Немногие товарищи меня узнают. Не боятся общения со мной. Называть их имена я не стану. Время настало такое, что советскому человеку в советской стране приходится соблюдать конспирацию. Не осторожность, а настоящую конспирацию. Что поделать, время такое. Говорил с товарищами об армии. В первую очередь о так называемых «сокращениях Вооруженных сил». Это не сокращение, а самое настоящее вредительство. Как можно сокращать армию такими темпами? Сократили на два миллиона и вот снова собрались сокращать?[223] Вредительство! Предательство! Я знаю, как именно сокращается наша армия, мне рассказали товарищи. Выбрасывают из армии всех неугодных, тех, кто сохранил преданность отцу. «Сталинист» стало бранным словом, ярлыком, который ставит крест на карьере. Государство не может существовать без сильной армии. Разве у нас не осталось врагов? Нынешние руководители ведут себя так, будто социализм победил во всем мире. А сами даже с некоторыми социалистическими странами умудрились испортить отношения[224]. Прикрываясь ставкой на ракетные войска, предатели дела отца продолжают очищать армию от его сторонников. И при этом рассуждают о «культе личности», о каком-то мифическом «единовластии Сталина», которое мешало развитию Советского Союза и привело к тяжким последствиям во время войны. Поразительное бесстыдство! Наглая ложь! Как и все, что говорят теперь про отца. Раз уж коснулся армии, то напишу и про то, как отец накануне войны «разгромил армию» и лишил ее «видных полководцев». Я тогда был молод и многого не понимал, но суть этого «разгрома» мне была ясна благодаря Власику. Так вышло, что после смерти матери Николай Сидорович отчасти занимался моим воспитанием. Отец попросил его присматривать за мной, потому что сам он всегда был очень занят. Я по-свойски звал Власика «дядей Колей» и потом уже, когда вырос, наедине мог так к нему обратиться. Отношения между нами были доверительные. Николай Сидорович объяснял мне многое из того, чего я не понимал. К нему я мог обратиться с любым вопросом. Секретов он мне, конечно, не выдавал. Но что мог, рассказывал, хотя бы в общих чертах. В армии был заговор, во главе которого стоял Тухачевский[225]. Заговорщики хотели свергнуть законное советское правительство, захватить власть в стране. Заговор зрел долго, опутал чуть ли не всю армию. Помимо заговора было и прямое вредительство. Тухачевский и его банда действовали с двух сторон. Так, чтобы наверняка. Плели заговор и одновременно ослабляли армию. Трудно представить, до чего могло бы дойти дело, если бы заговор не был раскрыт. Крепко досталось Ворошилову, который считал, что у него в Красной Армии порядок, и если есть враги, то немного. Заговор был раскрыт и ликвидирован с корнями в первую очередь благодаря Буденному и Ульриху[226]. Отец вспомнил о заслугах Ульриха в 48-м, когда тот был снят с поста зампреда Верховного суда за недостатки в работе. Он тогда сказал: «Недостатки у Ульриха есть, но он предан делу партии, и нам не стоит наказывать его слишком строго». Ульрих был назначен начальником Высших военно-юридических курсов. Отец требовал от тех, кто ликвидировал заговор, чтобы они не «увлекались», чтобы не страдали невиновные. Отец, как никто, понимал значение сильной армии. После окончания войны он сократил армию до трех миллионов, но обстановка показала, что этого недостаточно. Война в Корее грозила перекинуться на наши дальневосточные рубежи. Американцы (англичане к тому времени уже ничего не значили) угрожали нам с запада в Европе, но могли ударить и с Востока. Александра Второго, отдавшего Аляску американцам, отец иначе как «полным дураком» не называл. В Закавказье тоже нельзя было чувствовать себя спокойно. Турция как и была, так и осталась нашим врагом. В 52-м она присоединилась к НАТО. Пока существуют две системы – социализм и капитализм, будет сохраняться и противоборство между ними. Я уверен, что нынешнее руководство страны это тоже понимает. Но желание очистить армию от «неблагонадежных сталинистов» сильнее голоса разума. Экономические соображения тоже сказываются. После смерти отца народное хозяйство все больше и больше приходит в упадок. Все меньше и меньше средств остается на содержание армии.
Если неугодного офицера по тем или иным причинам уволить в запас невозможно, скажем, заменить некем, или должность под сокращение не попала, или возраст не подошел, то его стараются «выдавить». Создают такие условия, чтобы человек ушел сам. Одному из моих бывших офицеров два года откладывали направление на курсы усовершенствования командного состава, другого перевели служить под Благовещенск с понижением в должности, третьему «устроили» выговор по партийной линии… За недолгое время я наслушался стольких истории о несправедливостях, которые сейчас творятся в армии, что не понимаю, как эта армия может называться «советской».
Не все старые товарищи, которые меня помнили, оказались товарищами на самом деле. Среди них мне попадались и продолжают попадаться такие, кто действует не по зову души, а по поручению моих врагов. Это провокаторы. Находясь в моем обществе, они ведут себя развязно, затевают скандалы, пытаются устраивать драки. Все это делается под видом широты натуры и лихости. И дураку ясно, зачем они так себя ведут. У них задание – дискредитировать меня, опорочить, выставить буяном, хулиганом, пьяницей. Делается это для того, чтобы честные советские люди мне не верили. Мало ли что этот пьяный хулиган наболтает. Не исключаю, что также меня хотят подвести под уголовную статью. Для того, чтобы иметь возможность «законно» отправить меня за решетку во второй раз. Стоит только перестать общаться с одним провокатором, как тотчас же появляется другой. Ах, Василий! Неужели это ты?! Какая встреча! Пойдем, обмоем! И ведь сразу не понять, что у человека за душой. Только потом, когда присмотрюсь, понимаю. Провокаторы не брезгуют ничем. Пытаются действовать через Надю. Передавал через нее один «старый товарищ» мне приветы, в гости набивался, а заодно очень настойчиво интересовался, где я бываю и с кем встречаюсь.
После всего, что мне довелось пережить, после того, как я разуверился во многих людях, очень дороги мне те, кто не стал предателем. Такие люди есть, их много. Радуюсь, когда вижу, что в ком-то отец не ошибся. Вскоре после освобождения у меня состоялась встреча с одним из лучших советских летчиков, ни имени, ни звания которого я указывать не стану. Отец был о нем очень хорошего мнения. Уважал за принципиальность, за умение аргументированно, с достоинством, настоять на своей точке зрения. Что бы сейчас ни говорили про отца, подхалимов он не любил. «Как будто сам с собой разговариваю! – сердито говорил отец, когда ему поддакивали. – Зачем мне это?» Человек, о котором я говорю, после войны был оклеветан недоброжелателями. Обвинения, выдвинутые против него, были настолько серьезными, что от них невозможно было отмахнуться. Получилось бы, что товарищ Сталин делает исключение для своих любимчиков. Любимчиков на самом деле у отца не было никогда. Разобравшись, отец отправил этого человека учиться в Академию. Отец собирался впоследствии сделать его командующим ВВС. Во всяком случае, я такие намеки от отца слышал. Назначение не состоялось, должность была дана другая, много ниже, потому что в числе недоброжелателей были такие влиятельные персоны, как Булганин и Маленков. А вскоре после смерти отца ему пришлось уйти в запас. Этот достойный человек не променял предательство на карьеру, хотя мог ценой предательства восстановить свое былое высокое положение. Радостно видеть, что для кого-то честь и совесть не пустые слова. От встреч с такими людьми сил прибавляется. Я не склонен к необдуманным внезапным поступкам. Годы испытаний охладили мою горячую когда-то голову. Я теперь не два и не три, а целых семь раз подумаю, прежде чем сказать. Но этому честному человеку, как коммунист коммунисту и летчик летчику, я рассказал о том, что я пишу. «Правильно, Василий Иосифович, я тоже думаю, что должен написать воспоминания, чтобы наши потомки не учили историю по тому, что говорит Никита», – услышал я в ответ[227].
Очень достойно повел себя Артем. Сначала я думал, что он и знать меня не захочет, потому что он не писал мне и ко мне не приезжал, но оказалось, что они с Федором и Сергеем[228] меня не забыли. Артему обо мне регулярно сообщал сотрудник тюремной администрации. Артем собрался хлопотать, чтобы мне дали работу по линии УГВФ[229], у него там много друзей. Я сказал, чтобы он понапрасну не старался. К самолетам, даже к гражданским, меня теперь и близко не подпустят. Никакие хлопоты не помогут. Артема, Федора и Сергея могу упомянуть открыто, поскольку они дружбы со мной не скрывают.
Чем я буду заниматься, я не знаю. Честно говоря, не уверен, что мне дадут спокойно работать. Спокойно мне давали работать только в тюрьме. Если бы негодяи были достойны сочувствия, то нынешнему руководству страны можно было бы посочувствовать. Положение у них сложное. Дворником генерал-лейтенанта Сталина поставить стыдно – генерал-лейтенант все-таки. А с другой стороны, летать этому генерал-лейтенанту нельзя, и для работы в политуправлении я тоже не гожусь. Меня вообще ни в один коллектив нельзя пускать. Меня же непременно станут спрашивать об отце, а я же правду скрывать не стану. Хотя, может, им этого и надо. Состряпают новое дело по 58–10[230] и упекут еще лет на десять за решетку. Думается мне, что здесь мне работать уже не придется. Только если сдамся. Тогда меня, наверное, запишут в дипломаты и будут посылать по всему миру, клеветать на отца. Мне дают понять, что, если я хочу получить нормальную работу, я должен пересмотреть свои взгляды. Или вот тебе, Василий, пенсия с пособием и живи так. Так, не работая, мне жить трудно. Я привык работать, дело делать привык. Здоровье уже далеко не то, но силы еще есть. И я найду куда мне их приложить с пользой. Много мне не надо. В тюрьме говорят: «Мне много не надо – пайка, койка и курево есть». Мне тоже много не надо. Хочу честно жить, честно работать, хочу восстановить семью. Простые человеческие желания, не более того. Но не уверен, что мне дадут честно работать и спокойно жить. Хрущев довольно ясно намекнул мне, что я в любой момент могу лишиться и квартиры, и пенсии, и свободы. Не случайно меня выпустили за год с небольшим до окончания срока. Этот год висит надо мной как дамоклов меч. Если для того, чтобы навесить мне новый срок, надо хоть что-то изобразить, хотя бы для виду, то отбывать оставшееся меня можно заставить в любой момент. Меня же не реабилитировали. Толпы преступников реабилитировали, а меня нет. У меня странное положение. Я – генерал-лейтенант советской авиации и нахожусь в запасе с правом ношения формы. В то же время я политический и уголовный преступник (статей-то у меня две), который еще не полностью «рассчитался» с государством. Я и в самом деле «рассчитался» с моими врагами не полностью. Придет время, рассчитаюсь сполна.
