разрушителя иллюзий. Его бросающийся в глаза внешний облик, ассиметричная фигура., его резкие высказывания до нелепости отличались от классической манеры поведения политика, любезно пожимавшего руки и произносившего удачные фразы, которые можно было принять за обещания. Это проявлялось, прежде всего, в его выступлениях по радио, в которых он не выбирал выражений и никого не щадил, сам оказываясь жертвой иллюзии того, что можно убедить, четко излагая факты. Обаяние, уловки, двусмысленные и туманные образы были ему чужды. Он разил истинами, обнаженными, как меч» [440].
Рейно всегда шел на обострение и для своих выступлений выбирал наиболее противоречивые и сложные проблемы, такие как развитие экономики и международная безопасность. Высказывая мнение, он занимал крайние позиции, резко контрастировавшие со сложившимся в парламенте консенсусом. В 1935 г. он последовательно выступал в поддержку франко-советского пакта о взаимопомощи, расходясь с подавляющим большинством правоцентристов. Фланден, иронизируя, говорил об оси «Москва-Барселонетт», имея в виду родной город Рейно [441]. Без ответа, впрочем, оставался главный вопрос: защищал ли «разрушитель иллюзий» свои убеждения или же использовал актуальные сюжеты как орудие политической борьбы, временами спекулируя на очевидном бессилии французской парламентской системы. Как показала его дальнейшая карьера, во главе угла для него стояла задача вхождения во власть. Критикуя Третью республику, он был тесно с ней связан. В середине 1930-х гг. Рейно считал, что внешние и внутренние обстоятельства работают на повышение его политического веса. В этой ситуации он не мог пройти мимо темы, поднятой де Голлем.
Поль Рейно.
Источник: Bibliothèque national de France
Как писал сам де Голль, Рейно оценил «всю важность проблемы, он обладал талантом, позволявшим убедить в этом других, и достаточной смелостью, чтобы настаивать на ее решении. К тому же Поль Рейно, хотя он и тогда уже пользовался известностью, производил впечатление человека с большим будущим. Я встретился с ним, изложил ему проблему и с тех пор стал работать с ним вместе» [442]. Поддержку де Голлю выразил ряд заметных общественных деятелей. В своей биографии будущего основателя Пятой республики Ж. Лакутюр писал, что этой группе удалось развязать настоящий «крестовый поход» против армейского командования и поддерживавших его политиков [443]. Это, вероятно, преувеличение, однако обсуждение предложений малоизвестного подполковника действительно превратилось во внутриполитическое событие. В марте 1935 г. при обсуждении в парламенте перехода к двухлетней службе по призыву Рейно подверг жесткой критике армейское командование. «Одну и ту же мелодию на разные голоса», как выразился сам де Голль [444], повторяли на страницах прессы и на последующих заседаниях парламента.
Гамелен и высшие офицеры его штаба отнеслись к предложениям де Голля достаточно сдержанно. Мало кто из них сомневался в перспективах механизации армии. Эта мысль в середине 1930-х гг. давно не была новаторской, а сам де Голль – пионером в этой сфере. Если бы высказанные соображения касались чисто военного аспекта проблемы, то они, вероятно, внесли бы свой важный вклад в уже шедшую дискуссию и не натолкнулись бы на столь упорное неприятие со стороны генералитета. Трудность заключалась в том, что де Голль и Рейно резко политизировали сюжет. Они упрекали Генштаб сухопутных сил в зацикленности на проблеме численности действующей армии и игнорировании тех перспектив ее качественного усиления, которые открывались бы с внедрением технических инноваций [445]. Подобные обвинения не имели под собой оснований и объяснимо вызвали лишь недовольство армейского командования. Его усугубила тональность текстов подполковника. Он явно позиционировал себя первопроходцем в вопросе применения бронетанковых соединений, обходя вниманием труды своих предшественников – Этьена, Думенка, Вельпри и других. Ни словом не говорилось о той большой работе по моторизации сухопутных сил, которую провел Вейган.
Важной причиной неприятия идей де Голля была проведенная им связь между механизацией и профессионализацией армии. После войны об этом прямо говорил Гамелен: «Именно увязка проблем больших бронетанковых соединений и профессиональной армии навредила проекту создания танковых дивизий при его обсуждении в парламенте и в военных кругах» [446]. Командование считало, что де Голль поднимал важную тему, но уводил ее обсуждение в ложное русло. Говорить о профессиональной армии в то время, когда Германия взяла курс на формирование массовых вооруженных сил, означало впадать в опасную иллюзию. Полная профессионализация бронетанковых соединений в любом случае не имела смысла. Профессиональные навыки требовались лишь от тех, кто непосредственно работал со сложной современной техникой, а весь обслуживающий персонал можно подготовить из числа призывников. Де Голль не говорил и о том, где взять деньги на подобную масштабную перестройку вооруженных сил, как вписать в их новую структуру содержание контингентов колониальных войск [447]. Не менее серьезными оказались и политические последствия его предложений. Призыв к созданию профессиональных вооруженных сил тут же вызвал аллюзии к политическим амбициям армии, которая, таким образом, из «вооруженной нации» превращалась в закрытую корпорацию. Ни Гамелен, ни кто бы то ни было из его сотрудников не искали конфликта с политической властью, к которому потенциально могли привести мысли, высказанные де Голлем.
Политизация проблемы военного строительства в ходе обсуждения положений работы «Профессиональная армия» привела к очередному витку военно-гражданского противостояния. Главная проблема армии заключалась не столько в призывной системе ее комплектации, сколько в нехватке современного вооружения. Увязка вопроса механизации с темой создания профессиональных вооруженных сил порождала ненужные дискуссии и давала дополнительные доводы тем, кто в принципе выступал против ускоренного развития бронетанковых войск. Генералы Ж. Дюфьё и Р. Альтмайер, главные инспекторы пехоты и кавалерии, продолжали доказывать, что танк является сугубо вспомогательным боевым средством и, справедливо критикуя идею де Голля о всеобщей профессионализации армии, били, тем самым, по второй, вполне перспективой составляющей его замысла [448]. Сторонники чисто оборонительной доктрины восприняли новые предложения как опасное прожектерство. «Как можно полагать, что мы все еще думаем о наступлении, когда мы потратили миллиарды на укрепление границы? Окажемся ли мы настолько безумными, чтобы, непонятно ради чего рискуя, перейти ее?», – риторически вопрошал после выступления Рейно военный министр Л. Морэн [449].
В свете идей автора «Профессиональной армии» танк представал как оружие агрессивной наступательной войны, что на фоне все еще господствовавших во французском обществе пацифистских настроений было равносильно приговору. Когда де Голль и Рейно озвучивали свои предложения, в Германии еще не началось создание первых танковых дивизий, и их боевой потенциал оставался неясен. В то же время политические издержки строительства мощных бронетанковых сил могли в глазах французских политиков перевесить все остальное. В 1935 г. Гамелен доказывал скептически настроенному военному министру Фабри необходимость увеличения производства танков B [450]. Очевидно, что общий фон, созданный выступлениями де Голля и Рейно, мало способствовал его
