На фабрике им. Урицкого в 1940 году выпускались папиросы «Тачанка», «Ракета», «Спорт». В среднем дневная норма составляла 250–255 тысяч папирос. «Дадим 1 миллион папирос в день!» — с таким устрашающим (с точки зрения противников табака) лозунгом вышел один из последних номеров многотиражки «Красная табачница». Кстати, непонятно, почему многотиражка фабрики, носившей женское имя, называлась «Голос табачника», а фабричной газете, рупору фабрики с мужским именем, дали название «Красная табачница».
В 1941 году пришлось притормозить с миллионом, так как потребители «урицкого» стали жаловаться на качество товара, и в одной из городских газет даже появился такой стишок:
«Звездочку» в киоске я купил,
Дым глотнул,
дымок необычайный,
вкуса тухлой редьки и чернил.
Вечером с приятелем собрались.
Точный мы произвели анализ
внутренности горьких папирос.
Мы работали без микроскопа,
но нашли букетики укропа,
пакли пук и завитки волос.
В одном из выступлений главный инженер фабрики П. И. Эбер заявил: «В 1941 году фабрика должна работать так, чтобы потребитель сказал:
…от Ленинграда до Турксиба
плотники, танкисты, слесаря —
«Фабрике Урицкого — спасибо!» —
говорили, «Звездочку» куря.
Может, кто-то и говорил спасибо, «Звездочку» куря, но проколы в работе случались чаще, чем хотелось бы: то забыли доложить папиросы в пачках (сортировщицы раскладывали их по пачкам руками, захватывая разом ровно 25 штук, но ровно не всегда получалось даже у передовиков производства), то случайно напечатали на пачках «Норда» «Нордер». А потом в свет выпустили папиросы, запомнившиеся только названием — «Альпениада». Впрочем, разве такое название запомнишь, даже если вчера эти папиросы покупал…
Но прежде чем продолжить рассказ о советском куреве и курильщиках, вспомним, каково было положение в Ленинграде на табачном фронте в годы блокады.
Бумажку дашь — табак ваш,
Огоньку добудешь — вот и покуришь.
Поговорка 1940-х годов
В годы блокады Ленинграда, в 1941–1944 годах, многие ленинградцы вели дневники, записывая по свежим следам то, что было пережито за день, в последние часы. Сегодня практически никто не знает, что ведение дневников в блокированном городе каралось жестоко — вплоть до расстрела (об этом рассказывают блокадники, хотя об этом никогда не писали). Но люди нарушали этот запрет.
Какие-то из этих записей сохранились до наших дней, некоторые опубликованы, некоторые еще нет. Не будь их, мы бы никогда не узнали, особенно по прошествии стольких десятков лет, что происходило на самом деле в осажденном городе и, помимо прочего, как курильщики обходились в то тяжелое время без табака, и чего он им стоил. А табак оказался жизненно необходим в блокаду, он тогда ценился наравне с хлебом и для многих был дороже хлеба. Тяжелые времена по-иному высвечивают простые вещи.
К сожалению, что-либо узнать из газет, издававшихся на двух крупнейших ленинградских табачных фабриках, у нас нет возможности — многотиражка фабрики имени К. Цеткин «Голос табачника» прекратила свое существование 26 июня 1941 года, а последний номер «Красной табачницы», печатавшейся на фабрике им. Урицкого, вышел 4 июля; в нем, как и во всех других газетах страны, было опубликовано выступление по радио И. В. Сталина.
8 сентября сомкнулось кольцо блокады вокруг Ленинграда. Перебои с табаком, между тем, начались в городе уже через два дня. 10 сентября 1941 года писатель П. Н. Лукницкий сделал такую запись в своем дневнике: «Вчера в Табакторг на Большом проспекте привезли немного папирос — удалось купить мне четыре пачки». А ведь с начала блокады прошло только два дня!
19 декабря 15-летний Миша Тихомиров, живший на улице Достоевского, записал: «Канун моего дня рождения… На завтра мама достала за 10 пачек папирос маленький кусочек дуранды (дорого!), из него и из бобов она устроит праздничную кашу». Сколько ни писали историки о блокаде, а из одной этой фразы можно почерпнуть больше, чем из десятков томов о том времени.
Когда начались настоящие трудности, многие стали менять хлеб на табак — считалось, что это противоцинготное средство. Кроме того, многие блокадники были убеждены, что курение дает ощущение сытости, пусть и кратковременное, хотя и одновременно обостряет мысли о еде, которые не давали покоя ни днем ни ночью, лишая остатков сил. Из воспоминаний блокадника Н. Вальтера: «Люба поднимает опухшие веки и смотрит на меня с мольбой и надеждой. Я знаю, ей хочется есть, но еще больше ей хочется курить. Курить нечего. У меня есть еще на одну закрутку махорочной пыли, и мы по очереди, обжигая пальцы и губы, затягиваемся жадно и глубоко едким горьким дымом… От курения на время притупляется чувство голода, но потом с новой силой голодная спазма сжимает желудок».
Табак служил и своего рода валютой. Уже в феврале 1942 года курево за деньги не продавали. В марте 1942 года предприимчивые мальчуганы меняли билеты в театр (например, в Пушкинский театр, который тогда работал) на папиросы, получая за каждый билет от 5 до 10 штук папирос; иногда соглашались продавать билеты и за деньги, но требовали в таких случаях пятикратную стоимость. Среди посетителей театров в те дни преобладали военные, официантки из столовых, продавщицы продовольственных магазинов, т. е. те, кто в голодные дни 1942 года был обеспечен не только хлебом, но, наверное, и чем-то еще.
Заядлым курильщикам приходилось проявлять изобретательность, чтобы не остаться без табака. В январе 1942 года А. И. Винокуров, курящий ленинградец, житель осажденного города, внес в свой дневник следующую запись: «Обрезаю ножницами папиросные мундштуки, деформирую их ладонями и делаю гильзы, осторожно освобождая картон от покрывающей его тонкой бумаги. Набивая эти гильзы табаком, получаю из одной папиросы две сигаретки с короткими мундштуками. Какое счастье, что у меня сохранился небольшой запас табаку и мундштук из пластмассы».
Тогда же, в январе, в городе появились объявления, вроде следующего: «Доставляю воду с соблюдением правил гигиены за умеренную плату хлебом или табаком».
К февралю уже можно было определенно сказать, что город испытывает острую нужду в табаке. На рынке восьмушка махорки стоила 200 рублей вместо 40 копеек; или требовали 500–600 граммов хлеба. Папиросы «Звезда», стоившие до войны один рубль, теперь продавали по 5 рублей за штуку, но цена на них возрастала с каждым днем. Винокуров отметил: «Почти никогда не удается спокойно выкурить папиросу, проходя по улице или стоя в очереди, непременно кто-нибудь подойдет и начнет слезно умолять, чтобы ему дали докурить». В один из дней Винокуров видел проходившую по Невскому проспекту толпу красноармейцев — «остатки какого-то полка. Некоторые из красноармейцев самовольно выходили из строя и пытались выменять на табак хлеб у выходящих из булочных. Странно смотреть на этих изголодавшихся, еле бредущих людей, подгоняемых своими командирами».
А. Адамович и Д. Гранин рассказывают в «Блокадной книге» о ленинградце С. Миляеве, который в феврале 1942 года записал в своем дневнике следующее: «Людочка сходила за покупками, достала за 50 рублей пачку «Норда», я лежал и блаженствовал. А вот сегодня обещают дать 12 грамм (двенадцать — не путать!) табака в честь праздника (23 февраля. — И. Б.), и я эти крохи, живя без курева с 18.2, т. е. 4 долгих дня, жду как манны небесной».
Многие страшно мучились из-за невозможности курить. Главный дирижер симфонического оркестра Радиокомитета К. И. Элиасберг 9 февраля оказался в стационаре гостиницы «Астория» с диагнозом «алиментарная дистрофия 2-й степени». Вот выписки из истории его болезни: «…больной пониженного питания… Сейчас очень ограничен в курении. Страдает от этого очень… Нервничает, плохо спит, появилась несдержанность, раздражительность… Быстро устает, с трудом ходит». 28 февраля: «Плохое общее состояние. Вялость, апатия. Лежит целый день в постели… Отсутствие табаку переживает мучительно».
В апреле 1942 года табак впервые с начала блокады стал поступать в продажу. Винокуров вспоминал: «Я уже три раза пытался получить табак, но не мог. Его разбирают очень быстро. Ходят слухи, что многим получить табаку не удастся, т. к. Горсовет распорядился выдавать табак не по продовольственным карточкам, а по промтоварным, и не учел, что население будет пользоваться карточками умерших и эвакуировавшихся. В случае смерти или эвакуации эти карточки, выданные в январе на полгода, разрешалось не сдавать. Теперь население пользуется ошибкой, допущенной Горсоветом».
Художница А. Е. Мордвинова в письме к коллеге от 6 мая 1942 года отметила, что за свою работу (реставрация портретов и пр.) получила, среди прочего, 50 граммов табаку. Но это была уже редкая, неожиданная удача.
