Строго говоря, в догматике царского культа не имелось препятствий к тому, чтобы ответить на этот вопрос утвердительно; тем не менее чисто практические соображения (прежде всего понятное нежелание мириться с владычеством чужеземцев) не побуждали к тому, чтобы легко соглашаться с таким ответом. Соответственно, у египтян сплошь и рядом прорывается стремление переложить те ритуальные функции, которые подобают сакральному царю Египта, с реальных правителей Позднего времени на кого-нибудь еще. Именно поэтому очень часто царскими эпитетами именуются местные боги тех или иных номов; в VIII–VII вв. до н. э., когда Фиванская область оказывается под контролем царей Напаты, носящих к тому же и египетский царский титул, некоторые функции, связанные с отправлением культа в фиванских храмах передаются их высшим жрецам, в частности «супругам бога».
Коль скоро роль царя в поддержании контакта между Египтом и миром богов снижается, с неизбежностью в этой жизненно важной деятельности повышается роль тех проявлений, в которых божества обнаруживают себя в земном мире. Позднее время в Египте — это эпоха небывалого расцвета почитания священных животных, мыслившихся воплощениями на земле одной из сущностей богов (их «силы» — ба). Так, бык Апис (егип. Хеп), почитавшийся в Мемфисе, считался на протяжении всей его жизни земным вместилищем ба бога Осириса-Хапи, своеобразного совмещения образов божеств загробного мира и Нила. После македонского завоевания Египта он стал основой эллинистического культа Сераписа, широко распространившегося в античном Средиземноморье. Считалось, что после смерти этого быка (и его погребения в специальном комплексе Серапеуме, в районе Саккара близ Мемфиса), его ба соединяется с пребывающим на небе божеством, чтобы затем воплотиться в новом священном быке, которого отыскивали по определенным внешним признакам (белым пятнам особой формы на черной шкуре).
Апис был не единственным священным животным, окруженным в позднем Египте особым поклонением: в г. Мендес в Дельте Нила сходным образом поклонялись священному барану, в Гелиополе — черному быку Мневису, в Гермонте к югу от Фив с IV в. до н. э. — быку Бухису и др. Даже домашние животные (в частности, любимые египтянами кошки) чтились, так как становились вместилищами ба божеств в дни их праздников (в случае с кошками — богини Бает с культом в Бубастисе): в том же районе Саккара, помимо Серапеума, в I тысячелетии до н. э. появляются огромные кладбища кошек, шакалов (воплощений бога Анубиса), ибисов и павианов (воплощений бога Тота) и соколов (воплощений бога Хора).
Помимо этих своеобразных проявлений богов в земном мире, египтяне начинают с особым трепетом относиться к сохранности изображений богов и культовой утвари, обеспечивавшей контакт с ними. Жречество в большинстве номов окончательно превращается в замкнутую корпорацию, которая специализируется на знании, связанном с осуществлением этого контакта, и сохраняет его независимо от того, сколь лояльный к религиозной традиции Египта правитель находится на его престоле. В свете всего этого не вызывает удивления, что именно посягательства на «посредников» в связях Египта с божествами, а именно убийства священных животных, конфискация предметов культа, депортация жрецов, владеющих религиозным знанием, оказываются самыми тяжкими обвинениями, предъявляемыми египтянами (порой, как мы еще увидим, безосновательно) чужеземным завоевателям.
Перемены в представлениях египтян Позднего времени о царской власти
Изменения в представлениях египтян о царской власти были связаны не только с ее ослаблением в I тысячелетии до н. э. и с сомнениями в способности ее носителей отправлять ритуал и пользоваться в обмен на него покровительством богов. Среди чужеземцев на египетском престоле на протяжении этого времени наименьшее отторжение у египтян должны были вызывать ливийцы, ставшие частью их общества еще при Рамессидах. Между тем, поселившись тогда в Египте, ливийские воины и их предводители сохранили свой уклад, отличный от жизни уроженцев страны, с которыми они, похоже, смешивались достаточно слабо.
Мы помним, что община и связанные с ней родовые и клановые структуры отмерли у египтян под нажимом централизованного государства еще в первой половине III тысячелетия до н. э.; напротив, ливийцы принесли с собой в Египет вполне жизнеспособный родовой строй. В его рамках по наследству, внутри определенных родов и кланов, передавались, в частности, полномочия «великих вождей Ма» и «великих вождей Либу», а затем та же практика была, похоже, распространена и на доставшуюся роду Шешонка царскую власть в Египте.
Когда в VIII в. до н. э., накануне вторжения правителя Напаты Пианхи, в Египте оказываются одновременно четверо правящих и признающих легитимность друг друга царей, то, казалось бы, не было никаких препятствий к тому, чтобы и другие, ничуть не менее сильные местные правители (прежде всего владеющий Саисом Тефнахт) заявили свои претензии на такой же статус. Тем не менее, как уже сказано, Тефнахт провозглашает себя царем лишь после того, как прочие цари, а вместе с ними и другие правители Египта, не исключая и его, были приведены к покорности Пианхи. Единственное объяснение этому состоит в том, что до завоевания Пианхи царская власть считалась монопольной принадлежностью ливийского дома, основанного Шешонком и к тому моменту давшего четыре местных «ответвления».
Принадлежность к царской династии, таким образом, впервые, по крайней мере с начала III тысячелетия до н. э., стала восприниматься как более весомое обоснование царского статуса правителя, чем его реальная мощь, свидетельствующая о его рождении от божества и покровительстве с его стороны. Поэтому не случайно, что в тексте своей стелы, посвященной походу на Египет, Пианхи особенно подробно «прописывает», что он единственный из правителей этой страны рожден богом и, благодаря этому, одолевает своих врагов внушаемым им ужасом, что неоднократно проявляется на деле. Поход нубийского фараона Пианхи сломил существовавшую в Египте уже примерно два века «монополию» ливийской династии на царскую власть — и почти что немедленно после его ухода этим прецедентом не преминул воспользоваться Тефнахт.
Тем не менее представление об этой «монополии» дало характерный «рецидив» в 670–660-е годы до н. э. в эпоху «додекархии», описанную в упоминавшихся нами эпических сказаниях, действие которых разворачивается вокруг царя Петубаста II. Впервые в истории египетской литературы носитель царского статуса играет в этих сказаниях второстепенную роль, не будучи самым сильным и величественным из действующих лиц; когда же в одном из сказаний — о борьбе за наследственный удел верховного жреца Фив — он выходит на первый план, то проявляет не лучшие человеческие качества, притязая без всяких оснований на чужое наследство.
В своего рода судебном поединке за это наследство за царя Петубаста бьется герой Пему, сын другого доблестного воина Инара; именно эти персонажи нецарского статуса — наследственные правители города Пер-Сопд к востоку от Дельты — являются главными героями эпоса. При этом Пему поступает так исключительно из вассальных обязательств перед царем, а его сын открыто поносит Петубаста, именуя его «рыбоедом из Таниса». Понятно, что по законам подобных сказаний бой за неправое дело, даже при участии в нем доблестного воина, оканчивается неудачей. Такой, по сути дела, негативный образ обладателя царского статуса мог появиться в египетском тексте только в рамках представления о том, что у Петубаста нет иных прав на царский титул, кроме чисто династических: он один из отдаленных потомков Шешонка, к тому же сидящий в самой престижной из резиденций его дома — в Танисе.
В то же время мотивы и приемы, характерные для персонажей эпоса о Петубасте (героические амбиции, уже совершенно независимые от практической выгоды и часто реализуемые в единоборствах; судебные поединки; мотивы вассальной преданности, в том числе и недостойному правителю, и заботы о собственных вассалах; полное совпадение статуса местного правителя и воина — предводителя дружины) отражают очень своеобразную «феодально-рыцарскую» атмосферу, по-видимому, и в самом деле сложившуюся в среде ливийской военной знати Египта I тысячелетия до н. э.
Объединившая Египет в середине VII в. до н. э. XXVI династия, связанная своим происхождением с XXIV, уходила своими корнями также в среду ливийской военной знати. В то же время уже родоначальник этого дома Тефнахт, а затем и его потомки еще под властью напатских царей и ассирийцев принимают царские титулы, основываясь не на династическом родстве с домом Шешонка, а на своем реальном могуществе.
