Но даже когда Абакумов зашатался, его действия не подлежали обсуждению (и осуждению). На них как бы распространялась незримая «эманация» сталинского имени: а вдруг Сталин, одобрив действия Абакумова, дал ему некие особые указания? Вдруг Валленберг действительно нужен для каких-то неизвестных целей? Так постепенно стал вырабатываться некий «образчик» для советских ответов в ответ на шведские запросы: занимать неопределенную позицию, не опровергая шведские мнения о возможности гибели Валленберга во время боев в Будапеште. Примерно в этом направлении идет ответ Вышинского в августе 1947 года, в котором говорилось, что Валленберга "нет в Советском Союзе". Напомним, что признание последовало с советской стороны лишь в 1957 году, то есть значительно после смерти Сталина. В рамках же "общей неопределенности", существовавшей вокруг дела с 1945 года, разнобой первых лет сменился ничего не обязывающими и ничего не разъяснявшими заявлениями на "среднем уровне".
Оба периода (разнобоя, а затем бессодержательных ответов) очень логично укладываются в новую схему, которую мы узнали от Александра Николаевича Яковлева. Ведомство Берия — Абакумова — Меркулова — Серова испытало чувство, близкое к коллапсу, когда выяснило крах своих надежд на продолжение сотрудничества с Раулем Валленбергом. Он наотрез отказался (чему, безусловно, способствовало поведение хозяев Лубянки). Как же это можно было перенести, когда ранее полезный человек говорит «нет»?
По мнению А. Н. Яковлева, сам факт сотрудничества Валленберга с советской, как, впрочем, с американской, английской и даже со шведской, секретной службой был не только естественным, но и необходимым.
— Для выполнения своей благородной, но необычайно сложной цели спасения обреченных нацистами на смерть людей — Валленбергу в чужом ему городе нужна была помощь, — считает Яковлев. — Ее могли оказать специальные службы. Трудно сейчас установить, когда он искал помощи у советской стороны, — была ли это связь с представителями военной или чекистской разведки. Для Валленберга тогда, в Будапеште, это было бы безразличным, для советской же стороны после войны — небезразличным. У меня есть серьезное подозрение, что он вышел на работников ГРУ, чего чекисты ему потом не простили.
Со своей стороны, я лишь мог вспомнить, что приказ привезти Рауля в Москву пришел не по линии Смерша, а от заместителя наркома обороны Булганина — с последующей информацией Смерша.
— Так или иначе, связь с советскими представителями могла была быть не «формализована» в виде подписки, — продолжал свои рассуждения мой маститый собеседник. — Самое главное — он служил высокой, благородной цели…
Но то, что было неважно в Будапеште в 1944 году, могло стать решающим в Москве в 1944-м, когда Валленберг оказался в руках Смерша, ревниво относившегося к своим конкурентам. Теперь о том, как доложить Сталину, решал Абакумов. Когда же выяснилось, что Абакумов потерпел с Валленбергом неудачу, то Смершу не только не прибавилось желания молчать о своем узнике, а оно стало абсолютным.
Мне представляется, что вскоре после начала допросов Валленберга на Лубянке, его дело приобрело особый характер: характер внутренней, внутриведомственной тайны хозяйства Абакумова. Смерш, а с ним и за ним МГБ вообще считали свои следственные дела совершенно секретными, а в случае Валленберга дело стало секретным в квадрате. О нем никто не должен был знать даже в намеках — недаром Абакумов в разговоре с Фитиным и Елисеевым так резко оборвал все попытки ведомства внешней разведки подключиться к вербовке. Для советского дипломатического ведомства готовились фальшивые и противоречащие друг другу информации. Неизвестно, какую роль сыграло дело Валленберга в отношении Сталина к Абакумову, а потом в решении о снятии и расправе с Абакумовым.
Внешне смерть Сталина не отразилась на "валленберговской тематике". Но подспудные изменения назревали: Абакумов был убран и заменен Игнатьевым, затем с Абакумовым поступили ещё решительнее — расстреляли. Приход Хрущева к власти, расправа Хрущева с Берия предвещали новый этап в роли служб безопасности в советском государстве. Теперь с ними стали обращаться осторожнее, хотя и не отказались от их услуг. Изменяется и обстановка внутри Политбюро: нет Берия, Молотов уже не министр иностранных дел…
Но инерция аппарата была сильнее, чем изменения в верхах. Со времени, как было — ещё при Сталине — принято решение о "ликвидации дела Валленберга" и приняты необходимые "организационные меры", ещё должно пройти почти 10 лет, чтобы советские власти признались в своем позоре.
Внутренняя тайна продолжала соблюдаться и в 50-е годы. МГБ и его преемник КГБ (Серов) наследовали её от своих предшественников. "Меморандум Громыко" 1957 года, в действительности составленный Шепиловым и Серовым, а затем утвержденный Политбюро, — образчик государственной полуправды, которая пришла на смену государственной лжи. Почему появился этот документ?
…Как бы ни хотелось советскому руководству жить в замкнутом мире своих решений, существовал внешний мир. Новая власть уже стала понимать, что "холодная война" ведет в тупик "войны горячей", слово «разрядка» властно врывалось во внешнеполитический обиход, — и это поняли Никита Хрущев и его новый министр иностранных дел Дмитрий Шепилов, человек нового поколения советских деятелей.
Общая ситуация после прихода к власти Хрущева изменилась. Но не в деле Валленберга! Молотову здесь казалось, что «сигнал» для Северной Европы не прозвучал, а его прямое и личное участие во всех перипетиях дела Валленберга мешало ему взглянуть на ситуацию по-новому. Со своей стороны, Серов бдительно следил за соблюдением "внутренней тайны".
Я ранее уже высказывал соображения по поводу того, что гибель Валленберга была предрешена в 1947 году и на это роковое решение повлияла отнюдь не ситуация в советско-шведских отношениях. Здесь как раз наметилось улучшение после подписания кредитного соглашения и поэтому очередные напоминания шведов о судьбе Валленберга не были Молотовым сочтены за достаточное основание для кардинального пересмотра его, молотовской, позиции.
Но мир на Молотове не замкнулся! Об этом ему напомнило посольство СССР в Швеции в начале 1956 года. Этот любопытный доклад я могу привести в подлиннике, так как по непонятным причинам в числе документов, рассекреченных в 1992 году для процесса против КПСС в Конституционном суде РФ, оказалась пачка документов из знаменитой "особой папки", относящейся к рассмотрению дела Валленберга в 1956 — 1964 годах. Вот основные документы.
"8 марта 1956 г.
ПОСОЛЬСТВО СССР В ШВЕЦИИ Копия 24 января 1956 года Получено диппочтой № 59 Секретно. Экз. № 11
Товарищу В. М. МОЛОТОВУ
Докладываем соображения посольства по поводу вопросов, которые могут быть затронуты Эрландером1 в беседе с Советским Правительством в Москве, и вопросов, которые целесообразно поставить с нашей стороны в этой беседе.
Большинство шведской общественности реагировало в основном положительно на сообщение о предстоящей поездке Эрландера в СССР. Но значительная часть консервативной и либеральной партии и буржуазной прессы, не выступая открыто против этой поездки, отнеслась тем не менее недоброжелательно к ней и предупредила Эрландера, что он должен не выходить из рамок неофициального визита, не подписывать каких-либо соглашений или пресс-коммюнике, не вступать в переговоры о контакте шведской социал-демократии с КПСС и вместе с тем должен выяснить судьбу Рауля Валленберга. Некоторые реакционные газеты требовали даже, чтобы Эрландер поставил в Москве вопросы о шведском самолете «Каталина», сбитом советскими самолетами в июне 1952 г. при нарушении советских границ, и о 12-мильной ширине советских территориальных вод в Балтийском море.
Эти выступления буржуазных партий и их прессы оказали известное влияние на Эрландера (как это видно из его решения ограничиться лишь неофициальной формой визита в СССР и вместе с тем вновь поставить в Москве вопрос о Рауле Валленберге) и, по-видимому, побудят его держаться несколько настороженно особенно в начале беседы с Советским Правительством. Поэтому было бы целесообразно придать с самого начала этой беседе характер и форму неофициального дружеского разговора…
3. Вопрос о Рауле Валленберге Эрландер дважды в беседах с совпослом (15.XII.55 и 17.I.56) заявлял о намерении поставить данный вопрос перед Советским Правительством, причем откровенно говорил, что вынужден сделать это главным образом для того, чтобы не дать буржуазным партиям предлога обвинять шведское правительство (особенно в период выборной кампании в шведский риксдаг осенью с. г.) в недостаточно энергичном выяснении судьбы Валленберга у Советского Правительства.
