Возвращаясь к вопросу о вероятном местоположении Романцева последней четверти XV в., отметим, что в росписях «сторож», высылавшихся из «украинных» крепостей по притокам Дона в 1571 и 1578 гг. седьмая из них стояла «на Дону на Ногайской стороне усть Скверны против Романцовского лесу»[723]. Следовательно, «Романцовский лес» XVI в. находился на правом, «крымском» берегу Дона напротив впадения в него левого притока, Скверны.
Река сходного названия, «Сквирнаи» описана в географическом справочнике XVII в., Книге Большому чертежу, причем с точной географической привязкой: «А ниже нового Донкова 10 верст с Нагаискои стороны пала в Дон речка Сквирнаи»[724]. «А против той речки», – продолжает Книга Большому чертежу, – с правые стороны пала в Дон речка Перехвал… А ниже тех речек 10 верст… город Лебедянь»[725].
Карты и справочники действительно фиксируют левый приток Дона, р. Сквирня[726]. Однако ее устье находится не в 10 верстах выше Лебедяни, как сообщает Книга Большому чертежу, а практически напротив северных границ современного города[727].
Судя по всему, современная Сквирня, «ныне обширный сухой овраг»[728], и «Скверна» – «Сквирнаи» письменных источников XVI–XVII вв. все-таки разные реки. Ситуацию, как кажется, разъясняет замечание одного из местных историков-краеведов XIX в., отметившего, что выше по левобережью Дона, не в Лебедянском уезде Тамбовской, а в тогдашнем Данковском уезде Рязанской губернии есть «река Скверна или Золотуха (как ныне больше ее называют)»[729]. Золотуха, в свою очередь, впадает в Дон действительно почти напротив устья правого притока, р. Перехваль[730] – несомненно «Перехвала» Книги Большому чертежу, в районе которой должен находиться «Романцовский лес» росписей сторож 1571 и 1578 гг.
Близ устья Перехвали – «Перехвала», рядом с одноименным селом Перехваль краеведами XIX в. было неоднократно описано «место «Городище… в урочище Романцы… в 120 кв. сажен, с севера ограничено отлогами Дона, с прочих сторон рытвинами и ямами»[731], где «кусты Романцевского леса… находятся от нынешнего Данкова только в 10 верстах, от места же старого… в 40» и где «подле устья Скверны… и поднесь видны заросшие травою холмы, ямы и рытвины, свидетельствующие о бывших здесь некогда укреплениях»[732]. Современный автор даже отметил наличие здесь неких зримых остатков городских оборонительных сооружений и тайного подземного хода[733].
Итак, если одноименные лес и урочище по р. Перехваль напротив устья Золотухи – «Скверны» – на самом деле «Романцево с уездом» докончания 1483 г. и «Романцев весь» договорной грамоты 1496 г., стоит задаться вопросом, с какой целью великий князь московский Иван III отмежевал рязанскому «сестричу» анклав из земель «купли» отца, Василия Васильевича Темного на правобережье Верхнего Дона вблизи собственного Ельца.
Возможно, свою роль здесь сыграло промысловое значение Романцева. Взаимоотношения московского и рязанского правящих домов традиционно, в течение всего XV в. носили со стороны Москвы патрональный, почти семейный характер прямой опеки. С этой точки зрения забота Ивана III о материальном благополучии рязанского племянника и крестника («Романцев весь» докончания 1496 г. присутствует в нем, как отмечалось выше, прежде всего в качестве промысловой территории) не выглядит со стороны Ивана III чем – то противоестественным. Однако почти наверняка свою роль сыграли и другие факторы, как минимум два.
Первый связан со сложным переплетением династических интересов и традиций удельного «держания» трех ветвей Рюриковичей, московских, рязанских и черниговских, на правобережье Оки и на Верхнем Дону.
Водный путь по Дону как известно, существовал издревле и начинался, во всяком случае в начале XVI в., у Старого Данкова, в отличие от Нового Данкова, появившегося после Смуты на правом берегу Дона, стоявшего изначально на левой, Ногайской стороне[734].
Вблизи Старого Данкова еще в XIV в. находился рязанский город «Дубок вверху Дону»[735]. Именно через Дубок, соединенный кратчайшей сухопутной дорогой со столицей Рязани, Переяславлем на Оке и водными путями через Проню и Ранову с «переволокой» до р. Воронеж, притока Дона, осуществлялась торговля Москвы с золотоордынскими городами и Крымом[736].
Судьба рязанского Дубка, в свою очередь, была тесно связана с историей ряда уделов на правобережье Оки, Тарусского, Козельского и Елецкого княжеств, в которых сидели князья из дома черниговских Рюриковичей[737].
По докончанию 1381 г. великих князей Дмитрия Ивановича Московского и Олега Ивановича Рязанского Дубок и ряд других пунктов на правобережье Оки хотя и «доселе потягло к Москве», но в тот момент принадлежал Рязани, при этом являясь прежним владением тарусских князей[738]. Как предположил В. А. Кучкин, Дубок и прочие владения Тарусы за Окой могли перейти к Москве еще в середине 40-х гг. XIV в[739].
В 1393 г. была решена судьба самой Тарусы и оставшейся у тарусских князей части удела: ярлык на Тарусу купил в Орде московский великий князь Василий Дмитриевич. Тарусские князья утеряли самостоятельность, став «слугами» великого князя московского, но остались на своем уделе и даже сохранили часть вотчинных прав, в том числе на сношения с Рязанью[740]. В московско-рязанском договоре 1402 г. формула о принадлежности Дубка Рязани повторена дословно, с сохранением указания на его прежнюю принадлежность Москве, а до этого Тарусе[741].
Почти одновременно с переходом Тарусы к Великому княжеству Московскому в состав последнего вошел Козельский удел, в 1404 г. переданный Василием Дмитриевичем двоюродному дяде, князю Владимиру Андреевичу Серпуховскому, но через два года отошедший к Литве[742]. Москва вернула себе Козельск только после кончины великого князя литовского Витовта в 1430 г., вторично утеряла его в 1448 г., вернув окончательно только в 90-х гг. XV в.[743]
Таким образом, Козельский удел уже в начале XV в. должен был считаться московской великокняжеской вотчиной[744]. С этой точки зрения становится понятным и статус Ельца как московской «вотчины», декларируемый докончанием 1483 г.: елецкие князья были «отраслью» козельских[745].
С другой стороны, козельские и елецкие князья находились в ближайшем родстве с Олегом Ивановичем Рязанским. Отец погибшего в 1414 г. во время татарского набега на Елец последнего удельного елецкого князя Федора Ивановича, Иван Титович Козельский, был зятем Олега Ивановича Рязанского[746]. Следовательно, Федор Иванович приходился родным внуком рязанскому великому князю и двоюродным племянником княжившему в Рязани с 1402 г. Федору Ольговичу. Именно вследствие этого родства, как полагают, Рязань, в которую бежали ельчане, уцелевшие после татарского разгрома, унаследовала Елец[747]. На самом деле, если елецкий князь погиб, не оставив прямых наследников, то выморочный удел должен был в любом случае отойти великому князю, в нашем случае рязанскому.
Двойственность статуса Ельца нашла прямое отражение в докончании 1483 г. «Елечь» и «вся Елецкая места» – «отчина» Ивана III, очевидно, действительно наследственное владение, обретенное вместе с Козельским уделом еще дедом московского великого князя, Василием Дмитриевичем, и одновременно выморочное владение ближайшей родни великих князей рязанских, отошедшее Рязани в силу указанного родства.
С этой точки зрения уступка в 1483 г., разумеется, формальная, рязанским «сестричем» «своего» Ельца московскому дяде и ответное отмежевание Иваном III племяннику «Романцева с уездом» выглядят как своего рода размен. Смысл его, как кажется, заключен в организации совместной обороны южных рубежей Руси. И здесь уместно вернуться к упоминанию в московско-рязанском договоре р. Мечи, протекающей между московским Ельцом и рязанским Романцевом как объекта совместного московско-рязанского «ведения», заключающему раздел, посвященный судьбе правобережья Верхнего Дона.
Фразу докончания 1483 г. «А Меча нам ведати вопче» зачастую толкуемую как декларацию о совместном московском и рязанском владении Мечей. Но на самом деле, о чем уже шла речь, имеет в виду совместную ответственность, слежение Москвой и Рязанью за ситуацией на водном рубеже по Мече и, в случае военной угрозы, защиту общими силами этого рубежа. Как должно было выглядеть такое «ведение вопче», можно представить, исходя из известий летописей и разрядных книг конца XV – начала XVI в. Тогда рязанские полки совместно с московскими и других уделов участвовали в операциях против Литвы и Орды, проводившихся «по слову» Ивана III.
