О порядке взаимодействия государственных предприятий с органами государственного управления в РФ”.
Из нее видно, что впервые этот документ был направлен ГКИ в правительство еще 28 ноября 1992 года. Это означает, что Ваше заявление 25 марта на заседании правительства о том, что этот документ ни Вы, ни Аппарат Правительства не видели, не соответствует действительности.
Прошу Вас не допускать подобных заявлений в дальнейшем”.
Эта записка дает наглядное представление об атмосфере, в которой приходилось работать, и о стиле наших взаимоотношений с аппаратом правительства.
МИНИСТРЫ ХОТЕЛИ НАС УВОЛИТЬ
Как только министерства и ведомства с удивлением обнаружили, что приватизация оказалась затеей нешуточной, а ГКИ от месяца к месяцу набирает силу, они попытались протолкнуть альтернативный указ президента о госсобственности. Смысл его — так перераспределить обязанности между ГКИ и министерствами, чтобы фактическое управление государственной собственностью сконцентрировалась в руках отраслевиков, а от комитета по управлению имуществом осталась одна вывеска. В этой войне против ГКИ к отраслевикам присоединилось и чисто приватизационное ведомство — Российский фонд федерального имущества (РФФИ), в то время находившейся по другую сторону баррикад от нас. Короче, обложили нас со всех сторон.
