Некоторый свет на причины поворота в следствии проливает показание княгини Аграфены Петровны Волконской, гофдамы императрицы, возглавлявшей оппозиционный кружок, в который входили персоны невысокого ранга.
Из показаний Волконской следует, что доверенное лицо Меншикова Егор Пашков обращался к ней 27 апреля с просьбой рассказать ему о том, «с каким доношением на его светлость господин Толстой хочет быть и доносить ее императорскому величеству». Рассчитывая на благосклонность Меншикова в определении своей судьбы, княгиня сообщила Пашкову сведения, значение которых трудно переоценить: «…Толстой говорил, якобы его светлость делает все дела по своему хотению, невзирая на права государственные, без совета, и многие чинит непорядки, о чем он, Толстой, хочет доносить ее императорскому величеству и ищет давно время, но его светлость беспрестанно во дворце, чего ради такого случая он, Толстой, сыскать не может».
Княгиня Волконская этим признанием не уберегла себя от опалы. Под 2 мая 1727 года в «Повседневных записках» читаем: «Сего числа дана дорожная княгине Волконской до Москвы и объявлено, что ее императорское величество указала ей жить в Москве или в деревнях своих, а далее чтоб никуда не ездить».
Сведения, полученные от Волконской, надо полагать, убедили Меншикова в том, что Девиер был не одинок, что из него можно вытянуть показания более важные, чем те, которыми он располагал на 28 апреля. Признания в те времена добывались пытками. В данном случае их применение тем более посчитали необходимым, что Девиер решительно отвергал причастность к делу других лиц: «Он никаких сообщников ни в каких известных противных делах у себя не имеет, и ни к кому он для советов и к нему никто ж о каком злом умысле и интересу ее императорского величества и государству не ездил и не советовал никогда».
Дыбу Девиер стерпел, продолжал утверждать свое, но вынести 25 ударов было выше его сил, и он признался, что ездил дважды к Бутурлину. Привлеченный немедленно к следствию старик-генерал не стал отрицать этого и сообщил содержание разговора. Девиер ему заявил:
— Светлейший князь сватает свою дочь за великого князя. Как бы то удержать, чтобы не было такой опасности высокому интересу ее императорского величества. А особливо опасно, когда светлейший князь с великим князем будут заодно, чтоб тою персону, которая в Шлютенбурге (Евдокию Лопухину) не взяли сюда и ее величеству, государыне-императрице, какой худобы не было… И чтоб он, господин генерал Бутурлин, вкупе с адмиралом (Ф. М. Апраксиным) и графом Толстым шли к ее величеству и о том предлагали.
Бутурлина не было необходимости убеждать. Он сразу же оценил меру опасности для себя, если наследником станет Петр Алексеевич — вспомним, что он привел ко дворцу, где решалась судьба трона, гвардейцев, которые по сути и вручили корону Екатерине, а не законному наследнику, внуку умершего императора. Собеседники также обсудили возможных преемников, остановившись на кандидатуре цесаревны Анны Петровны.
— Чаю, царевна Анна Петровна плачет, — говорил Бутурлин.
— Как ей не плакать, — согласился Девиер, — матушка родная.
Собеседники сошлись на том, что царевна походит на отца и должна стать наследницей престола после смерти матери: она и умильна, и собою пригожа, и умна. Оба они были настроены против воцарения Елизаветы Петровны, младшей дочери императрицы.
Луи (Людовик) Каравакк. Портрет цесаревны Елизаветы Петровны
Конец 1720-х гг. Хост, масло. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург.
— Она, — заметил Девиер, — тоже изрядная, только сердитее. Ежели бы в моей воле было, я желал бы, чтоб царевну Анну Петровну государыня изволила сделать наследницею.
Бутурлин согласился:
— То бы не худо было, и я бы желал.
Во время другой встречи Бутурлин продолжил начатый разговор:
— Светлейший князь усилится. Однако же хотя на то и будет воля, пусть он не думает, что Голицын, Куракин и другие ему друзья и дадут над собою властвовать. Нет! Они скажут ему: полно-де милейший, ты и так над нами властвовал. Поди прочь!
Высказал Бутурлин и личную обиду на светлейшего:
— Служу давно, явил свое усердие царю в ссоре его с сестрой Софьею Алексеевною. Но ныне Меншиков что хочет, то и делает, и меня, мужика старого, обидел: команду отдал, мимо меня, младшему и адъютанта отнял[111].
Показания Бутурлина убедили Девиера, что отрицать свою причастность к противникам Меншикова — значит подвергнуться новым истязаниям. И он сообщил следствию бесценные сведения. Оказывается, к нему приезжал Толстой, который, убедившись в том, что его слова встретят у собеседника понимание, спросил:
— Ведаешь ли ты, что делается сватовство у великого князя на дочери светлейшего князя?
— Отчасти о том ведаю, а подлинного не ведаю. Токмо его светлость обходится с великим князем ласкою. Тому надобно противитца.
Толстой стал развивать мысль о грозившей им всем опасности и излагать план действий:
— Надобно о том доносить ее величеству со обстоятельством, что впредь может статца: светлейший князь и так велик в милости; ежели то зделаетца по воле ее величества — не будет ли государыне после того какая противность, понеже того бы захочет добра больше великому князю. Он и так честью любив потом зделает, и может статца, что великого князя наследником и бабушку ево (первую супругу Петра Великого Евдокию Лопухину) велит сюда привесть. А она нраву особливого, жесткосердна, захочет выместить злобу.
В отличие от Девиера и Бутурлина Толстой скорее хотел видеть на престоле цесаревну Елизавету. План его состоял в том, чтобы Екатерина «для своего интереса короновать изволила при себе цесаревну Елизавету Петровну, или Анну Петровну, или обеих вместе».
А как быть с царевичем Петром Алексеевичем? У Толстого и на этот вопрос был ответ:
— Как великий князь научитца, тогда можно ево за море послать погулять и для обучения посмотреть другие государства, как и протчие европейские принцы посылаютца, чтоб между тем могли утвердитца здесь каранация их высочеств.
3 мая Толстому был объявлен домашний арест. На следующий день аресту подвергли Бутурлина. К следствию, кроме названных лиц, были привлечены Скорняков-Писарев, Долгорукий и др.
Среди обвиняемых самой колоритной и авторитетной фигурой был Петр Андреевич Толстой. Ему было предложено ответить на 14 вопросов. В своих ответах Толстой либо подтверждал, либо уточнял, либо отклонял показания других обвиняемых, либо, наконец, объяснял свое поведение и поступки. Он подтвердил свою главную вину: намерение отстранить великого князя Петра Алексеевича от престола и провозгласить наследницей Елизавету Петровну. Руководствовался он прежде всего личной безопасностью: по указу Петра Великого «привез он царевича Алексея Петровича из южных краев в Россию. И когда о том деле были розыски, у тех розысков по указу его же величества был… Того ради опасался чтоб… не припамятовано было впредь».
Обеспечением личной безопасности руководствовался и Г. Скорняков-Писарев — главное действующее лицо в так называемом Суздальском деле: это он доставил в Москву первую супругу Петра I, инокиню Елену, в миру Евдокию Лопухину, а также ее переписку с любовником и лиц, способствовавших нарушению монашеского обета бывшей супруги царя.
Евдокия Лопухина в монашеском облачении
XVIII в. Государственный исторический музей, Москва.
Между тем здоровье Екатерины с каждым днем ухудшалось. Меншиков же был заинтересован в том, чтобы приговор обвиняемым объявила императрица. Поэтому он подстегивал усердие следователей указами, якобы исходившими от Екатерины, о скорейшем окончании следствия. 4 мая членов Учрежденного суда вызвали во дворец, где им был объявлен устный указ, «чтобы к будущей субботе изготовить к решению экстракты изо всего дела и приличные указы как из воинских, так и из штатских прав». 5 мая устное повеление было оформлено письменным указом, причем сроки еще более ужимались. Указ предложил сентенцию (приговор) дела «доложить нам кончая в день сего месяца поутру».
Нарушая все правила следствия и судопроизводства того времени, Учрежденный суд круглосуточными усилиями канцеляристов состряпал экстракты, то есть краткие резюме допросов обвиняемых, и сентенции, написанные четырьмя разными почерками. Успели закончить дело не к утру, а к трем часам дня 6 мая. В тот же день Екатерина скончалась. И тем же днем 6 мая датирован приговор, подписанный от имени Екатерины ее дочерью Елизаветой. Вместо милосердия, которое по обычаю перед кончиной проявляли государи, приговор, стараниями Александра Даниловича, содержал жесткие меры наказания в отношении виновных.
Главная вина осужденных состояла в том, что они, зная «все указы и регламенты, которые запрещают о таких важных делах, а наипаче о наследствии не токмо с кем советовать, но и самому с собою разсуждать и толковать, кольми же паче дерзать определять наследника монархии по своей воле, кто кому угоден, а не по высокой воле ее императорского величества», противились этой воле. Поэтому они «за изменника почтены» и подлежат смертной казни и анафеме.
