В России хорошо понимали, какая услуга оказывается англичанам, и настаивали (именно во время таких торговых переговоров) на том, чтобы Англия оказала содействие по заключению мира России с Швецией. Трудная полоса войны начиналась в 1706 г. и не скоро она окончилась, а мир с сильным врагом был желателен.
Заметим, что если, как мы видели, в 1707 г. Англия была заинтересована в том, чтобы Карл XII из Саксонии, где он стоял, ринулся не на Австрию, а уж лучше на Россию, то отсюда не следует, что желателен был открытый разрыв с Россией. Напротив, Англия тогда стремилась такого разрыва избежать. Достаточно прочитать систематические донесения Витворта статс-секретарю Бойлю за 1708–1709 гг., чтобы убедиться, какую громадную важность придавали англичане торговле с Россией. Посол очень беспокоится о том, что военные действия могут затронуть Стародуб и другие города, откуда идет пенька, и что при опустошении русскими территории сжигается многа пеньки, и, пожалуй, зимним путем на этот раз не доставят ее, как всегда, в Архангельск к весне. Когда случилась неприятная история с задержанием и оскорблением посла Матвеева, которая долгими месяцами не могла уладиться, так как царь не удовлетворялся предлагаемыми извинениями, то Витворт писал с тревогой, что если у царя останется чувство неудовольствия, то от этого может очень пострадать торговля Великобритании с Россией, которая "в будущем до такой степени важна специально для сбыта наших шерстяных мануфактурных изделии в России".[143] Таким образом, Россия для англичан крайне важна не только как рынок сырья (пеньки, мачтового леса, смолы, сала и т. д.), но и как рынок сбыта изделий английских мануфактур.
Таким образом, англичанам приходилось действовать очень осторожно и исподтишка: всеми мерами вредить России, поддерживать и подстрекать ее врагов, но делать это так, чтобы русские не получили о том сведений и не прекратили торговых отношений. И у русской дипломатии поэтому были, казалось, некоторые надежды, что в конце концов Англия все-таки возьмет на себя посредничество. Были и утешительные известия, что Карл расположился в Саксонии надолго. Но успокаиваться на этих благоприятных предположениях и слухах было невозможно.
Приходили и совсем другие вести. То пишут о подозрительных движениях шведов на севере ("того я зело боюсь, чтоб оные не напали на Псков, которая крепость как слабая"),[144] то надо беспокоиться о Полоцке, которому может грозить приближение неприятеля,[145] то одолевает забота о возможном весной вторжении Карла на Украину. Царь пишет в конце января 1707 г. Мазепе, напоминая ему, что необходима теперь особая осторожность и "вящее приготовление", потому что теперь (т. е. после измены Августа) "уж сия война на однех осталась", т. е. на одних русских выпала необходимость ее вести. А поэтому он приказывает гетману: "чтоб заранее к походу изготовитца и чтоб по самой первой траве в мае под Киевом стать". Необходимо кончать постройку киевской фортеции, "а паче для обороны от неприятеля своих краев, о котором сказывают, что конечно намерен в первых числах майя итти к нашим краем, чего для надлежит вящее приготовление в войсках иметь". На войска украинские Петр не очень надеется, потому что он верит лишь в то стоящее на высоте тогдашней военной науки регулярное и обученное воинство, которое он сам с таким трудом и таким, как показало будущее, блестящим успехом упорно стал создавать после первой Нарвы. Царь считает, что необходимо поспешить с укреплением рубежей саперной работой: "И понеже ваша милость можете знать, что войско Малороссийское не регулярное и в поле против неприятеля стать не может, того для советую вам доволное число лопаток и заступов велеть взять с собою, також и добрую полковую артиллерию", чтобы укрепиться у Днепра "шанцами или окопами… и тем возбранить неприятелю ход в свою землю", и вообще "в украиных городах" должно строить палисады и другие укрепления.[146]
Петр уже в ноябре 1706 г. предвидел, что Украина рано или поздно может стать театром военных действий. Он ждал до поздней осени 1706 г., что шведское нашествие на Россию начнется непосредственно после вторжения Карла в Польшу, т. е. что шведы пройдут через Литву и Белоруссию, не гоняясь за Августом. Но когда обнаружились намерения Карла покончить с Августом и он вошел в наследственное саксонское курфюршество, то царь написал Меншикову: "А на Украине что делать теперво нашему войску, не знаю, понеже дело инако первернулось, как мы думали". И уже у Петра намечается новая стратегическая задача: занять Литву и отбросить подальше от русских пределов северную группу шведских сил, отбросить к северу, где русские уже чувствуют себя довольно твердо: "Мне кажетца, не хуже б пехоте всей по доброму пути вступить в Литву в удобное место, а часть послать на Левенгоупта (sic. — Е. Т.) знатную, и паки бы загнать его в Лифлянды", где весной, когда можно начать бомбардировку Риги, "також и Левенгоупту будет великая теснота". В тот же день, 4 ноября 1706 г., Петр дает знать и по дипломатической части П. П. Шафирову, что уже нельзя ждать немедленного похода Карла на восток и что наша конница потому только так глубоко «подалась», "что сперва хатели тем ево (sic. — Е. Т.) походу помешку учинить", а теперь все повернулось по другому и "нынече инако будем поступать".[147]
Когда обнаружилось, что Левенгаупт все-таки задерживается в Литве, то у Петра является новая мысль: "где случай позовет, и чтоб ево по времени отрезать от Риги подшитица". Карл XII далеко, и "случай изрядной, что оной (Левенгаупт. — Е. Т.) так далеко и от Риги и от короля зашел".[148] Но это намерение оказалось неисполнимым.
В некоторых старых работах совершенно неверно говорится, на основании неточного сообщения в «Журнале» Петра, будто царь получил впервые в декабре 1706 г. «неожиданное» известие о «тайном» заключении мира между королем Августом и Карлом XII.[149] Мы видели, что Петр узнал об этом уже очень скоро после события, и в декабре 1706 г. ровно ничего «неожиданного» в этой устаревшей новости для царя не было. Если бы у Петра могло остаться какое-нибудь сомнение относительно того, что отныне польская шляхта враждебна не только в тех местах, которые признают королем Станислава Лещинского, но и там, где «можновладство», магнаты стоят на стороне России, то были происшествия, чувствительно напоминавшие об этом царю.
Шляхтич Вяжицкий (из дружественной шляхты) "зазвал в гости едучих" двух русских офицеров Семеновокото гвардейского полка, сержанта и девять человек солдат "и потом ночью спящих побил до смерти". Так донес Петру 11 февраля фельдмаршал Шереметев, а Петр уже 13 февраля пишет князю В. Л. Долгорукому, что этих семеновских офицеров и солдат он "с молодых лет с собою ростил" и "зело печално" царю это злодеяние. Петр приказывает Долгорукому обратиться к польским властям ("дружественным" России не меньше шляхтича Вяжицкого) и сообщить, что если русских "так здесь станут трактовать, то наперет контровизит зделаем и чтоб посланы были немедленно указы везде, чтоб того не дерзали, iбo ежели бы сего убойцу (sic. — Е. Т.) не сыщут, то мы на всем повете сию кроф (sic. — Е. Т.) будем сыскивать".[150] Угроза повлияла, убийцу и его товарищей привели к Шереметеву, и их казнили. Среди таких впечатлений жил Петр в Жолкиеве, а солдаты — в Люблине, Жолкиеве и других городах Польши. Без «контровизитов», которыми грозил Петр, дело никак не могло обойтись. Князь Михаил Вишневецкий с целой литовской армией неожиданно покинул сторонников России и перешел к Станиславу Лещинскому, т. е. к шведам. В городе Быхове, тоже перешедшем на сторону Станислава, находился воевода Синицкий, и пришлось долго (около месяца) осаждать Быхов. Еще 24 марта (1707 г.) Синицкий горячо уверял Петра в своей непоколебимой верности, находил недостаточно пылким традиционное "падам до ног" и писал: "подстилаюся под маестат вашего царского величества со всем почитательством",[151] а между тем уже 31 марта Петру привелось сообщить Родиону Христиановичу Боуру следующее: "Понеже подлинно здесь известно, что как гетман Вишневецкой, так и генерал Синицкой конечно приняли сторону Станиславову, того ради надлежит на оных бодрое око иметь и, яко от неприятелей, быть весма в твердой осторожности".[152] Но око Боура, очень хорошего и оперативного генерала, на этот раз оказалось недостаточно «бодрым»: "достать Синицкого" никак не удалось, пришлось предпринять долгую и нелегкую осаду, с штурмами, подкопами под стены и взрывами их и т. д. Синицкий начал свою новую деятельность с того, что неожиданно напал на русский отряд, везший 40 тыс. руб. казенных денег (по другим показаниям. — 30 тыс.), отряд почти весь перебил, а деньги забрал. Он надеялся, заперевшись в Быхове, дождаться там помощи от шведов. Но не дождался. Быхов был взят в начале июня и почти весь сожжен, а Синицкого препроводили в Москву, откуда он уже не вышел. Город Быхов лежал на прямом пути из Польши в Москву, и если бы шведам удалось его выручить, то угроза шведского нападения, и без того висевшая над Россией, очень бы усилилась. Расправой с Быховым был уничтожен важный опорный пункт ожидаемого шведского нашествия.
