Вступив в новую должность, Раглан оказался перед необходимостью укомплектовать штаб и другие командные посты. «Он не мог позволить себе оставаться в неведении о качествах своих офицеров, — писал в редакционной статье журнал „Фрейзере мэгэзин“. — И Раглан с тщанием подошел к набору персонала. Он заявил, что те, кто в течение долгого времени был занят на мирной службе, получат преимущество при назначении на должность перед офицерами, уже познавшими войну в Индии и иных местах. В результате в армию Раглана пришли люди из Королевской конной гвардии и их родственники. Командующий полагал, что если его самого долгие годы мирной и благополучной службы не испортили, то и другие, само собой разумеется, приспособятся к новым условиям».
Наконец все посты были распределены. Ни один новый командир дивизии или бригады никогда прежде не возглавлял сколько-нибудь значительный военный отряд во время боя, в том числе и сам Раглан. Из четырех командиров дивизий трое участвовали в войне с Наполеоном будучи молодыми офицерами — сэр Джордж де Лейси-Ивенс, сэр Джордж Кэткарт и сэр Ричард Ингленд. Их средний возраст равнялся шестидесяти двум годам. Тридцатичетырехлетний герцог Кембриджский, внук Георга III и двоюродный брат королевы Виктории, имевший за плечами шестнадцать лет штабной работы, получил должность командира Первой дивизии. Подобно принцу Наполеону, он отправился в Крым, «ради славы и чести королевской семьи». Сэр Джордж Браун получил под свое начало артиллерию, а граф Джордж Чарльз Лукан — кавалерийскую дивизию. В 1828 году Лукан воевал с турками на стороне России, через десять лет оставил военную карьеру и вот уже пятнадцать лет не служил. Граф Кардиган и Джеймс Скарлет были назначены командирами бригад — соответственно легкой и тяжелой кавалерии. Ни один ранее не участвовал в активных военных действиях. Инженерную службу возглавил ветеран войны 1812 года сэр Джон Бургойн семидесяти одного года.
Таков был старший офицерский состав объединенной армии, взявшей курс на Восток летом 1854 года. Профессор Гуч отмечает: «Поразительное различие в облике и эффективности французской и британской армий можно в значительной мере объяснить тем обстоятельством, что французами командовали офицеры, а англичанами — джентльмены». Французские офицеры были моложе и при этом обладали существенно большим опытом — почти все они на протяжении двадцати лет принимали участие в активных боевых действиях в Северной Африке. Помимо прочего, алжирский опыт породил у французов чувство товарищества и уверенность во взаимовыручке. «Люди, безусловно, разные, они с самого начала установили друг с другом теплые, даже сердечные отношения», — пишет тот же историк профессор Гуч.
В британской армии дело обстояло иначе. Зависть, ссоры, взаимная ненависть не утихали на протяжении всей кампании. Вражда лорда Кардигана и его родственника графа Лукана породила множество легенд. Командир Бригады легкой кавалерии и его непосредственный начальник, командующий кавалерийской дивизией, прекратили разговаривать друг с другом с самого начала войны, и никто так и смог примирить этих господ, поскольку, как отмечал английский военный журналист Уильям Рассел, «каждый из них обладал дьявольской гордыней, один был горяч, неуступчив и тверд как сталь, а другой чванлив, ограничен, завистлив и упрям».
Французская армия в целом превосходила британскую не только по качеству офицерского состава, но и по численности и организованности. Первоначально французский экспедиционный корпус насчитывал 60 000 человек, а британский — 26 000. Вот что писал об этих армиях в самом начале войны британский генерал Дэниел Лайсонс:
Положение в нашей армии просто позорно. Система снабжения отсутствует, люди голодают, офицеры поднимаются на борт нашего судна, чтобы выпить чая, раздобыть кусок хлеба или еще чего-нибудь из съестного. Ни один генерал, кроме сэра Джорджа Брауна, не появился, и мы не увидели никого из штаба. Мулов нам не предоставили. Одним словом, никакой организации. Все это являет разительный контраст с французами. Их армия высаживалась в строгом порядке, побригадно, под руководством генералов и штабных офицеров, снабжение налажено, мулов хватает всем, вьючные седла укомплектованы — полная готовность к немедленному маршу… Хотя наши солдаты, похоже, знают свое дело, высшие командиры никуда не годятся. Поразительно, как при таких грубых просчетах наши люди вообще что-то делают.
При всем различии этих двух армий одна особенность у них была общей: презрение и недоверие к своим турецким союзникам. Принц Наполеон называл их животными. Лорд Каули заявлял, что на турок нельзя полагаться. Мнение о турецких солдатах было хуже некуда — их считали примитивными, нестойкими, способными только на то, чтобы обстреливать противника, укрывшись за толстыми крепостными стенами. На военных советах не звучало сомнений в том, что русские могут стремительно форсировать Дунай и углубиться на территорию Оттоманской империи, не встречая никакого сопротивления со стороны турок. Поэтому первым делом следовало озаботиться состоянием турецких фортификационных сооружений. Этим уже занимались генерал Бургойн и его французский коллега. В своих докладах они дружно отмечали слабость турецких укреплений, защищающих южный берег Дуная. По их мнению, редуты Силистрии и Шумлы неминуемо рухнут при первой же энергичной атаке, открыв путь русским полчищам. Бургойн предложил высадить союзную армию в Галлиполи, чтобы организовать там предварительную линию обороны, а уже затем двигаться к северу. При достаточно быстрых действиях в этом направлении оборонительные позиции можно продвинуть в глубь Балканского полуострова и тем самым обеспечить безопасность Константинополя. Наполеон III был в восторге от плана Бургойна. Некогда он и сам размышлял над вопросами фортификации и даже написал несколько работ на эту тему. Конечно, предложенная стратегия носила оборонительный характер, реализация ее зависела от инженеров, но, как было замечено, без инженеров, которые фактически определили ход операции, трения между сторонами сразу заявляли о себе.
Канробер и Боске решительно выступили против плана Бургойна и предложили императору высадиться севернее, на Черноморском побережье, а именно — в Варне. «С какой стати нам выбирать оборонительную стратегию? — заявляли они. — Следует выбрать наступательный вариант, а не позволять русским вторгаться в Турцию. Нужно развернуть свои силы там, где мы сможем предотвратить не оккупацию последнего участка турецкой территории, а оккупацию всей Турции».
Однако Наполеон настоял на своем, и было принято решение о высадке в Галлиполи. Девятнадцатого марта первый отряд французских кораблей отплыл из Марселя, а спустя двенадцать дней головная группа британской эскадры покинула Мальту. Их цели оставались нечетко обозначенными — «укрепление обороны». Пусть так, но где именно? Против какого рода нападения? Откуда? И наконец — а что делать дальше?
Город Галлиполи расположен на европейском берегу Дарданелл в крайней юго-западной точке пролива, откуда начинается Мраморное море. Укрепившаяся там армия способна одновременно контролировать входы в Дарданеллы и Эгейское море. Кроме того, оттуда войска можно быстро перебросить сухопутным путем в северном направлении (на Балканы или в Константинополь) или морским путем — в Азию. Так что план Бургойна был разумен и в случае выбора оборонительной стратегия, и для получения плацдарма с целью продвигаться на Балканы. В среду 6 апреля суда с британскими войсками подошли к внешнему рейду Галлиполи, французы прибыли на место еще раньше. На борту «Золотого руна» находился Уильям Рассел из газеты «Таймс», первый в мире настоящий военный корреспондент, который посылал в Лондон подробные и яркие отчеты очевидца. «Город представляет собой кучу жалких лачуг с десятком тысяч обитателей — турок, евреев и греков», — пишет Рассел. Командирам прибывших английских частей сообщили, продолжает он, что их консул отплыл навстречу им, «но должен вернуться до вечера». Далее из репортажа следует, что «лошадей в городе не достать ни за какие деньги… провизия довольно дорога… а французы, приехавшие первыми, заняли лучшие места».
Суда встали на якорь, но высадку войск отложили до субботы, чем обрекли людей на тоскливое безделье. «В чем причина? — задает вопрос Рассел и сам отвечает: — Да в том, что ничего не было готово! И несколько тысяч человек были вынуждены два с половиной дня созерцать чаек и вполглаза наблюдать за кипучей работой французов». Четкость и завершенность их действий восхитила корреспондента: «Лазареты, пекарни, повозки для перемещения военного снаряжения, запасов и багажа — все, что было необходимо для нужд и удобного размещения войска, ожидало прибытия французского флота. Англичан же в гавани никто не встретил — великую морскую державу представлял единственный пароход, принадлежащий частной компании».
