Юрий Федосеев - Великая Смута

Здесь необходимо уточнить, что Польша, считавшаяся республикой и избиравшая себе короля для выполнения преимущественно внешнеполитических функций, и в первую очередь военных, в те времена не отождествляла себя с королевской династией. Сын умершего короля не обязательно становился правопреемником своего отца, поэтому приглашение Владислава на московский трон рассматривалось в Польше, всего лишь как внутреннее дело королевской семьи. Восшествие на московский престол королевича не означало присоединение Московии к Польше, а потому все затраты Сигизмунда на ведение этой войны могли рассматриваться да и рассматривались Сеймом, как использование государственных средств в своих корыстных интересах. Король рисковал лишиться финансирования и быть обвиненным в забвении государственных интересов, поэтому он стремился всеми способами установить над русскими подданными, над русскими землями не власть своего сына, а собственную власть — власть польского короля. Понимали это и русские, присягавшие Владиславу, когда настаивали на сохранении русских обычаев и русских порядков, на сохранении и преумножении прав и привилегий русского боярства и дворянства, на неприкосновенности Русской православной церкви и недопущении распространения католичества, польского участия в управлении государством и владения русскими богатствами. Они приглашали на трон лишь одного поляка, дальнего родственника московских князей, но не всю его королевскую рать. На этой основе впоследствии произойдет разрыв короля Сигизмунда, действовавшего в интересах Польши, и его талантливейшего полководца Жолкевского, который руководствовался здравым смыслом и законами чести, потому что понимал: если русские просят Владислава, то они и примут только его, что полонизация Московии невозможна.

Но многих россиян не устраивал договор, подписанный Жолкевским в Цареве-Займище, по той причине, что в нем не обговаривалось такое обязательное для православной Руси условие, как принятие Владиславом крещения по греческому обряду. В этом усматривалась угроза со стороны воинствующего католицизма, поэтому взоры части русского общества вновь обратились к самозванцу, который, натерпевшись от самовольства своего польского окружения, провозгласил чисто националистическую политику, направленную против любых иностранцев, что, впрочем, не помешало ему за деньги переманить на свою сторону Сапегу с остатками его войска. Из Калуги Вор двинулся в сторону Москвы, а по пути с помощью предателей, младших воевод при князе Михаиле Волконском, захватил и разграбил Боровско-Пафнутьевский монастырь. Вслед за этим ему сдались Серпухов, Кашира и Коломна. Только Зарайск, где воеводствовал Дмитрий Пожарский, продолжал оставаться верным присяге. «Будет на Московском государстве по-старому царь Василий, то ему и служить, — говорил князь жителям города, — а будет кто другой, и тому также служить». Примеру Зарайска последовала и Коломна, вновь присягнувшая Шуйскому. Но Лжедмитрий с 30-тысячным войском спешил к Москве, дабы опередить Жолкевского. К началу июля 1610 года его стан расположился у села Коломенское.

Москва же, над которой с двух сторон нависла угроза, тем временем бурлила страстями. Ни один город не прислал царю Василию ни войск, ни денег. В этих условиях падение Москвы казалось неизбежным. Тогда действовавшие заодно с князем Василием Голицыным братья Ляпуновы, после смерти Скопина взбунтовавшие Рязань и отколовшиеся от Москвы, вступили в переговоры с ближайшим окружением Лжедмитрия (князья Сицкий и Засекин, дворяне Нагой, Сунбулов, Плещеев, дьяк Третьяков и другие). На почти что братской встрече у Даниловского монастыря они, озабоченные бедственным положением государства, поклялись друг другу, что одни сводят с престола Василия, а другие арестовывают самозванца, после чего совместно избирают нового царя и во главе с ним изгоняют из Московского царства поляков и разбойничьи казацкие шайки. Но если москвичи, несмотря на возражения части бояр и самого патриарха Гермогена, свою часть договора выполнили и 17 июля свергли с престола царя Василия, то тушинцы обманули москвичей. Они отказались «отстать» от самозванца, заявив, что готовы жизнь за него отдать. Таким образом, надежды на всенародное избрание нового царя рушились, и у Шуйского появилась возможность вновь вернуться к власти, но тут уже Захарий Ляпунов и князья Засекин, Тюфякин и Мерин-Волконский решили пойти до конца в своем намерении расправиться с неугодным царем. Подговорив монахов из Чудова монастыря, они 19 июля насильно постригли в монахи недавно царствующую чету, а братьев бывшего царя взяли под стражу.

Москва оказалась на пороге нового витка внутренней смуты и под угрозой иностранной оккупации.

"Москва лишилась правительства в такую минуту, — говорит С. Ф. Платонов, — когда крепкая и деятельная власть была ей очень необходима. Враги подходили к стенам самой Москвы, владели западным рубежом государства, занимали города в центральных и южных областях страны. С этими врагами необходимо было бороться не только за целость государственной территории, но за независимость самого государства, потому что их успехи угрожали ему полным завоеванием». Именно в этих условиях стране был нужен новый царь, не выкрикнутый, не самозваный, а законный хозяин земли Русской, избранный не Боярской думой, а Земским собором, представляющим интересы всех городов и всех сословий. Но для избрания такого царя было нужно время, а государство не могло оставаться безначальным. Так появилась Семибоярщина, которой люди «били челом, чтобы пожаловали, приняли Московское государство, пока Бог даст государя». В этот коллективный орган входили: Ф. И. Мстиславский — первосоветник Боярской думы еще со времен Бориса Годунова, И. М. Воротынский — одна из «переметных сум» Смутного времени, А. В. Трубецкой, А. В. Голицын, И. Н. Романов — брат патриарха Филарета, Ф. И. Шереметев — воевода низовой рати, прибывшей для освобождения Москвы от Тушинского вора, и Б. М. Лыков — зять патриарха Филарета.

Вопрос избрания нового царя не был чем-то неожиданным. Еще до свержения Василия Шуйского московское боярство активно обсуждало возможные кандидатуры на царский трон. Мнения тогда разделились. Патриарх Гермоген вместе со служилым людом и московскими обывателями был за четырнадцатилетнего Михаила Романова. Прочее духовенство ратовало за Василия Голицына. Мстиславский же с боярами, дабы избежать местнических споров между собой, склонялись к кандидатуре королевича Владислава, которому к тому времени присягнуло не только тушинское боярство, но и население части Московского царства, расположенного к западу от столицы. Однако реальная и непосредственная угроза Москве со стороны Лжедмитрия, стоящего в Коломенском, и Жолкевского, занявшего Можайск, сужала возможность выбора до двух кандидатов — самозванца и королевича Владислава. Если первого сознательно или от безысходности поддерживала чернь и патриотически настроенная часть дворянства, то за королевича горой стояло боярство, панически боявшееся «быть побитыми от своих холопей». Поэтому ничего удивительного не было в том, что Семибоярщина не только оказывала активную помощь сторонникам Владислава, но и призывала гетмана Жолкевского к более решительным действиям по овладению Москвой. Бояре, уже не надеявшиеся на московских стрельцов, считали, что только польские войска спасут их от взбунтовавшейся черни.

К 24 июля поляки находились уже в семи километрах от Москвы на Хорошевских лугах. Начались съезды переговорщиков. Но, что бы ни говорили представители сторон, какие бы условия они ни выдвигали, окончательное решение оставалось за патриархом Гермогеном. А он считал, что православной страной может править только православный царь, поэтому занял принципиальную позицию, требуя обязательного крещения иноверного королевича по греческому обряду. Гетман же поступил как хитрый и опытный дипломат. Он согласился внести в договор этот пункт, но с оговоркой, что последнюю точку в разрешении данного вопроса должен поставить король. А для того чтобы хоть как-то успокоить патриарха и бояр, Жолкевский пообещал помогать им в их войне с Лжедмитрием, а после того, как угроза столице со стороны самозванца минует, отвести свои войска от Москвы к Можайску, где ждать окончания их переговоров с Сигизмундом. В договор, помимо крещения королевича, был включен и пункт о восстановлении суверенитета московского царя над всей территорией государства в границах, существовавших до Смутного времени, в том числе и над Смоленском. Ну а поскольку договор с московской стороны редактировали бояре, то в него не были включены уже апробированные положения о праве россиян на выезд за границу для получения образования и возможности карьерного роста «меньших людей» за их заслуги перед Отечеством. В надежде, что их условия будут приняты, бояре сочли возможным ускорить принесение присяги Владиславу и просить короля отпустить в Москву новоизбранного царя, разрешив ему принять православие. Церемония крестоцелования состоялась 27 августа на полпути от польского стана к Москве, а на следующий день — в Успенском соборе Кремля, но уже в присутствии патриарха. По городам разослали грамоту Боярской думы с требованием присягать королевичу, но там уже знали о перенесении его крещения «на потом», что многие расценили как «никогда», и по этой причине присягать не торопились. Более того, ряд городов, ранее отчаянно боровшихся с самозванцем (Суздаль, Владимир, Юрьев, Галич, Ростов и др.), посчитали, что в этих условиях Лжедмитрий является «меньшим злом», и в интересах православия вступили с ним в переговоры, переводя таким образом политическое противостояние сторон в плоскость вероисповедания.