О Папирии Курсоре упоминается в первый раз в 340 г. И это время диктатор Д. Папирий Красс избрал его своим magister equitum в войне против союзного с латинянами Анциума. Год его первого консульства с точностью не известен. Диктатором сделали его во втором году великой Самнитской войны (325), и он назначил своим magister equitum Кв. Фабия Рудлиана. Им обоим сенат поручил ведение войны с Самниумом в этом году, и они ознаменовали свою деятельность многими достославными подвигами; но еще достопамятнее ожесточенная вражда, разгоревшаяся между ними в это время.
Полководцы стояли уже на виду у неприятеля, когда пулларий (смотритель курятника) доложил диктатору, что священные куры делают некоторые неблагоприятные предвещания, порождающие сомнения в правильности произведенных в Риме, перед выступлением в поход, гаданий (ауспиций). Вследствие этого диктатор поспешил в Рим, чтобы повторить гадание, но, уезжая, приказал своему magister equitum, которому он поручил командование войском, не изменять позиции этого последнего и не вступать ни в какую битву в его отсутствие, самнитяне, узнав об отъезде диктатора и, вероятно, о его приказах, стали позволять себе относительно римлян всякие дерзости, что молодой и воинственный magister equitum решил сразиться с ними вопреки ауспициям и запрещению диктатора. При Имбриниуме он одержал блистательную победу; 20 тысяч неприятелей лишились жизни. Фабий слишком хорошо знал, что диктатор не простит ему этого поступка; поэтому он отправил известие о победе не ему, а прямо в сенат и, как будто во исполнение данного обета, сжег захваченную в этом сражении добычу, для того чтобы диктатор не мог впоследствии кичиться тем, что было добыто не его руками.
Весть о победе вызвала в Риме большую радость, но диктатор вознегодовал. Он тотчас же распустил сенат, удалился из курии и настоятельно повторял, что если такое непослушание приказаниям главнокомандующего останется безнаказанным, то выходит, что magister equitum одержал победу не столько над самнитянами, сколько над достоинством диктатора и всей военной дисциплиной. Пылая гневом, возвратился Папирий в лагерь. Как ни быстро ехал он, но молва опередила его; несколько горожан прибыли к войску раньше и объявили, что диктатор уже в пути, что он жаждет отомстить, что примером ему в этом случае послужит Тит Манлий. Фабий тотчас же созвал солдат и просил, чтобы с тем самым мужеством, которое помогло им победить самнитян, они защитили полководца, доставившего им эту победу, от жестокости разгневанного чужим успехом диктатора. Солдаты единогласно заверили его, что он может быть вполне спокоен, что, пока существуют римские легионы, никто не дотронется до него пальцем. Вскоре после этого диктатор приехал и велел трубить сбор. Когда все войско собралось и, по приказанию герольда, водворилась тишина, Папирий потребовал Фабия к своему судейскому креслу, поставил ему на вид его проступок и спросил, что он может сказать в свое оправдание. Magister equitum отвечал то в извинительном то в негодующем тоне, заявил жалобу на то, что его обвинитель в то же время его судья, энергично воскликнул что у него скорее отымут жизнь, чем славу одержанной победы; все это только усилило бешенство Папирия, и он приказал ликторам сорвать с виновного платье и взять в руки розги и секиры. Палачи уже готовы были исполнить приказ, когда Фабий напомнил солдатам их обещание, сам укрылся в толпе триариев, которые стояли позади всех и уже начали обнаруживать волнение. Собрание зашумело; просьбы смешивались с бранью и угрозами. Около судейского кресла тоже было не совсем спокойно. Легаты окружили диктатора и умоляли его отложить дело на следующий день, дать время своему негодованию успокоиться, хладнокровнее обдумать свое решение; они говорили, что юношеская неосторожность Фабия уже достаточно наказана, что его победа достаточно испорчена, что диктатор поступит неблагоразумно, если будет настаивать на беспощадном приговоре, что невозможно наносить такое позорное оскорбление столь редкому молодому человеку, его почтенному отцу, всему роду Фабиев. Видя, что эти мольбы остаются бесплодными, легаты указали диктатору на шумное и взволнованное собрание и советовали не поддаваться ослеплению гнева, не доводить неумолимой строгостью войско до бунта и государство до опасности.
Увещания легатов еще более рассердили Папирия, но в то же время и войско становилось все шумнее и беспокойнее, так что крики его заглушали голос диктатора и судебных чиновников. Конец волнению положила только наступившая ночь. Так как на следующий день magistег equitum должен был снова явиться на суд, а от злобы диктатора, только распаленной сопротивлением, следовало ожидать самых плачевных результатов, то Фабий этой же мочью тайно бежал в Рим. В ту минуту, как он, стоя в сенате, приносил жалобу на несправедливость и насилие диктатора, на улице послышались голоса расчищавших место ликторов, и через несколько минут в залу вошел сам диктатор. Узнав, что Фабий ушел в Рим, он немедленно последовал за ним в сопровождении нескольких всадников. Спор возобновился, и Папирий приказал арестовать Фабия. Ни просьбы сенаторов, ни мольбы отца, М. Фабия, не могли побудить его переменить решение; тогда старик Фабий объявил, что он обратится за помощью к трибунам и народу. Таким образом, дело перешло из курии в народное собрание. Здесь старик отец, со слезами держа в объятиях сына и взывая к справедливости богов, снова стал жаловаться на жестокость диктатора; трибуны и сенаторы присоединили к его просьбам свои; но диктатор упорно настаивал на своем праве и требовал, чтобы военная дисциплина и авторитет диктаторской власти не терпели ни малейшего ущерба. Тогда Квинт Фабий и его старый отец, бывший три раза консулом и один раз диктатором, бросились к ногам Папирия и умоляли его не гневаться дольше. Тут только диктатор смягчился и сказал: «Теперь, квириты, сделано все, что следует! Военная дисциплина сохранена, святость диктатуры восторжествовала, так как и той и другой грозила ныне погибель. Я дарю виновного римскому народу и трибунской власти, которую побудили вступиться за него просьбы и мольбы, а не сознание правоты его дела. Оставайся же в живых, Квинт Фабий, и смотри на это ходатайство всего государства в твою пользу как на твое прекраснейшее торжество – гораздо прекраснее той победы, которой ты еще так недавно гордился. Со мной лично ты можешь примириться каким угодно способом; римскому же народу, которому ты обязан жизнью, ты лучше всего докажешь свою благодарность, если с этого дня будешь как в войне, так и в мире беспрекословно подчиняться высшему начальству». Таким образом, своевременная уступчивость Папирия спасла диктатуру, которую жестокое злоупотребление властью погубило бы. Квинт Фабий получил прощение, но диктатор тотчас же отставил его от должности и назначил на его место Л. Папирия Красса.
На время своего отсутствия из лагеря диктатор передал начальство над войском легату Д. Валерию. Но на этого последнего пример Фабия подействовал так сильно, что когда однажды самнитяне напали на римский отряд, высланный на фуражировку, Валерий не решился подать ему помощь, и все солдаты были изрублены на месте. Это обстоятельство послужило новым поводом к неудовольствию войска против тирана-диктатора, и когда Папирий, немедленно по своем возвращении, вступил в битву с неприятелем, солдаты умышленно позволили самнитянам одержать победу, несмотря на то, что они должны были бы непременно потерпеть поражение при тех стратегических мерах, которые были приняты римским военачальником. Теперь, наконец, диктатор убедился, что он должен снискать себе симпатию солдат и отречься от своей суровости и жестокости. Он обошел всех раненых, осведомлялся о состоянии их здоровья, поручил офицерам как можно старательнее заботиться о них и обещал на будущее время всю добычу отдавать солдатам. Этим образом действий он привлек все войско на свою сторону, и в последовавшем скоро после того сражении оно одержало под его начальством блистательную победу.
Несмотря на раздоры, существовавшие в римском войске, самнитяне в последнее время испытали такие неудачи и потери, что не смели больше вступать в открытый бой, и римские солдаты грабили и опустошали их земли, не встречая сопротивления. Наконец они смиренно попросили у диктатора мира. Папирий согласился на перемирие с условием, что они выдадут каждому солдату по полному одеянию и годовому жалованью; для переговоров же о мире велел им обратиться в римский сенат. После этого он оставил со своей армией самнитскую землю и, отпраздновав в Риме великолепный триумф, сложил с себя диктатуру.
Сенат, вместо мира с самнитянами, согласился только на годичное перемирие, но и оно, как по крайней мере рассказывают римляне, скоро было нарушено самнитянами. Однако новое тяжкое поражение в 322 г. привело их в такое уныние, что они решили заключить мир на каких бы то ни было условиях. Они предложили возвратить римлянам всю добычу и всех пленных и выдать им своего полководца, Брутула Папия, как главного виновника войны. Чтобы избегнуть этого позора, Папий сам лишил себя жизни; но самнитяне все-таки выдали его труп. Несмотря ни это унижение, они, однако, не добились мира.
