Рассвет начинался с того, что четко обозначилось четырехугольным контуром дождевое отверстие в потолке, которое имелось в каждом порядочном византийском доме. Оно светлело и розовело, затем запылало восходом и осветило стены кувикулы, разрисованные унылой казенной розочкой.
Весело щебетали птахи, а далеко за горой и за проливом пели сонные петухи. Вдруг осел закричал где-то совсем близко. Его уговаривали и били, а он все орал и орал, как будто предвещал конец света.
Вот и другие ослы отозвались на крик своего сородича, и уже скрипят оси телег, и падает где-то поклажа, и слышен говор множества людей, потому что совсем неподалеку Макрос Эмвол, то есть Большой Рынок.
Утро открылось с веселого балагурства Костаки, который наконец отыскался и юному предку Колумба объяснил свое долгое отсутствие тем, что с Маврозумом ходил на добычу к болгарским берегам.
— Ну и какова добыча? — поинтересовался Денис, беря полотенце. В Византии было принято, кстати, полоскать лицо и руки в тазике, чего Денис по-современному не переносил. Чернокожая поливала ему из кувшина.
— Добыча никуда! — махнул Костаки, принимаясь за фаршированный огурец. — Болгары теперь пошли не те, негодные нынче болгары. Представляете? Они вооружились, женщин без охраны теперь не пускают. Глядите, отпадет скоро Болгария от вашей империи.
— От вашей империи, — сделал ударение Денис. — А ты вот, уважаемый Костаки Иванович, скажи, как тебе не совестно на рабовладельческие дела ходить со своим мавром?
— А тебе, — не задумываясь парировал Костаки, — как тебе не совестно бедным римлянам головы морочить ложными предсказаниями?
Действительно, что ему ответить? Но и было крайне досадно, что сугубый пацан, эта, с позволения сказать, шмакодявка, делает ему упреки. Он так и высказал Костаки. И что бы вы думали он ответил?
— А разве ты человек? Ты небыль, ты игрушка старого Сикидита. Он на моих глазах тебя слепил из тьфу!
Денис еле сдержался, чтобы не схватить любую вещь — нож, кочергу, подсвечник — и не запустить в дерзкого пиратенка. Но все же сдержался и, съев свой завтрак и запив его соком, он сурово спросил:
— Ты забыл свою Фоти, о которой ты тут столько слез пролил? Не ты ли обязался выяснить точно, не находится ли она в когтях малопочтенного Маврозума?
Костаки подытожил результаты своей разведки и со вздохом побожился на икону Богородицы — там ее нет.
— Может быть, акрит этот чудорашный расскажет, он должен был узнать, нет ли ее у кесариссы… Этот с усиками, с бородкой, как его зовут? Ласкарь? Вот, кстати, и он.
Денис заметил, что люди двенадцатого столетия по сравнению с его современниками очень простодушны, прямолинейны. Им хорошо — они пляшут и поют, у них неудача — она отражается и в походке, и в манерах, и в выражении лица.
— Нету ее нигде, — уныло сказал Ласкарь. — Я уж одну особу надежную из личных покоев кесариссы разыскал… Уж, как говорится, золотил ее, золотил! Хотя с моими-то доходами…
Завтракать он категорически не сел, вероятно, счел Ферруччи и Костаки не подходящей для себя компанией. Снял камилавку и горестно чесал редковатый свой затылок.
— Только к павликианам, — сказал Костаки. — Эти могут все.
Ласкарь немедленно оживился, подкрутил ус, разве вы забыли, дед его был павликианин! Утверждают, что здесь, в столице, они, как муравьи, пронизали все поры. Денис же из учебных воспоминаний смог выудить только то, что они однажды чуть власть не захватили и что учение их основывается на доктрине апостола Павла: «Кто не работает, тот не ест».
— Да, да! — с пылом подтвердил Ласкарь. — Кто не работает, тот не ест!
«Что же ты-то, в таком случае, — подумал Денис, — околачиваешься здесь без дела, когда твои земляки в поте лица убирают урожай?» Он начинал все более скептически относиться к Ласкарю, как до этого к Фармацевту.
— Помните, синьор? — заметил Ферруччи. — Я вам рассказывал, что у меня знакомый есть один, профессиональный клеветник?
И так как все засмеялись, он улыбнулся сам.
— Не будем придираться к устаревшим званиям. Скажем, бывший профессиональный клеветник, теперь-то он пенсионер. Он знает тут все лазы. Он даже обещает провести, куда бы вы думали? К самому главному их оракулу, если можно так сказать, который зовется Матерь Правды.
За площадью Тавра, за Халкопратами, то есть за лавками медников и мастерскими всяческих умельцев, на пологом холме располагается Ксиролоф — самый населенный квартал Второго Рима. Когда при начале династии Комнинов все были полны надежд на обновление и богатую жизнь, древние лачужки и хибарки Ксиролофа революционно снесли, воздвигли импозантные жилища в четыре-пять этажей и принялись сдавать квартиры. С тех пор надежды развеялись, здания обветшали, памятники побед облупились, но все равно, сказать: «Я живу на Ксиролофе», — значило причислить себя к самой местной элите.
Элиту и ожидал увидеть Денис, когда Ферруччи вел его, а с ним бравых его спутников Ласкаря и Костаки к профессиональному клеветнику домой.
Вместо этого он увидел прозаическую семиэтажку, чуть не загородившую собой колонну Ксиролоф, унылый памятник забытым победам. Нелепый и огромный дом был похож на муравейник или, скорее, на осиное гнездо. Множество наружных лестниц-пандусов украшали его стены, а по ним взад-вперед сновали всевозможные патриции в хламидах, турки в чалмах, кормилицы с младенцами, торговки с корзинками…
Денис удивился: вот тебе и терем-теремок! Чем не московская коммуналочка?
Жилище заслуженного клеветника находилось на предпоследнем этаже, до него добрались, несколько раз обойдя весь дом по пандусам снаружи.
— Вот мы где проживаем! — приветствовал их Телхин, который с раннего утра занимался только тем, что поджидал гостей. Как полноправный римский гражданин, он где-то и стригся бесплатно, да еще и духами его прыскали. Он поминутно заглядывал на себя в тусклое медное зеркало на стене и приглаживал пробор ладонью. — Вот мы где проживаем!
Это была обширная комната с низкими сводами, полутемная, хотя на улице сиял ослепительный день и рябило недалекое море. Посреди комнаты красовался толстенный столб, предназначенный, очевидно, чтобы подпирать ненадежный потолок.
— А вот мои клеветничата и клеветничихи! — указал Телхин широким жестом.
Вдоль стен прямо на пол были положены ватные матрасики и лохмотья, на которых возились дети разного калибра, но все похожие румяными и довольными жизнью лицами на папашу Телхина. Запах царил здесь густой, Ласкарь, самый барственный из всех спутников Дениса, сморщил нос и закрутил усы. Двое самых маленьких телхинят, которые бегали совсем голышом, ухитрились одновременно напустить две лужи.
— Фемиста, Фемиста! — воззвал Телхин. — Это моя старшая дочь, — пояснил он. — Забери ребят да подотри здесь!
— Так получилось, — продолжал он объясняться перед Денисом, которого он, очевидно, считал очень важным лицом и не переставал перед ним расшаркиваться. — Так получилось, что один из этих пострелов наш внук, а другой — наш собственный сын, хе-хе-хе!
Ясно, что оставаться долго или гостить здесь было ни к чему, и Телхин, набросив на себя и красиво перекинув через плечо поданную дочерью патрицианскую хламиду, повел пришельцев наружу.
Клеветнику и не пришлось долго растолковывать цель их прихода. Цокнув языком, он сказал, что павликиан теперь найти непросто. Павликиане попрятались после кровавых гонений, которым подверг их покойный василевс.
Тогда с молчаливого согласия Дениса квартирмейстер Ферруччи вручил клеветнику кошелечек с серебром, который тот безоговорочно принял, несмотря на свою римскую гордость. Такие кошелечки были заготовлены Ферруччи на разные случаи жизни, а деньги были из тех, которые Мануил завещал своему целителю.
— Приготовьтесь, будем идти долго, — предупредил Телхин.
И они пересекли угрюмый форум Быка с позеленевшими истуканами олимпийских богов, вывезенными из Греции. Среди рыночных амбаров и торговых конюшен они отыскали наглухо заколоченный вход в пустую цистерну Бона. Впрочем, забит он был для кого угодно, только не для Телхина. Отодрав две доски, он любезным жестом пригласил спутников: заходите!
Там они увидели довольно крутой спуск по выщербленным от времени ступеням. Идти было, однако, светло — в стенах и сводах то и дело попадались окошки.
Наконец они вошли в высоченное сводчатое помещение, которое Денису сначала показалось похожим на пассажирский зал какого-нибудь Казанского вокзала. Там было множество людей, кипела разнообразнейшая жизнь. Целые семьи ютились, натянув бечевки между колоннами, а на бечевки повесив простыни и тряпье, нагородив шатры и палатки, словно некий лагерь бедуинов.
Очевидно, надо объяснить, что такое цистерна и какова ее общественная роль. Цистерны идут из первого, древнего Рима, всегда страдавшего от недостатка пищевой воды. Римские архитекторы строили цистерны под землей, а городские власти обеспечивали их функционирование. Там скапливалась вода от дождей и родников, оттуда растекалась по трубопроводам.
